Страница 69 из 91
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустой, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами для того, чтобы увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые и чинились старые, погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих непогоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачей оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Ростопчин писал свои прокламации.
Глава VII
«Низверглась адская держава…»
Вступление в Париж
А. Шишков
«Кто исчислит бедственные следствия…»
В начале декабря государь отправился в Вильну, куда вскоре и мы (я и князь Волконский) за ним последовали. Доехав до тех мест, где происходили военные действия и движения, взорам моим представились такие страшные зрелища, которые поразили душу мою неизвестными ей доселе мрачными чувствованиями.
Дорога устлана была разбросанными подле нее и на ней мертвыми телами, так что сани наши часто стучали, проезжая по костям втоптанных в нее человеческих трупов. От многих с ужасом отвращал я свои глаза. Положение тел их было нечто удивляющее и непостижимое. Иные лежали полунагие или в странных, случайно попавшихся им одеяниях, сгорбленные, исковерканные, так сказать, как бы живомертвые. У иных на лицах их, на коих не успело еще водвориться спокойствие вечного сна, изображалось некое лютое, дикообразное отчаяние.
Смерть, по-видимому, не дав еще ни телу их протянуться, ни чувствам погаснуть, схватила их хладной своей рукой и в то ж мгновение окаменила, так что с приподнятой головой, с незамкнутыми глазами и разинутым ртом, казалось, говорят они: смотрите, как казнятся богоотступники, и на мертвых лицах наших читайте, с каким мучением вылетала из нас преступная и – о горе! – неумирающая душа наша! Некоторые, однако ж, хотя и немногие, лежали спокойно заснувшими на постланном под ними, на снегу, рубище. Въехав в одну деревню, увидел я солдата с шишаком на голове, хорошо обутого и одетого. Он, как живой, лежал простертый на улице, подле избы, не обращая на себя ничьего внимания, – до такой степени множество валяющихся тел приучили жителей смотреть на них с хладнокровием!
Невозможно исчислить и описать ни злочестивых дел, ни бедствий, претерпенных сей завлеченной Наполеоном в Россию громадой народов. Сперва – блестящие великолепием, сильные числом всадников и оружия, надменные гордостью, свирепые убийцы, грабители, зажигатели, богохульники, ругающиеся над святынями; потом – уничиженные, нищие, голодные, бродящие в трескучие морозы по лесам и болотам, в лохмотьях, в рубищах, пожирая друг друга или питаясь вранами и псами, приготовляя в самих себе взаимную им пищу, – таково напоследок было их состояние! Кто не познает в том праведного гнева Божия, карающего смертных, когда они, превзойдя беззакониями своими меру милосердия Господня, ополчат десницу Его громом и молниями?!
По приезде нашем в Вильну чувства мои поражены были новыми ужасами: я увидел длинную, толстую, высокую, необычайного образа стену. Спрашиваю: что это такое? Мне отвечают, что это наваленные одни на другие, смерзшиеся вместе мертвые тела, за тем тут накиданные, что выкапывать, для зарывания их, рвы требовало бы, по причине мерзлой земли, многого труда и времени. Больницы в Вильне наполнены были изнуренными и ранеными так тесно, что находящиеся в них не совсем еще ослабевшие, для создания себе большего простора, выбрасывали умирающих, но еще живых товарищей своих из окон. В городе и при выходе из домов страшно было встречаться с оставшимися здесь французами: они, с бледным лицом и мутными глазами, походили больше на мертвых, нежели на живых людей. Иные, идучи, вдруг падали и умирали; иные казались в некотором одурении, так что, вытараща глаза, хотели нечто сказать, но испускали одни только невнятные звуки. Для прочищения воздуха везде по улицам разложены были зажженные кучки навоза, курящиеся дымом. Все мы опрыскивали свое платье и носили с собой чеснок и другие предохранительные от заражения вещи.
Некоторые профессора здешнего университета и другие жители Вильны во время пребывания здесь Наполеона и войск его предались ему, вступали в назначаемые от него звания и должности, превозносили Францию и злословили Россию. Кроткий, немстительный Александр, лишь только предстал я пред ним, приказал мне написать всепростительный манифест. Я исполнил это и в тот же день поднес оный к подписанию.
По приезде своем в Вильну государь император увенчал подвиги князя Смоленского возложением на него ордена Святого Георгия 1-й степени. Вскоре после того и мне пожалован был орден Святого Александра Невского, с весьма лестным для меня в рескрипте изречением: «За примерную любовь к Отечеству».
В бытность нашу здесь имел я однажды с фельдмаршалом князем Смоленским следующий разговор:
Я. Разрешите мое сомнение, зачем идем мы за границу?
Он. Для продолжения войны.
Я. Зачем продолжать ее, когда она кончена? Можно ли предполагать, что Наполеон, пришедший сюда со всеми своими и европейскими силами и сам, по истреблении всех его полчищ и снарядов, насилу отселе ускакавший, может покуситься вторично сюда прийти?
Он. Я думаю, что не придет. Довольно и одного раза быть так отпотчивану.
Я. А сидя в своем Париже, какое может он сделать нам зло?
Он. Нам, конечно, нет; но господство его над другими державами, Австрией, Пруссией, Саксонией и прочими, останется то же, какое доселе было.