Валютчики

— Через неделю опять в Чечню, — протянул руку Юрчик. — Бабки нужны, семью кормить. Хотя… скучно здесь без тонкой музыки пуль в кристально чистых сферах.

Я понимал. Скучно и противно жить в холопском мирке, вьющим нервы в гнилые веревки. Человеку с войны кажется, от гражданских мужчин и женщин тянет не домашним уютом, а распахнутым туалетом. Лишь малыши обращают внимание открытым выражением лиц. Остальное ложь.

Проводив коллегу, цепким взглядом взялся отыскивать клиентов. Думал, что профессионализм присутствует в любом деле, только не здесь. Оказывается, тут как раз и нужен. Стала понятной работа сыщиков. Толпа неоднородна, она разумная часть Природы, которая многогранна. За мыслями захватил горец с белокурой подружкой. После неприятных рассуждений о Кавказе, иметь дело с его представителем не хотелось. Но на все воля Божья.

— Баксы берешь? — грубо спросил абориген горных массивов. — По сколько?

— Новые, с большим портретом, по шесть. Старые, до обмена, по пять шестьдесят.

— Старые что, не доллары? — Джигит вытащил из кармана сотку, в которую не раз сморкались. Девушка отодвинулась. — Девяностый год, с полосой.

— Когда горцы приходят покупать у нас баксы, то требуют новые, — не притрагиваясь к купюре, настроился объяснять я. — Когда сдают старые, требуют как за новые. Забывают, что здесь не богатая Америка, которой и кавказские фальшаки за милую душу.

— При чем здесь Кавказ?

— Из Европы поддельных не видел.

— Я обманул? — забуравил зрачками джигит. — Ты сотку не посмотрел.

— Она мне не нравится, — не понимая своего упрямства, повернулся я к клиенту боком. — Неси на рынок.

— Старый дурак, — девушка подхватила друга под руку, он не замечал. — Стоишь как пень, тупой сибирский валенок.

— Кто дурак, время давно рассудило, — забрасывая сумку с деньгами за спину, напрягся и я. — . Ты до сих пор живешь в саклях, или в построенных европейцами домах.

— Вы отобрали у нас родной язык….

— К мировой культуре мечтали приучить, — огрызнулся я. — Через русский язык.

— Дворы в говне, подъезды обоссали. В центре города.

— У вас до сих пор и срут, и ссут под кусты. Печки овечьим говном топите. Что вы изобрели? Компьютеры, стиральные машины?

— Привезут, — гортанно выкрикнул кавказец.

Таким диким был облик потерявшего над собой контроль горца, что вдруг увидел перед собой животное, место которому в зоопарке. Но ответ показался прекрасным.

— Какой молодец, — вытирая пот со лба, восхищенно поцокал языком я. — Учишься где, да?

— Какая разница тебе? — еще больше напрягся кавказец.

— И то правда. Но ты забыл истину. Самую главную.

Девушка подалась вперед. Сделала тревожный жест в нашу сторону.

— Говори!

— Скажу, не сомневайся. Только труд из обезьяны делает человека.

На следующий день я пришел раньше обычного. Конец июля, время отпусков. Укатили Сникерс, Лесовик, Хроник. Засобирался Папен с Тамарой. Некоторые август решили переждать на рынке. Слухи о девальвации рубля окрепли, месяц не раз преподносил сюрпризы. Работы прибавилось. Увидев, что торчу постоянно, уверовали обходившие стороной клиенты. К тому же разбойничали кидалы азербайджанцы, с разрешения ментов крутившиеся в центре рынка. С ними мы боролись сообща. Но среди ментов было немало продажных шкур. Их вычисляли, выгоняли из рядов. На место одного приходило два подонка. С базара выбегали обесточенные клиенты. Плакаться было некому. Газеты пишут, телевидение показывает. Прутся как бараны все равно. И вспоминались слова Маргарет Тетчер, что от населения России нужно оставить не больше семнадцати процентов. Стыдно было признаваться самому себе, что высказывание отчасти походило на правду. Действительно, добровольная шизофрения. И все-таки, мы сами справились с черной заразой, защитили баранов, потому что они были своими. Кидалы исчезли. Навсегда.

Сегодня была суббота, день прихода Людмилы с Данькой за стольником Данька вымахал, доставал макушкой до груди. Пугал детей своего возраста и постарше, строя им рожицы с козюлями. Те шарахались, таращили глаза. Откуда садистская привычка, непонятно. Может, понял, что защищать себя придется самому. Людмила, превратилась в старуху за пятьдесят. Лицо покрылось морщинами, сгорбилась. Но поговоришь, чувствовалась твердость. Устроилась работать дворником на четыреста рублей. Под боком, в магазине, уборщицы получают по две тысячи. Обрезки из мясного, колбасного отделов, бутылки от вина, пива. Но там надо крутиться.

Подошли мужчина с женщиной, предложили шведские кроны. Мы не брали. В глаза бросилось, как русские меняют облик, пожив в западной стране. Выражение на лицах уверенное, европейский стиль одежды. Редко какая деталь выдаст, что по прежнему совки. Например, вытереть рукавом нос, не найдя урны, бросить пачку из-под сигарет под стену. И правда бытие определяет сознание человека. Но в цивилизованных странах русские остаются ими все равно. Знакомый директор ООО поведал историю, задевшую национальное самолюбие. Полковник отправил дочь во Францию. В письмах как молитву повторял: не возвращайся, не возвращайся. Устроилась присматривать за пацаненком к богатым буржуа. Заработок приличный, одежда, еда бесплатно. Позанимался в меру возможностей, Париж у ног. В один из дней русский менталитет выперся по полной программе. Гуляя с мальчиком во дворе, девушка решила отлучиться в аптеку. Обернулась за мгновение. Рядом с подопечным стояли родители. Сытые буржуа объяснили, что ребенка доверяли воспитательнице, а не дворовым собакам. Выставили вещи на улицу и сделали ручками. По российским меркам педантизм. По ихним, цивилизованным — расхлябанность. Года через два директор ООО с отцом девушки посетил Францию. Была встреча в одном из бистро. Дочь поведала папе с другом, как жила в Париже. С неграми в постель ложилась, с турками, арабами, папуасами тоже. За бабки. Очень хотелось покушать и поспать. Ничего она не добилась, зарабатываемых телом денег не хватало. Что подкинет негр — гроши. Поделится сигаретами, угостит рюмкой коктейля. Красивая, длинноногая девушка на родине подавала надежды, имела шансы достичь высот. Но… русский менталитет великий реформатор — Время — сколько веков переломить не в силах.

Пока нарисовались мои, успел накрутить двести рублей. Купил четыре серебряных полтинника двадцать четвертого года по тридцать рублей, задвинул по тридцать пять Коле, невзрачному скупщику серебра. Украинским колбасницам перекинул гривны. Крутившейся на овощах семейке из четырех человек — мать, отец, две дочери — продал цепочку с крестиком. Еще пара сделок. Бригады родственников на рынке не редкость. Восьми — десятилетние мальчишки и девчонки со школы бежали на базар, помогать родителям. Многие купили машины, о которых при развитом социализме мечтали. Пройдет семейка мимо, в современно одетых людях не сразу признаешь продавцов морковки, лука. Что предрекали шариковы с потомственными пастухами не сбывалось.

Своих я заметил издали. Прижав худенькое тельце пацана, поцеловал в щеку Людмилу, расспросил о житье — бытие. Людмила снова начала напрашиваться в гости. Я без сожаления оборвал разговор. Не хватало лентяйку сажать на шею. Даньку бы забрал без разговоров.

Не меньше жаркий, чем июнь с июлем, пришел август. В прежние годы я старался уехать в конце августа или в начале сентября, когда жара поворачивала на спад. В этот упарился раньше. Любовница Людмила достала. Только появлялся в двухкомнатной на Петровской, где дома по особому дышали на ладан — двухэтажные, с бесконечными балконами по стене — начиналась демонстрация яркого купальника и пляжной панамы с широкими лентами. Возникало ощущение, что отводилась роль всего лишь мецената, оплачивающего передаваемые через плечо квитанции. Устроив скандал, решил укатить один. Дня два чувствовал себя спокойно. На третий пришла моя Людмила с Данилкой. Предложил отпустить сына дней на десять на море. Людмила уперлась как бетонный надолб. Я понимал, хочет поехать и сама. Но здесь я становился тверже алмаза. Если бы работала, делала для сына все и невозможное, вопросов не возникало. Купив по мороженому, выложил стольник, помахал ручкой. Предстояло определиться с наличкой, чтобы в случае ограбления квартиры не мотаться с голой попой. Жилища валютчиков чистили периодически. Семеныча, похожего на туркмена еврея, выпячивали на гоп — стоп не раз. В районе Главпочтамта на Соборном вырвали барсетку, возле дома дали по голове «тяжелым предметом». В последний не успел открыть дверь в квартиру, со спины подтолкнули в коридор. Наставили обрез, приказали выложить бабки. Хватило ли отданного, но старика оставили в покое с таблетками нитроглицерина во рту. На другой день я умудрился пристроить баксы по выгодной цене. Задерживался стольник девяносто третьего года. Решил положить деньги на сберкнижку, заначку с золотом не трогать. Ближе к вечеру подошел Красномырдин. Несколько минут стоял молча, благоухая перегаром как змей Горыныч.