Когда море отступает

— Меня зовут Лозье. Мне тридцать четыре года. Я был с шодами. Я погиб четвертого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года. Не спрашивай — ради чего… И помолись за меня. ПРОХОЖИЕ! ПОМОЛИТЕСЬ ЗА PRIVATE ЛОЗЬЕ… Помолитесь помолитесь за меня помолитесь умоляю прочтите за меня краткую молитву не спрашивайте меня ни о чем если б вы знали как тяжело умирать если б вы знали как долго я умирал не спрашивайте же меня ни о чем ведь я умирал дольше чем жил! Помолитесь за меня помолитесь за меня это не я сочинил надпись над моей могилой. Прочтите за меня молитву краткую но от всего сердца. Я так долго умирал! Прочтите за private Лозье краткую молитву не спрашивайте меня ни о чем прочтите за меня молитву верните мне улыбку ребенка которого у меня не было взгляд девушки я бы на ней женился а она теперь счастлива с каким-нибудь парнем из Труа Ривьер…

Абель зашатался, как бук, в который ударила молния. Кладбище с правильными рядами могил накренилось влево и, изменив свой облик, бумажным змеем поднялось к небу, дрогнуло, закружилось и неожиданно пало на землю.

Абель схватился за сердце. Опомнился, прислушался к себе, перевел дух. Нет, на сей раз это еще не конец. На сей раз — пустяки. Все клонилось влево, как в комнате Беранжеры, но с этим еще можно было бороться. Абель оперся рукой на надгробную плиту Лозье. Плита была горячая от солнца. «Извини, дорогой! Я чуть было не сплоховал». — «Э, будь как дома! Прикосновение дружеской руки — это же так приятно!» Там, далеко-далеко, медленно кружилось — да, это оно, оно, ее платье в синюю горошину, это она, Валерия, Валерия, она уходила, она отчаливала, она сделала ему быстрый отчаянный знак, она кружила под навесом башни молчания, и наконец сумрак ее поглотил.

Позывавшая на тошноту круговерть ослабевала.

Рядов было еще много. За исключением родственников, никого из посетителей, видимо, не тянуло пройти за общий памятник. Подобно школьникам, фамилии которых начинаются с икс, игрек, зет, те покойники находились как бы в конце алфавита мертвых.

Порхала бабочка. Приятно было следить за ней взглядом: что-то желтое и живое.

— Спасибо, Лозье!

«Не за что» — ответил Лозье.

Внешний мир снова обрел успокоительную неподвижность. Сердце стучало глухо, то учащенно, то медленно, и как бы вне Абеля. Сердце так и не вошло в берега. Оно билось вовне. В глубине.

Оно билось в замедленно-маршевом ритме.

Возле башен молчания показался человек в плотной синей блузе и с ним еще какие-то трое. Человек в блузе бил в обтянутый крепом барабан. По-видимому, он уже какое-то время бил. Трое его спутников, избрав странный, маршрут, ходили от одной могилы к другой. Они раскручивали ленту и обматывали ею плиты. Абель с влажными от пота висками шел им навстречу по главной дорожке.

Самый из них низенький, круглый, как шарик, и красный, как томат, лет сорока, считал плиты, уже украшенные лентой. Но не так-то легко опоясать лентой стоячую плиту! Ленты улетали. Низенький ругался. Один из тех, что покрупнее, догонял ленты, но из-за расположения могил движения у него были поневоле связанные: чтобы поймать улетевшую ленту, надо было бежать в противоположном направлении, два или три раза проделать одну и ту же операцию и только после этого вернуться на могилу! А ветер-то поднялся сильный!

Наконец все трое решили прикреплять ленты к розовым кустам. Найдя выход, самый из них толстый отер клетчатым платком лоб. Карапуз заглянул в список, хлопавший на ветру. Затем все сперва повернулись к Абелю спиной, потом двинулись по другой дорожке. Они приближались. Наконец столкнулись с Абелем. У одного из них, нескладного, голова забавной формы болталась на длинной шее, она возвышалась над плечами, точно бутылка с минеральной водой, и как бы составляла продолжение нескончаемого туловища, давившего на короткие ножки.

— Hello, Abel! What a riot, what a riot! Abel! How are you, man?[43]

Какого дьявола нужно было на канадском кладбище Рэю, «пехоте», мамочкину клиенту, двум его спутникам и крестьянину в синей блузе? Оказывается, Рэй откопал этих двух паломников в Бени-сюр-Мер, на террасе деревенского кафе, где они вливали друг в друга бодрость и кальвадос. Это были старые шоды. Бастараш и Лажите поклялись украсить в канадские национальные цвета могилы шодов, которых они знали. В их списке значилось семнадцать человек. Рэя умилило благородное их намерение. Он решил пойти с ними. Америка никогда не оставляет своих союзников на произвол судьбы. Двенадцать они уже нашли. Теперь они разыскивали пятерых оставшихся. Они возобновили поиски, делая замысловатые зигзаги, на которые их вынуждала не только местность, но и кальвадос.

Рэй достает из заднего кармана плоскую склянку, отпивает изрядный глоток, тыльной стороной руки вытирает рот, протягивает склянку одному из своих спутников, спутник пьет и бросает ее через могилы карапузу — тот ловит ее, как футбольный мяч, отпивает и показывает Абелю. Не хочет ли Абель? Абель колеблется… Нет! Он отказывается. Барабанщик делает знак. Карапуз точным пасом посылает ему склянку, и барабанщик пьет залпом, демонстрируя превосходство нормандского класса игры…

В течение десяти минут Бастараш и Лажите украсили шестнадцать плит, но семнадцатую они так и не могли разыскать. Они долго ругались (этим у них оканчивалось все!); наконец у Абеля возникла идея проверить список в одной из башен молчания. Вернувшись, он показал могилу — она оказалась второй в первом ряду. Ребята были так увлечены своим занятием, что прошли мимо нее. Ух! Миссия окончена. Они уже было направились к выходу, но тут карапуз Бастараш — у него была мясная лавка на окраине Квебека — бросил взгляд на оставшийся моток ленты. Нет, они не уйдут отсюда с лентой! Они пришли сюда украшать, и они будут украшать невзирая на жару, на ветер, на любые препятствия! Понятие «препятствие» было таким же неясным в его сознании, как и в произношении. Зато мысль была ясна. Лажите согласился. Этому Бастарашу депутатом быть! Рэй не понимал по-французски, но проголосовал «за» по доверию. Если другие — не ближайшие их товарищи, так что же, значит, они не имеют права на ленту? В известном смысле понятие «ближайший товарищ» — понятие узкое. Мелочное! И они широким жестом смахнули его. Остатками ленты они украсят могилы полка. Отлично! Всего полка. Да здравствует Шодьер и да здравствуют шоды!

Но вот уже нет больше мотка. Весь. Да, но не украшенные могилы еще остались. Это опять-таки несправедливо. Абель смотрел на это зрелище с глубоко запрятанной грустью, что, впрочем, не мешало ему под сурдину посмеиваться над ними. Двое были пьяны в дым! Рядом с ним всеми своими ямочками улыбался Жак. Нет, шодам, тем, что внизу, под плитами, не на что обижаться. Наоборот, им есть чем позабавиться. Этот Бастараш был главарем. Подобно многим мясникам, привыкшим рубить с плеча. У всех революций есть свои мясники. Так вот, он и рубил с плеча. Он и ленту рубанул с плеча. Пришлось вернуться к уже украшенным могилам, нарезать на более мелкие куски голубую, украшенную геральдическими лилиями ленту, и теперь уже хватило на всех! Бастараш скомандовал барабанщику, и тот, стоя в жалкой тени ограды, забил в барабан быстрее, чем прежде, по причине выпитого «кальва».

43

Абель, здорово! Вот чудеса, вот чудеса! Как поживаешь, дружище? (англ.).