Страница 73 из 119
— По моему, все нормально, — поднял я голову. — Связываться просто не хочется, может заторчать. К нам Наполеон часто приходит, скупает старые и порванные купюры, или залитые чернилами, маслом, исписанные. Вот ему и толкни.
— А когда он приходит?
— Точно сказать не могу. Ближе к обеду.
— Времени нет, — парень завертел шеей в разные стороны. — Хорошо, бери за двести восемьдесят тысяч.
— Не нужно, понимаешь. У меня клиенты все местные, в загранку не собираются.
— За двести шестьдесят. На поезд опаздываю.
Прикинув, что за триста двадцать тысяч можно попробовать уговорить Наполеона или кого другого из валютчиков, я сунул «сотку между десятком купленных ваучеров, вытащил деньги. Парень перемусолил полтинники и червонцы, проводил меня до выхода из магазина. Затем растворился в толпе. Чтобы развеять сомнение, я направился к всезнающему Папену.
— Фальшак, — убежденно заявил тот. едва притронувшись к сотке. — Не хочу тебя разочаровывать, но даже если ошибаюсь, то никогда бы не стал связываться. Наполеон, думаю, тоже.
— Он опускает старые доллары в какой-то раствор, — попытался успокоить я себя. — Совсем тряпочные хватает, а здесь бумага на просвет настоящая, и завитушки, и буквы видны.
— Не знаю, я свое мнение сказал, — отмахнулся Пален. — Смотри, будь поосторожнее, иначе влетишь как Хохол. Не наш, а что стоит на центральном проходе рынка.
Хохла совсем недавно заключили под стражу в тюрьму на Кировском проспекте. Он тоже купил фальшивую «сотку» и тут же продал ее постоянному клиенту. Через несколько дней тот пришел с двумя мужчинами, якобы снова за долларами. При расчете Хохла связали. Мужчины оказались сотрудниками уголовного розыска из городского управления милиции. При обыске обнаружилась еще одна стодолларовая фальшивая купюра. Теперь Хохол ждал окончания следствия и суда. По статье ему грозил немалый срок с конфискацией имущества. Ребята были уверенны, что сработала обычная подставка. Перед этим Хохол попытался возникнуть в отделении милиции на территории рынка во время ничего не значащей очередной проверки. Откупился бы или заплатил штраф, и все было бы о. кей. Пожадничал.
В обед объявился Наполеон. Отведя его в сторону, я показал сотку. Наполеон долго вертел ее в руках, чуть ли не нюхал. Затем решительно протянул обратно:
— Не возьму. Слишком подозрительная.
— За двести шестьдесят тысяч, — решился я на последний шаг, чувствуя, что эаторчал капитально. — Как взял.
— Не хочу связываться. Вроде нормальная, но твердой уверенности нет. Попробуй скинуть иностранцам. Они разбираются в баксах как мы в своих «деревянных», хотя я до сих пор не могу отличить настоящего полтинника от сработанного в Чечне.
— Я тоже, — уныло согласился я.
Прошло несколько дней. Как-то вечером, уже поздно, когда на площади перед рынком загорелись уличные фонари, а я собрался провести ночь с Людмилой, подошел полный мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе.
— Доллары есть? — спросил он у меня. Многие ребята давно разъехались.
Отрицательно качнув головой, я полез в карман за сигаретами. И вдруг вспомнил, что заныкал купленную на днях у парня затертую сотку баксов за фольгу в коробке с «LМ». Поспешно выдернув ее, предложил собравшемуся уходить клиенту:
— Такая подойдет? Не хочу накалывать, ребятам она показалась подозрительной.
— Давай взглянем, — мужчина придвинулся ближе к свету. — Мне все равно ехать в Чехию, а там принимают и похуже.
Он долго вертел бумажку перед глазами. Затем обратился ко мне:
— Машинки для проверки, случайно, не найдется?
— Откуда? Если бы была, не сомневался бы.
— Понятно. Вроде нормальная. Через мои руки прошло сотни тысяч долларов. Зачуханная, правда.
— Цена соответствующая — двести шестьдесят тысяч рублей.
— Пойдет, — мужчина сунул сотку в карман пиджака, вытащил кожаное портмоне. — Через границу, надеюсь, проскочим, а в Чехии лавочники к состоянию не очень-то присматриваются. Лишь бы не поддельная, хотя фальшивые обычно бывают новыми.
— Именно этот аргумент самый главный. Удачи.
Сложив деньги в сумку, я направился к остановке трамвая. По пути на вечернем базарчике купил пару крупных сулок — рыбка вкусная без костей. Для Данилки взял яблок, банку поздней, потому дорогой, малины. Затем вскочил в шестнадцатый номер трамвая и покатил по горбатому Буденновскому проспекту. Людмила затеяла стирку, в кои-то веки. Антон с бабкой в своей комнате уткнулись в телевизор. Данила в кроватке игрался с пальцами на ногах. Пересчитав деньги, я отложил несколько десятков тысяч рублей на текущие семейные расходы, остальные спрятал обратно. Вынул золотой крохотный кулончик. Давно обещал.
— Есть будем? — вошла в комнату распаренная Людмила.
— Нет, святым духом сыт, — уставился я на нее. — Конечно хочу.
— Сегодня мать голубцы приготовила.
— Понятно. У самой руки в одном месте.
— Я предупреждала, что ничего не умею.
— Так учись, не все же время на материнской шее сидеть. Слава Богу, постирать надумала.
— Да, стираю сама, а кормит пока она.
Я подумал, что если нагрянет какое несчастье, то Людмила просто растеряется. Двое детей, ничего не умеет. За квартиру из своей пенсии и из того, что удается заработать от перепродажи на улицах жвачек с игрушками, платит мать, продукты приносит тоже она. А старухе за семьдесят лет. Пособия на ребятишек не хватит и на хлеб. Квартира, эта коммунальная дыра, записана на мать. Запросто могут вломиться тупорылые руководители обувной фабрики и выселить, как перед этим отказали в получении по очереди двухкомнатной квартиры в новом девятиэтажном доме в районе РИИЖТа, затребовав за нее восемь миллионов рублей. Восемь миллионов! Откуда такие деньги у нищих вечных пролетариев, проработавших на этой самой фабрике по сорок лет за семьдесят рублей в месяц. Тихий ужас.
— С работы по акциям никаких выплат? — спросил я. — Кажется, у тебя их около десятка.
— Несколько тысяч рублей. Антону на завтраки в школу не хватило. Продают фабрику, с итальянцами, что-ли, договорились. Три цеха всего задействованы, остальных обувщиков потихоньку увольняют.
— Может, итальяшки наведут порядок, дивиденды по акциям прибавят.
— Жди. Слух прошел, что они молодых будут набирать.
Досадливо качнув головой, я подвинул кулончик к Людмиле. Заметил любопытство в ее глазах. Просто любопытство, больше ничего.
— Кстати, у меня что-то лобок чешется. Не помажешь чем? Не дай Бог какую заразу подхватил, долбаный базар, кого только не носит. Помнишь, как одно время руки чесались?
— Не будешь туда лазить. Или переспал с кем?
— Ни одной женщины. Даже когда бухал, пришли одни захребетники, все тебе знакомые.
— Ладно, достираю — посмотрю. Сейчас принесу поесть.
Елена Петровна готовила вкусно. Людмила не уступала ей, но лишь тогда, когда находило настроение. Это счастье приваливало весьма редко. Отодвинув тарелки в центр стола, я взялся за Данилку. Пацан с удовольствием потягал меня за нос, за волосы, не забыв капитально обоссать. Главное, в тот момент, когда звонкой струи меньше всего ждешь. Поменяв пеленку, я сунул ему в рот соску и положил в кровать. Мальчик уже засыпал. Затем снял рубашку и брюки, аккуратно развесил на гвоздях, вбитых в стену возле входной двери вместо вешалки. Часовая стрелка на будильнике перевалила за цифру двенадцати. Вскоре пришла Людмила. Толкнув меня, задремавшего, в плечо, предложила:
— Давай посмотрю, что там у тебя чешется.
Покорно сняв трусы, я привалился спиной к стене. Как-то попытался сам выяснить, что там такое. но кроме красных пятнышек с черными точечками посередине ничего не разглядел. Зрение медленно, но верно слабело. Уж и очки на плюс два не помогали.
— Что там? — лениво спросил я.
— Мандавошки. вот что, — внимательно рассматривая под ногтем, спокойно ответила она. — Много.
Я чуть было не подпрыгнул на кровати. Вот это новость. Откуда! Как я помнил еще со времен армии, насекомые появляются на третий день после контакта с грязной женщиной. Тогда, правда, половина нашего отделения заразилась в примитивном душе, возведенном посреди казахстанской степи. Перед этим в нем лихо надраивался единственной на весь «пупок»- пункт наведения баллистических ракет стратегического назначения — мочалкой молоденький офицеришка из Капустина Яра, крохотного городка с двух — пятиэтажными домиками, со ставкой главнокомандующего секретным полигоном. Мы считали за счастье попасть в городок пусть даже на гауптвахту, потому что по улицам там ходили женщины, работал приличный кинотеатр, а прилавки магазинов ломились от продовольствия и бутылок со спиртным. В ту пору за самогоном мы мотались аж на мощных тягачах, «Вихрях» и «Буранах», предназначенных для транспортировки ракет, за добрую сотню километров на казахские кошары. Более опытные ребята выложили про живучих насекомых все, что успели усвоить до призыва в армию. Тогда мы, до сдирания кожи, выводили их соляркой, которой на «пупке» было завались. Беззлобно ругались, подначивали друг друга. Единственное приключение в бескрайней степи. Сейчас настроение у меня резко упало. Вспомнились звонки бывших любовников Людмилы. Один из них, пьяный в умат, часа два кряду не снимал с кнопки руки. Второго при мне выгнала она сама. Правда, тогда мы расстались, как показалось, навсегда. Третий алкаш жил буквально этажом выше. Все это я знал, знал и то, что Людмила любила только меня, и когда после загулов я приходил вновь, никого к себе не подпускал. Я понимал, что она, ни разу не выходившая замуж, стремится создать семью. Она просто заламывала руки от безысходности положения, в которое попала. Старший брат и младшая сестра жили семьями, а ей, вот, не повезло. Но винить в первую очередь надо было саму себя. Лень — матушка за редким исключением счастья никому еще не приносила.