Страница 57 из 95
Ушли воеводы, Борис явился. Владимир по горнице ходил озабоченный. Остановился перед сыном, поведал, о чем с воеводами разговор был.
— Мыслю, Борис, ежели сам на Боняка полки не поведу, то тебе поручу. А с тобой воеводы будут…
— Как велишь, отец!
— Добро, Борис, голос князя слышу…
Снова прошелся по горнице и снова остановился, заговорил, то ли сам с собой, то ли в поучение сыну:
— Власть — она как пиво хмельное, пьянит. И без разума ее брать нельзя. А получив, надо чуять ее бремя. — Потер лоб. — Что это я о власти заговорил, скажи, сыне?
Промолчал Борис, а Владимир мысль закончил:
— Ино кто того не уяснит, править станет как во хмелю, и оттого государству урон, а люд, живущий в нем, без головы останется…
И, отпуская Бориса, сказал:
— Ты уж прости, сыне, часто я те о власти сказываю, слишком волнует она меня, чую конец свой…
Давно не получал Святополк такого удовольствия, как в нынешний день. Вернулся из Киева Путша и порадовал известием: великий князь собирается войной на Новгород. И ежели такое случится, то не станет Владимир завещать великий стол Ярославу. А еще уверял Путша, бояре киевские сыновей Анны на великий стол не допустят. В Киеве место Святополка.
Поздним вечером явился Путша к князю, и просидели до полуночи. Поведал Путша, Владимир во гневе, а еще недоволен великий князь нежеланием Бориса принять после Владимира Святославовича киевский стол.
Проводив Путшу, Святополк направился в опочивальную. Марыся уже спала. Отрок помог Святополку раздеться, поставил на столик плошку, закрыл за собой дверь.
Залез князь под одеяло, Марыся даже не пошевелилась. Крепкий сон у княгини. Святополк тронул жену за плечо, позвал:
— Марыся, слышь, Марыся!
— Что, князь? — Она сонно зевнула, повернулась к нему.
— Боярин Путша из Киева приехал.
— Разве не мог ты сказать о том утром? К чему сон разогнал!
— Весть необычную привез боярин. Ярослав с новгородцами дань отказались платить Киеву, быть войне с новгородцами.
— Але впервой такое, когда город на город поднимались? В Польше ли не бывало? Всегда ль шляхта королю повинна?
— Ярослав в немилости будет у великого князя, Борис от Киева отказывается, кому великий стол достанется? Мне!
— О Матка Бозка, я буду великой княгиней, женой круля Руси! Когда такое случится, Святополк?
— Скончается Владимир, и я стану великом князем.
— Езус Мария, он может жить долго! — разочарованно протянула Марыся.
— Я ль не жду того часа? Теперь я думаю, Марыся, мне не стоило рядиться с твоим отцом и обещать ему Червенские города.
— Зачем они тебе, Святополк? Разве без них Киевская Русь не будет большой? Тебе, князь Святополк, лучше иметь с королем мир.
— Иметь мир? У твоего отца, Марыся, хватка волка. Сожрав Червону Русь, он возалчет и иные наши земли. Живет ли он в мире с императором германским Генрихом?
И русичи меня не поймут, коли уступлю я Болеславу западное порубежье.
— Пустое, Святополк. Але не волен ты в своих землях? Кто с тобой заодно, на кого опираешься? На ляхов и отца моего, короля Болеслава.
Долго молчал Святополк. Марыся прижалась к нему. В свете горящей на столике плошки резко выделялись заострившиеся черты лица князя и задравшаяся бороденка.
Святополк, уловив взгляд жены, спросил:
— Аль узрела чего во мне?
— Да так, смотрю.
— Похудел я, Марыся, нет мне покоя. Будто успокоюсь чуть, засветит моя звезда, новая напасть наваливается. То великий князь надо мной нависнет, то король ляхов меня животом давит. А у меня, Марыся, душа мятется. Вот про Ярослава сказал те, а сам думаю, сяду князем над всей Русью, а брат на меня с новгородцами войной пойдет, как ходил Владимир с новгордцами на Киев. Сама ведаешь, что из того получилось!
— Не кусай руку короля, Святополк, кто те поможет против Ярослава?
— Не помогут ляхи, пошлю тиуна Онфима к печенегам. У него с ними дружба, чать, знаешь, жена его Аглая сестрой Боняку и Булану доводится.
— Печенеги явятся, пограбят Русь и уйдут, а Ярослав сызнова новгородцев и варягов на Киев поведет.
— Я с дружиной и печенегами Новгород возьму, смирю Ярослава.
Марыся приподнялась на локте, заглянула Святополку в глаза.
— Ты чего?
— Помнишь, я спрашивала тя, Святополк, о братьях твоих, Борисе и Глебе?
— Ты мой ответ слышала, я дам им уделы.
— Но ты забыл, есть бояре, которые напомнят, что великий князь Владимир хотел видеть князем киевским Бориса.
— Что из того?
— Пока Борис и Глеб живы, не будет нам покоя.
— Не заставляй меня, Марыся, возненавидеть братьев.
— Ха! Разве они тебе братья але Владимир твой отец?
Их мать Порфирогенита Анна, твоя же — мать Аллогия, а отец — Ярополк, ты сам мне об этом сказывал. В тебе, Святополк, течет варяжская кровь.
— Борис и Глеб не злоумышляют против меня.
— Может, и так, но бояре, какие твою руку не станут держать, против тебя киевлян поднимут, Бориса великим князем назовут.
— Замолкни, Марыся. Узнаю в те дочь Болеслава.
— О Езус Мария, я ли отказываюсь от того?
— Пресвитер напоминал мне, митрополит Иоанн требует крестить тя, Марыся. Того и отец, князь Владимир, желает. Еще они ждут, когда я удалю из Турова епископа.
— Скоро ты сам станешь великим князем, и может случиться такое, что митрополит потянется к вере лютеранской.
— Митрополия государства Киевского от патриархата Константинопольского не отколется.
— Вера греческая за морем, а латинская рядом, протяни руку, вот они — ляхи, германцы…
— Уймись, Марыся, — раздраженно оборвал жену Святополк, — не желаю вмешиваться в догматы Церкви. Я не Борис и к книжной премудрости не тяготел. Когда же сяду великим князем, тогда пусть Илларион с Рейнберном поскубутся, а мы поглядим, кто сильнее, патриарх ли, папа?
— Богохульствуешь, Святополк.
— Отчего же? Меня крестили греки, тя, Марыся, латиняне. Коли же разобраться желаешь, поклонись книжнику Борису, его пресвитер Варфоломей и иерей Анастас с детских лет наставляли.
Марыся недовольно поморщилась:
— В вере латинской у тебя, Святополк, еще будет время увериться.
— В таком разе оставим разговор о греках и латинянах.
— А Рейнберна я пошлю к отцу, — повременив, сказала Марыся.
— К чему?
— Как узнает король, о чем ты мне поведал?
— Едва епископ на своем осляти Туров покинет, о том станет известно в Киеве…
— Через пресвитера!
— Может, и так.
— Он доносчик.
— Так не думал. Однако Илларион ли, кто иной, но великий князь обо всем, что в Турове творится, ведает.
— Ты все еще опасаешься великого князя? Скоро ты сам сядешь на киевский стол.
— Но я пока не сижу на нем и хорошо помню разговор с великим князем, когда был в Киеве.
— Ты боишься его?
— Да!
— Ты, Святополк, будешь пугаться князя Владимира, когда его уже не будет в живых, — насмешливо заметила Марыся.
— Молчи, Марыся, пока власть у великого князя Владимира, пусть он меньше знает, чем Туров живет.
— Скорей бы в Киев перебраться.
В позапрошлое лето, когда убили воеводу Светозара, боярыня его со всем семейством переселилась в Чернигов. Видать, в Киеве все напоминало ей о муже. А может, потому, что был Чернигов ее родным городом?
Но в мае-травне разнесся по Киеву слух, боярыня Агриппина возвращается.
Выделил великий князь боярыне земли с селами и деревнями, заметив Борису:
— Добрый был воевода, Руси верно служил, жаль, лишились его…
Хоромы воевода Светозар поставил еще в молодые годы, о двух ярусах, бревна одно к одному подогнаны, ладно строили киевские мастера. И красуются они по дороге в Гору, никто их не минует.
Борис помнил грустную боярыню, в прежние лета водившую с собой девочку Росинку. В детские годы она прибегала на уроки к пресвитеру Варфоломею. Теперь, увидев дочь воеводы Светозара, Борис удивился: она выросла и превратилась в красавицу. Молодой князь недоумевал, уж ли это прежняя Росинка? Спросил о том Георгия, а тот посмеялся: