Страница 63 из 95
За столом раздались голоса:
— За тебя, Борис!
— За Бориса!
Осушил великий князь кубок, о других сыновьях подумал: о Мстиславе Тмутараканском, о Святополке Туровском, о Святославе, который из Древлянской земли редко вести подает. Глеба припомнил. А при мысли о Ярославе больно сделалось, что он заодно о новгородцами… Новгород вспомнил и как княжил в нем, поднимал новгородцев на брата Ярополка…
Сник князь Владимир. Борис заметил, спросил озабоченно:
— Что с тобой, отец?
Владимир голову поднял:
— Ничего, сыне, прошлое вспомнилось…
Ночью во дворе Аверкия скулила собака. Долго и нудно. То тявкала, то подвывала.
— Чтоб ты сдох, — бранился Аверкий.
Не выдержал, открыл дверь, прицыкнул.
Замолчал Серко, а Аверкий присел на пенек. Небо лунное и ночь ясная. Перемигиваются звезды, и молоком залило Печенежский Шлях. По нему, бывало, водил Аверкий ночами валку, нежарко и опасности меньше.
И захотелось Аверкию в степь, чтоб на рассвете услышать стрекот кузнечиков, крики перепелов и скрип колес, тихую беседу артельных у костра ночью.
«Надобно будущим летом сколотить валку да и податься на соляные озера, глядишь, не отвернется удача», — подумал Аверкий.
Мысли к Ульке повернули, будет ли у нее счастье? Припомнил, как боярский сын шагал рядом с мажарой Аверкия, с Ульки глаз не сводил… Добрый будет муж гридин Георгий.
А как Улька горевала, когда Георгий пропал. И не было конца ее радости, когда увидела возвратившегося гридня. Нынче все выглядывает, ждет, когда Георгий в гости заявится…
Подполз Серко к хозяину, положил морду Аверкию на колени.
— Что, Серко, пойдешь будущим летом с валкой? Вот, забил хвостом, значит, согласен. И мне веселей будет, все напоминать о доме будешь. Да голос подавать, чужого учуяв. А Ульку с собой не возьмем, она чужая жена станет… Так она, Серко, жизнь устроена, не для себя детей растим. Ну ладно, Серко, полезай в свою будку, а я к себе отправлюсь…
Византийские историки еще в седьмом веке писали о хазарах: «Племя хазар воинственное и торговое. Они кочуют в обширных степях и почти не строят городов. Но сила этого племени несметная. Хазарам платят дань народы, живущие от Хорезма до Херсонеса. И даже некоторые племена славян-русов признают их власть…»
Много лет византийские императоры перед лицом персидской и арабской опасности искали и находили поддержку у хазар.
Под напором мадьяр и печенегов, прорвавшихся в причерноморские степи, пошатнулась власть Хазарского каганата. Почуяв это, Византия захватила старые греческие города в Крыму. Из союзников Византии хазары стали ее врагами.
В борьбе с хазарами византийские императоры использовали печенегов и аланов. Борьба за причерноморские степи между кочевниками подорвала их обоюдную силу. А с тех пор как киевский князь Святослав прошел Хазарию и захватил Тмутаракань и Саркел, не стало у Хазарского каганата прежней силы…
Князь Мстислав не ради того, чтобы повторить поход на хазар своего деда, вздумал воевать с каганатом. Нет! До него дошли слухи, хазары замыслили вернуть Тмутаракань, посадить в ней своего наместника и собирать дань с тех торговых кораблей, какие причаливают в ее порту.
Сплавал Мстислав в Корчев, закупил у корчевских кузнецов оружие для ополченцев, поручив тысяцкому Роману собрать ополчение из горожан, разбить его по десяткам и сотням…
С паперти деревянной церквушки разнесся зычный голос глашатая:
— Люди тмутараканские, князь Мстислав на хазар собирается!
Взволновался народ, а глашатай знай свое:
— Ребята удалые, парни молодые, подсобите князю!
О том же кричали глашатаи на торгу, посаде и выселках. Давно не слышала Тмутаракань такого. Тревожно. Неспроста князь на хазар идет, если Мстислав меч обнажил, то, верно, хазарин на Русь собрался, Тмутаракань воевать…
— Не дадим, чтоб хазары верх взяли, — заговорили тмутараканцы. — Постоим за себя.
И шли толпами на княжий двор рыбаки и пахари, торговый и ремесленный люд. Шли с копьями и луками, топорами и шестоперами.
День близился к концу, и, когда после вечерней трапезы Владимир вышел во двор, сизое небо кучерявилось в облаках. Душно, и князь сказал стоявшему позади тиуну:
— Вели, Авдей, в опочивальной оконца открыть.
Проворные девки выставили круглые свинцовые рамы с италийскими цветными стекольцами, а Владимир уже другое указание дает боярину:
— Пошли кого-нибудь в Предславино, пусть Борис ворочается. Итак неделю сидит там… Скорей бы женить его.
— Да уж пора бы, — согласился боярин. — Росинка станет женой доброй. Я в его годы ни одну холопку не пропускал.
Владимиру ли возразить тиуну, сам был таким, сколь наложниц от него понесло…
— Чегой-то владыка идет? — спросил Владимир, увидев, как, выйдя из митрополичьих покоев, Иоанн, опираясь на высокий посох, направился к нему.
На митрополите черного шелка ряса, монашеский клобук. Он шагал медленно, худой, высокий.
— В такую-то пору? Чать, неделю отлежал. Я, грешник, думал, владыке конец настал, ан Бог миловал. Пойди, Авдей, помоги, вишь, без чернеца идет.
Промолвив это, Владимир и сам заторопился навстречу.
— Что стряслось, владыка, отчего не лежится?
И встал под благословение.
Иоанн отдышался, ответил:
— Боль превозмогая, явился яз, ибо весть принес необычайную.
— В палаты пойдем либо здесь разговор поведем? Коли на воздухе, так присядем, в ногах правды нет.
Они уселись рядом на длинную скамью, а огнишный боярин отправился на поварню.
Митрополит заговорил:
— Из византийского корабля, какой бросил якорь поутру, явился ко мне монах. По пути в Киев пристал корабль в Херсонесе, и там от херсонского катапана гости торговые услышали, что князь Мстислав намерился воевать хазар, а с собою позвал печенегов.
— Эвона в чем секрет загадки! — воскликнул Владимир. — А мы, владыка, голову ломали, отчего это Булан орду из запорожской степи увел. Спасибо сыну Мстиславу, отвел грозу от Руси Киевской! — И добавил сожалеючи: — Как могу помочь те, сыне?
Помолчав, спросил:
— О чем еще монах сказывал?
— В письме те, великий князь, патриарх благословение шлет и доволен заботами о Церкви нашей. Твоими стараниями и щедротами она живет. С великим удовлетворением узнал вселенский владыка о твоем желании, князь, иметь на Руси монастыри. На земле не языческим капищам стоять, а храмам и монастырям, где чернецы и черницы дни в молитвах и трудах проводить будут.
— Вот, владыка святый, а ты в том разе сомнение держал, сказывал, не рано-де монастырям на Руси быть?
— Всяк смертному сомнения свойственны. Господи, ужли узрю яз такое, когда вся Русь, веси ее очистятся от язычества и люд в храмы потянется?
Поднялся митрополит. Владимир поманил отрока:
— Помоги владыке.
Опираясь на плечо отрока, Иоанн направился в митрополичьи покои…
Ночь была тихая, окутанная плотной духотой. Над городом встали тучи. Они клубились, наползали на хоромы и избы. Где то-то вдали полыхали зарницы и урчал гром.
В опочивальной дышать нечем. А на улице ни ветерка, замерло все. Дождя бы, а он задержался…
Одолеваем заботами Владимир, и в глазах совсем нет сна. Темень. Позвать, чтоб зажгли свечу? Думы об одном, о Мстиславе. Никому из сыновей он не выделил такого хлопотного княжества. Мстислав княжит с достоинством. Вот и ныне, хотел ли того, нет, а помог Киеву. Ему, великому князю, руку подал…
Припомнился Владимиру разговор с Мстиславом в его прошлый приезд. Тогда он сказал ему:
— Знай, Мстислав, укрепишь княжество Тмутараканское, и, коли пожелаешь, дам тебе в удел Чернигов…
Владимир подумал, что такая пора настает, а в Тмутаракани посадить Глеба. Даст Бог, Новгород усмирить. Завтра о том скажу Борису. Поди, обрадуется, он на добро расточительный, ему бы братьям угодить. Были бы они к нему с чистым сердцем.