Соборная площадь

— Да, ты прав, на первобытном уровне, но все равно за свободу.

— Как у американских индейцев, которые до сих пор в цивилизованном обществе остаются собаками на сене, хотя им давно обрубили уши. Для их же блага, заметь, — с раздражением в голосе продолжал доказывать я. — Еще вспомни о том, что первые поселенцы просто уничтожали аборигенов на их же территории, умеющих только скакать на мустанге да воевать, а Россия посадила многочисленные первобытные племена, способные лишь огрызаться, себе на шею. При том, на своей земле. Кормит, поит, прощает дикие выходки. Где это видано, в какой стране мира? Не только в Америке, но даже в Австралии папуасов загнали в резервации, чтобы не мешали спокойно жить, не подставляли усыпанную цыпками ногу в стремлении идти вперед, к процветанию цивилизованного общества. Да, не забывают и аборигенов, постепенно вовлекая их в строительство лучшего будущего. Постепенно! А в России решили сразу, раз и навсегда, стереть грань между племенным и достойным лишь высокоразвитого общества укладом жизни. Что из этого получилось? Ничего. До сих пор межнациональные разборки, до сих пор по общему культурному развитию вторые после Африки.

— Зато у нас нет оскорбляющих человеческое достоинство резерваций. Общая масса практически однородна. Русские и все, — усмехнулся Аркаша. — Так что твои доводы не совсем приемлимы.

— Да пойми ты, тянут они нас назад, — психанул я. — Не дают влиться в единое пространство той же сытой чопорной Европы, хотя еще со времен Ярослава Мудрого те признавали нас своими, европейцами. А сейчас, с началом перестройки и открытием границ, по странам и континентам вопль — русские идут. Слава Богу, американцы начали разбираться кто есть кто. Уже пишут не о русской мафии, а о русскоязычной, что далеко не одно и то же. До этого весь позор падал на головы истинно русских.

Мы дошли до своего места работы. Аркаша поправил сумку на плече.

— Спасибо за лекцию, — цепляя табличку, сказал он. — Не со всем, конечно, я согласен, но доля правды есть. И большая.

— Как ты можешь согласиться, когда сам наполовину еврей, — уколол я его. — Логика мышления, понимаешь, одинаковая с нерусскими.

— А ты кто? — повернулся всем корпусом Аркаша. — Сам на каждом перекрестке подчеркиваешь, что не русский, а русич.

— Если чувашская княжна, которую я чпокнул, твердо заявляла, что она по национальности русская, то мне сам Бог велел покопаться в истории своего древнего рода, — отпарировал я. — Кстати, когда я в очередной раз заламывал в отчаянии руки по поводу позорящей себя пьянками, грязью, развратом и другими непотребными действиями русской нации, одна женщина с удивлением воззрилась на меня. Мол, кого я считаю русскими. Этих, с пропитыми широкими мордами оборванцев, корявеньких, недоразвитых мужичков и баб? Они только по паспорту русские, а на самом деле к великой малочисленной нации, сумевшей заставить говорить на своем языке одну шестую часть мира, никакого отношения и близко не имеют. Это потомки разных племен, по большей части с татарского Поволжья, со всех сторон прилепившихся к могущественному развитому государству Русь. Вот так-то, дорогой. После ее замечания я словно прозрел. Как гора с плеч свалилась.

— Уймись, могущественный, — снисходительно похлопал меня по плечу Аркаша. — Коли ты такой великий на самом деле, то вдвойне обязан заботиться об остальных малых народах, у которых отобрал не только землю, но и родной язык.

— Я забочусь. Но честное слово, надоела многовековая забота хуже горькой редьки. Хочется пожить как немцы, или шведы.

— В отпуск не собираешься? Как швед.

— С удовольствием бы. А ты?

— Хм, билеты со своей уже взяли. В сентябре бархатный сезон.

— Тебе легче. В твоей сумке шестьдесят пять ваучеров не заторчали.

— Ты ж у нас самый умный, — хохотнул Аркаша. — Чурка и тот догадался бы избавиться от чеков вовремя.

— На это большого ума не требуется, — не согласился я. — Еще ни разу не довелось встретить продавца или продавщицу с высоким интеллектуальным мышлением, потому что нет почвы для развития. Купил — продал, преобладает животный инстинкт. К сожалению, я на рынке начал ржаветь, пропадает стремление к высоким материям, к поискам истины. Может быть потому часто срываюсь, что не вижу смысла в простом накапливании денег.

— К звездам здесь не тянет, в этом ты прав, — пошевелил жирными плечами Аркаша. — Но — каждому свое. Природа создала человека индивидуалистом. Один выделяется тем, что много пьет, другой хорошо ворует, третий дерется. Если у меня нет никаких духовных или низменных талантов, то я хочу возвыситься над массой хотя бы хорошей одеждой, самоуверенным видом от того, что имею возможность купить то, что понравилось.

— Да, каждому свое.

Вздохнув, я машинально пощупал через тонкую кожу сумки толстый пакет ваучеров. Вряд ли теперь удастся пристроить их даже по своей стоимости. Короткий всплеск цен быстро спал, перешел в медленно иссякающее журчание. Коммерческие структуры не позволят им подпрыгнуть вновь, потому что невыгодно. Да и ненадежно все, неустойчиво, даже в структурах власти. Грабят, наживаются, жируют, забыв о том, кому обязаны своими богатствами — о народе. А он может напомнить о себе в самый неподходящий момент.

Ко мне подошел мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе. Лицо показалось знакомым.

— Не помнишь? — с нагловатой усмешкой в краях волевых губ спросил он. — Я купил у тебя старую «сотку», в Чехию собирался ехать.

— Ну и как съездили? — напрягся я. Теперь все стало ясно.

— Ничего хорошего, в смысле твоей «сотки», — придвинулся ближе мужчина. — На границе чешский волонтер порвал ее на моих глазах. Хорошо, что так обошлось, мог бы и в полицию сдать. Фальшивая оказалась, дорогой.

— Он ее проверял? — осторожно спросил я. Подошел Сникерс, стал со мной рядом.

— А что ее проверять, простая бумажка, — покосившись на него, мужчина немного ослабил давление. — Отшлепали на принтере, потоптали ногами для верности и пустили в оборот.

— Простите, вы привезли обрывки с собой?

— Нет, еще этого не хватало.

— Тогда почему я должен вам верить? Таможенник не проверил, сотку вы назад не привезли. Почем я знаю, может вы сплавили ее в каком чешском баре.

— Ты что, парень, белены объелся? — вскипел мужчина. — Я вот пойду и накапаю на тебя куда следует.

— А где доказательства, — недобро ухмыльнулся Сикерс. — Таких как ты умных, отец, у нас на день по десятку.

— Тем более я сразу предупредил, что в подлинности сомневаюсь, — с напором добавил я, прикидывая в уме, во сколько обойдется заглаживание конфликта, если мужчина все-таки решится заявить в милицию. Посадить не посадят, но стоять на базаре вряд ли придется. — Вы сами пришли к выводу, что она настоящая. Никто вас за уши не подтягивал.

— Но ты предупреждал, что она может оказаться ненастоящей? — воспрянул вновь мужчина.

— Не предупреждал, а сказал, что сомневаюсь. Даже не я, а ребята. Я лично решил, что «сотка» нормальная. Потертая, конечно, но ходовая.

— Чего ты с ним разговариваешь, — насупился Сникерс. — Пошли подальше и дело с концом. Тем более, доказательств никаких. Сам давно прокрутил сотню баксов, а теперь возникает. Если каждый начнет требовать деньги обратно, то нам тут делать нечего.

— Вы на глазах будете кидать, а мы молчать. Так выходит? — побагровел мужчина. Вокруг начал собираться народ. — Нет, милые мои, так не пойдет, не на того нарвались.

— Что вы предлагаете? — тихо спросил я. Базар — вокзал надо было срочно заканчивать. Если подвалит кто из оперативников, неприятности обеспечены.

— Верни деньги и дело с концом.

— Верните сто долларов, но в таком состоянии, в каком взяли. И я отдам двести шестьдесят тысяч.

— Потеха… Я говорю, что волонтер порвал ее. Как на духу, вот те крест православный, что было именно так.

Люди все прибывали. Невдалеке притормозил наряд омоновцев. Аркаша со Скрипкой знаками показывали, чтобы я на время свалил, а потом пусть ищет. Но где гарантии, что этот мужик не начнет таскаться сюда ежедневно. Вид у него, несмотря на модный костюм и фетровую шляпу, настырного деревенского заготовителя. Да и сбрасывать со счетов его правдивый, кажется, рассказ не стоило.