Страница 37 из 95
— В Киеве дознайся, что противу меня великий князь замышляет.
Глава 7
Просмоленные дочерна новгородские расшивы, вытянувшись гусиным строем, пересекали озеро Нево. Расшивы низкие, длинные, однако в воде устойчивые, даже в непогоду. Умеют рубить свои ладьи новгородские мастеровые.
Стороной, подняв паруса, режет черные воды дракар свевов. Хищно уставилась вдаль позолоченная голова невиданной птицы. От носовой части и до кормы по бортам варяги вынесли тяжелые щиты. Время от времени на дракаре затрубит невесть к чему рожок и смолкнет. Шесть на десять воинов-варягов нанял князь Ярослав в свою дружину.
Худой, среднего роста новгородский князь Ярослав, положив руки на борт ладьи, разглядывает поросшие лесом берега. Утренний туман поднялся, и на голубом склоне неба берег и лес тянутся нескончаемой темной полосой.
Зима грянула ранняя, и русы торопятся. Дело известное: с морозами Волхов покроется толстым льдом, и тогда до самого тепла не будет расшивам дороги…
Еще весной отправился Ярослав в землю свевов. Не любопытства ради плавал он, а в поисках родственного союза с конунгом Олафом. На будущую весну свевы привезут в Новгород жену для князя Ярослава. Гордая дочь Олафа Ингигерда станет русской княгиней Ириной.
Но не только за будущей женой плавал в страну свевов Ярослав, душой чуял, близится день, когда потребуют новгородцы не давать гривен Киеву. Ярославу соглядатаи и доброхоты уже доносили, именитые люди Новгорода сговариваются, почали народ подбивать, отчего-де платим дань Владимиру, аль он нас покорил? Не мы ль его на великое княжение привели?..
Дань немалая, и ее надо меж новгородцами разложить по концам и собрать. А конец концу рознь. Софийский и Торговый — одно, Неревский и Людинов — другое. Но платить всем поровну. Вот и схватываются новгородцы: на вече качнутся, а заканчивают на волховском мосту кровью…
Ярославу дань Киеву давно не по душе, к чему гривны из новгородской скотницы в киевскую увозить?
Понимая, что взъярится великий князь и пойдет войной на Новгород, Ярослав и отправился к Олафу.
Слегка прихрамывая, Ярослав прошел на корму. Кормчий Ивашка, не выпуская рулевого весла, прохрипел простуженно:
— Прихватит мороз, станет Волхов.
— Скоро устье, там на весла наляжем, — успокоил Ярослав.
Ивашка поглядел на небо, потом на воду:
— Не успеем, князь.
Ярослав снял соболью шапку, потер высокий и чистый лоб:
— Ты, Ивашка, море читаешь ровно книжную премудрость.
Минуя тесно жавшихся на скамьях воинов, князь воротился на носовую палубу, остановился рядом с воеводой Добрыней, грузным, седым боярином, поглядел на корабль свевов. Мысли перенесли Ярослава в страну свевов, лесистую, суровую, где берега изрезаны фиордами и море меж камней кипит бурунами, а ярлы строят свои крепости подобно орлам на скалах и живут торговлей да морским разбоем.
В стране свевов в городе Упсала конунг Олаф потчевал новгородского князя. В честь гостя пели лучшие скальды-певцы. Они славили доблестных викингов.
На пиру Ярослав приметил Ингигерду, которой суждено стать его женой…
Обогнув выступавшие из воды камни, расшивы втянулись в Волхов. Ветер ослаб, и большие квадратные паруса, сшитые из кусков полотна, временами стреляли звонко.
Против течения налегли на весла. По ту и другую сторону Волхова к самой реке подступал густой, богатый зверем и птицей лес. Края эти давно известны новгородским промысловым людям. Часто набегали сюда ушкуйники, пограбят лесной народ словенского племени, загрузятся пушниной, да только их и видели.
К темну расшивы подошли к Ладоге. Еще загодя князь Ярослав решил устроить здесь ночевку. Когда корабли причалили к дощатым мосткам, на пристань высыпал весь городской люд. В высокой бобровой шапке, дорогой шубе пришел встречать князя и посадник Парамон. Немолодой, болезненно желтый воевода привел Ярослава в свои хоромы. Дворовые забегали, натащили в трапезную снеди. Ярослав скинул шубу и шапку, умылся над тазиком, сел рядом с хозяином.
— Сказывай, боярин Парамон, как живешь?
Боярин разлил из ендовы по ковшам мед, промолвил:
— В людской нужде живем, князь. Вот и этим летом набежала воровская дружина варягов, пограбила поморян и ушла безнаказанно. А все оттого, что дружина моя мала. Варяги то чуют, потому и смелы.
Ярослав постучал костлявым пальцем по столу:
— Твою нужду знаю, давно кликнул бы к себе охочих людей…
На рассвете потянул мороз, и с запеленатого тучами неба посыпалась мелкая колючая пороша. Ветер гнал ее по мерзлой земле, наметал под изгородями белесые островки. У берега Волхов покрылся тонким прозрачным ледком. Кормчий отыскал опочивальню, где спал Ярослав, вошел без стука, сказал негромко:
— Князь, пробудись!
Ярослав открыл глаза, увидел кормчего, скинул сшитое из куниц одеяло, подхватился:
— Что стряслось, Ивашка?
— Припозднились, князь, расшивам дальше нет хода. Волхов становится.
— Не отпустит ли мороз?
— Забирает. Теперь дожидайся, пока ледяная дорога установится, тогда на санях тронешься. Мы же здесь перезимуем, а по весне расшивы домой пригоним.
В приоткрытую дверь просунул голову Парамон:
— С зимой, князь.
— Не ко времени зима, — недовольно ответил Ярослав и повернулся к кормчему: — Расшивы на берег вытащите, дальше плыть не станем. А ты, боярин Парамон, о санях позаботься да Добрыне накажи, пусть два десятка воинов отберет для дороги. И сам в Новгород воротишься, пора, засиделся ты здесь.
Ивашка вышел. В опочивальне остались Ярослав и боярин.
— Варяги, князь, что с тобой приплыли, на постой по домам определены.
— Хорошо, боярин.
Парамон помялся, Ярослав заметил:
— Что еще не досказываешь?
— Слух дошел, князь, пока ты у свевов пребывал, великий князь Ростов Борису отдал. Отныне в Ростовской земле, ты, князь, дань собирать не волен.
Нахмурился Ярослав:
— Бориска? Но Ростов, памятуя историю, ушкуйниками новгородскими заложен. Вот оно, коварство великого князя! Владимир Святославович мнит, что он волен поступать с нами, как ему заблажится, аль мы не вольны в себе? Не желает полюбовно, так мы и на брань горазды… А Борис? Борис молод, ему и малого городка достаточно.
Боярин Парамон нарушил ход мыслей Ярослава:
— Ты, князь, о Ростов речь вел, а все ли те ведомо? Гости торговые сказывали, болен Владимир, и всякое может случиться, а на киевский стол Святополк мостится.
На лице князя заиграли желваки.
— У Святополка кровь не Владимира Святославовича, аль то не ведомо? Тому свидетели есть! Он сын Ярополка, и по старшинству крови Владимира киевский стол мне наследовать, и мне в том подмога от новгородцев и варягов…
Не один день пути от Ладоги до Новгорода, не одна мысль перебродит в голове князя. Есть время и о деле подумать, и о пустом. В дороге в княжьи сани пересел воевода Добрыня, но ехали больше молча. У старого Добрыни слово золото, говорит редко, но с умом.
Легко бегут кони, косит налитым кровью оком коренник, горячие пристяжные гнут дугой шею, высекают копытами лед.
— Я, Добрыня, ноне о Киеве с боярином Парамоном речь вел.
Добрыня усмехнулся:
— Мне сейчас не до Киева. Мне бы какое-никакое сельцо — да на палати. — И, чуть повременив, продолжил: — О чем с Парамоном разговор был, он мне поведал. Одного не пойму, отчего ты, Ярослав, ершился. Мне ли не знавать, у тебя и у Святополка очи на Киев повернуты — оба вы великого княжения алчете.
Ярослав промолчал.
— Отчего лик воротишь, в очи не глядишь, князь? Аль не правду сказываю? Я много прожил и многое повидал. Еще отца твоего из Новгорода на Киев вел и с тобой Владимиром Святославовичем послан не только воеводой, но и наставником. Вы со Святополком руки к Киеву тянете, того знать не желаете, что князь Владимир мыслит Киев Борису завещать. Борису сидеть великим князем. Чуешь, о чем речь моя?