Валютчики

Толкнув купленные на заре Советской власти гривны, я присоединил бабки к основной денежной массе. Теперь можно было купить на пятьдесят баксов больше. Сброс гривен оправдался тут-же. Клиент предложил обменять шестьсот долларов. Купюры оказались новыми, ни помарочки, ни таможенного штампика. Оглядевшись и не заметив купцов со стороны, я рванул на промтоварный рынок к привередливым челнокам. Татарина из Узбекистана, с которым сложились добрые отношения, не обнаружил. Он работал по обуви.

— Давно нету, — опустил уголки губ знакомый челнок, с которым татарин, захомутав девочек лет по шестнадцать, посещал сауну. — Опасаемся, что не объявится.

— Не понял, — насторожился я. — Ему крутиться надо, как никому другому. Двухэтажный дом с гаражом под ним возводит.

— Назанимал денег и строил, — поправил белобрысый. — Пришло время отдавать — оказалось нечем.

— Ты думаешь, что…

— Наведывались, — мотнул головой челнок. — После посещения его никто не видел.

Известие оставило неприятный осадок. Татарин и у меня просил занять денег. Несмотря на усилия скрыть неприятности, последнее время он выглядел неважно.

Поднесли хитросплетенный турецкий браслет от часов, усыпанный россыпью белых камешков, на солнце горящих бриллиантами. Браслет был переопробирован российской лабораторией, но цвет золота вызывал сомнения в том, что проба выдержана. Пара тонких проволочек оторвалась, их придавили пальцами. Несколько выпавших камешков заменили новыми, посадив на отечественный клей, коричневыми капельками проступивший из гнезд. Замочек закусывал. Отсутствовал и фиксатор сбоку. Значит, купившая его модница рисковала бы потерять вещь в первый день. Наверное, за ремонт ювелиры загнули такую цену, что новое изделие обошлось бы дешевле. И женщины решили сдать отслужившую срок игрушку на рынке, запросив сумму как за нормальную. Когда я указал на повреждения, обе махнули руками:

— Берите по лому. Хоть деньги можно будет потратить. А так будет валяться годами в комоде.

— Нормальный разговор, — не стал спорить я. — Возиться вряд ли кто согласится, посеять не проблема.

— Я уже теряла, — призналась одна из женщин. — Хорошо, дома.

Вес у браслета оказался небольшой, пятнадцать граммов за вычетом стекляшек, ограненных на фабрике, выпускающей дешевую бижутерию. Но если заменить бисеринки на фианитики или циркончики, то в лучших домах Лондона могут захлопать в ладоши, а в отечественных дурдомах запрыгают до потолка. Что там, что в зарешеченных бараках, на цвет золота не обратят внимания. Одни по причине благовоспитанности, абсолютного доверия к продавшей фирме, другим это покажется ни к чему. Действительно, если подремонтировать замочек, не стыдно запросить по двести пятьдесят рублей за грамм. Не мешкая, помчался к иранскому армянину за консультацией. Тот долго вертел побрякушку, пока не изрек:

— Замочек отреставрирую. Фиксатор новый припаяю. Разогну, отрихтую. За двести пятьдесят рублей. Остальное сам. Согласен?

— Заметано, — закивал я, прикидывая, что закрепить проволочки и произвести подмену стекляшек несложно. Цирконы, которых у валютчиков навалом, нужно посадить на прозрачный суперклей «минутка». Так же концы проволочек. Если не китайский, схватывает намертво. — Когда забирать?

— Завтра, — взглянул на меня иранский армянин. — До обеда, думаю, управлюсь.

Сделка с женщинами получалась удачной. Работы предстоит достаточно, зато, если замостырить по совести, вещицу и базарные с руками оторвут по двести пятьдесят за грамм. А что золото не держит пробы, на то оно турецкое. Переопробацию прошло на территории России. Дожились, в закрытых государственных учреждениях пятьсот восемьдесят пятую пробу ставят едва не на медь. Действительно, деньги превыше всего.

Я посмотрел на часы на колокольне. В связи с отключениями электроэнергии, те показывали цифры, какие хотели. Круг солнца начал скатываться за зеленую крышу здания через дорогу. За трамвайными путями снова маячили два отморозка. Видел их, когда мотался в мастерскую. Вовнутрь рынка сопровождать опасались, бежать там было бы некуда. А до ближайшей подворотни, как тараканы, мастаки. Погода ясная, дождя не предвидится. Все равно, пора складывать удочки.

— Как дела, Андреевна? — окликнул я соседку.

— Работы кот наплакал, — вздохнула она. — Сука горбатая всех перехватывает. Пичкает водой, алкаши все одно к ней.

— Они уважают силу. Видят, зрачки горят от зависти и зверства, заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда плеть в самый раз.

— Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.

— Их не было, — пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.

— Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.

— Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, — повернулся я к ней корпусом. — Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.

— С чего распалился? День плохой?

— Отморозки затрахали, — ухмыльнулся я. — Пошел, Андреевна. Чем светлее, тем спокойнее.

— С Богом.

Перед домом я почувствовал неладное. Прошелся глазами по стеклам подъезда. Заметил мелькнувшую голову. Осмотрелся, ни намека на знакомое лицо. Не старая квартира, где собаки хвостами повиливали. Солнце закатилось за пятиэтажки. От деревьев тени плащами накрыли пространства, захватив и наш крупноблочный. Увидел, что одна лампочка горит. Главное, не промахнуться, там пусть Бог рассуждает, забирать мою грешную душу, или оставить париться дальше. Вход залит вязкой чернотой. Наощупь доплелся до второго этажа. Значит, не барсетка нужна. Добрался до третьего. Тишина, словно подъезд вымер. С верха пробивается слабый свет. Не в Ростове живем, западом запахло. На площадке между пролетами двое парней в куртках. Опять поздоровались. Сжимавшие рукоятку шила пальцы успели занеметь. Вот и квартира. Перекинув дырокол с сумкой в левую руку, правой вынул ключи, воткнул в скважину. Открыл железную дверь, в деревянной всунул в отверстие бородку второго.

— Что-то душно стало…

Я круто повернулся. Заскочить в прихожую не успел бы, дверь закрывалась на два замка. В руках сумка, барсетка, рукоятка шила. Парень повыше ростом расстегнул куртку, выдернул короткоствольный Макарова, направил на меня:

— Открывай… И заходи…

Я отбросил книги с барсеткой. Ключи остались в замке. Перекинув шило в правую руку, просел на правую ногу. Отморозок боком карабкался наверх, второй продолжал торчать на площадке. В голове пронеслась мысль, что пацан находится в удобном положении. Прижимается к перилам, слаб в коленках. Но у него пушка, возможно, на взводе. С площадки следит за развитием событий второй гаденыш. Вариант отпадает, не успеваю. Пацан перевалился через последний выступ, раскорячился напротив.

— Что тебе надо? — выдохнул я.

— Шевелись, — повторил отморозок. — Не вздумай шуметь. Кранты.

Фраза показалась напыщенной. В то же время, если двери распахнуть, точно придет конец. Прояснилась задумка грабителей. Не только барсетка с деньгами, но все ценное, что есть в комнатах. Потом не докажешь, что за порогом брать нечего.