Соборная площадь

— У меня двадцать восемь, — откликнулся я. — У ребят по сотне, а то и больше. На что-то ж они рассчитывают. Жан Луи Папен с семейством продолжает банковать в полный рост.

— Я тоже заметил, что он куда-то периодически ныряет. Проследить бы.

— Не мешало. Пиджак с Гришей и Достоевским на нашем краю не объявились ни разу, затариваются на рынке. К ним вряд ли пробьешься. Неужели Папен надыбал подпольного купчишку!

— Спокойно, — Аркаша вдруг принял стойку охотничьей собаки. Скрипка мгновенно вытянул и без того длинную шею, напряженно всматриваясь в крутой людской водоворот перед базарной площадью. Аркаша снял с груди табличку. — Кажется, что-то стоящее.

— Не поделишься? — с надеждой в голосе спросил я.

— Если получится, — на ходу отмахнулся тот, ныряя в гущу народа. — Потом…

Выдернув из-под Скрипки селедочный ящик, я взгромоздился на него. Седая шевелюра высокого Аркаши выписывала замысловатые кренделя над головами граждан до тех пор, пока подкативший трамвай не загородил обзор. Но я успел заметить возле ларьков на другой стороне трамвайных путей небольшую кучку ребят во главе с Папеном. Они окружили плотного мужчину с толстой золотой цепочкой на жирной шее.

— Что там? — забегал взад- вперед Скрипка. — Ничего не видно?

Спрыгнув с ящика, я прямо с табличкой сунулся в толпу. Повиляв между пирамидами из коробок с сигаретами, оглянулся назад. Скрипка безнадежно затерялся на первом повороте. Нормально, в таких ситуациях даже задушевные товарищи помеха, потому что у каждого из них есть еще более близкий человек. На всех может не хватить.

— По пятнадцать, — не удивился моему появлению Аркаша. — Но бабок мало. Никого с собой не привел?

— От Скрипки избавился после ящиков с сигаретами, — прикидывая солидный навар, отрешенно ответил я. Зря, все-таки, не набрал чеков больше. Возможностей море. Но кто мог знать о существовании подпольного купца. Мужчина оказался абсолютно незнакомым. Заметив, что Папен хмуро и недовольно покосился в мою сторону, добавил. — Вряд ли семейный подряд даст нам развернуться. На всю наличку лапу наложили.

— Этому купцу все равно, кто сливается, — отрицательно качнул головой Аркаша. — Он москвич, набьет пакет и на самолет. Представляешь, сколько накрутит Пиджак?

— Мы тоже не в накладе.

— Но у него не сорок чеков, а четыре тысячи, по самым скромным предположениям. За один день двадцать лимонов даже на местной перекидке. А в Москве! Вот что значит иметь добрый запас свободный денег.

— Загнул, брат, — не согласился я. — Во-первых, купцов кроме него достаточно. Во-вторых, риск превышает наш в десятки раз. С таким же успехом он может влететь на те же двадцать лимонов. За один день. В-третьих, не говоря о деньгах, он играет с жизнью в поддавки, попался — слопали. И пушка не поможет.

Мы разговаривали негромко, но мужчина вдруг полуразвернулся в нашу сторону, внимательно оглядел с ног до макушки. Ничего не сказав, снова наклонился над калькулятором. Папен слился, затем Оля, симпатичная дальняя родственница его незаконной жены — они были не расписаны, хотя имели совместного ребенка. Потом Коля с нависшими надбровными дугами и квадратной челюстью вперед. За вечно угрюмый вид его особенно «любили» менты. Еще два человека, Аркаша и, наконец, я.

— Больше не беру, — предупредил мужчина, когда мы рассовали деньги по сумкам. — Ну и уголовщины здесь у вас, на каждом шагу.

— В Москве стреляют чаще, — отрицательно отреагировал на его замечания Коля. — Ростов — папа, вроде, разобрался со своими непослушными детьми.

— Да, черномазых у нас половина Кавказа. Никакие облавы не помогают, — повертев шеей в разные стороны, мужчина поднял руку. — Ну все, казачки, желаю удачи.

— Тебе тоже, кацапчик. Привет столице.

Я сразу заторопился на базар выяснять обстановку. Пиджака с другими купцами нигде не было. Наверное, они уже затоварились и покинули поле боя раньше назначенного вчера времени. Свое слово — принимать чеки по двадцать тысяч — они тоже не сдержали, хотя между ваучеристами и купцами когда-то действовал принцип договоренности. То есть, несмотря на падение или взлет курса ваучера брать его по заранее оговоренной цене. Да что теперь об этом вспоминать.

— Все, брат, закончилась лафа, — похлопал меня по плечу Виталик, успевший пропустить стаканчик вина.

— Но ребята продолжают скупать, — заметил я.

— По тысяче, на всякий случай. Вдруг представится возможность после завершения всех дел сдать чек в сберкассу по номиналу. Правительство как-то намекало.

— О, надежды вьюношей еще питают, — воскликнул я, подумав, что это неплохой способ вложения денег на короткий срок с тысячепроцентным их приростом. — В таком случае, почему теряешься ты?

— Ошибаешься, братское сердце. Два чека уже в заначке, по штуке за каждый. Ребята, которые еще не раскрутили своего дела, тоже вкладывают бабки в них.

Прекрасно, значит, банк продолжается, господа ваучеристы. Я шустро засновал между встречными потоками людей к выходу с рынка. Возле Коли какой-то коренастый мужик яростно рвал на клочки несколько ваучеров. Швырнув обрывки бумаги на асфальт, принялся топтать их ногами.

— Всю Россию продали — поделили, сволочи, — брызгая слюной, матерился он. — По тысяче?! Ах вы ельцины-черномырдины, демократы, алкоголики, спекулянты… Да я их лучше в грязь втопчу, подачку вашу нищенскую, чем вы на ней будете наживаться. Аферисты, слуги иудовы… Ничего, вы еще узнаете силу русского народа, отольются вам наши слезоньки…

Мужика никто не удерживал, молча стояли вокруг и смотрели как на очередной спектакль по телевизору. На экране часто мелькали сборища стариков и старух на Красной площади с портретами Ленина — Сталина в руках, с красными, с серпом и молотом, флагами. В Москве тоже что-то жгли, рушили, ломали. Это стало привычным. Ростов от столицы отличался лишь тем, что в экстремальных ситуациях как бы затаивался, напрягался. Он походил на отделившегося от матери взрослого сына, готового поддержать ее, но и сказать слово против. Сунув руки в карманы, Коля дожидался, пока мужик отпляшет камаринскую на кусочках своего счастья. Кажется, сейчас им овладели раздвоенные чувства. Ему хотелось и послать сорвавшегося с цепи гражданина на три буквы, и в то же время он осознавал правоту последнего. До нынешнего мгновения люди связывали с ценной бумагой какие-то надежды, а они лопнули мыльным пузырем. Молодая женщина лет тридцати аккуратно наклеивала ваучер на кирпичную стену магазина. Покончив с этим делом, окинула презрительным взглядом оказавшихся поблизости ваучеристов и, гордо вздернув голову, пошла в сторону собора.

— Не забудь вернуться и содрать, когда Чубайс продлит приватизацию, — крикнул ей вдогонку Сникерс.

Женщина не оглянулась. Ушел и мужик, разбрасывая искры гнева как паровоз. Остальной народ терпеливо принялся уговаривать ребят взять чеки хотя бы по пять тысяч рублей. Затем цену сбили до трех тысяч. Я не торопился, решив, что если брать, то по штуке максимум, чтобы наверняка. А пока, не цепляя табличку, промышлял купонами, серебряными монетами, ложками и прочим. К золотым изделиям относился с осторожностью, даже с подозрением. Особенно к сережкам с бубенчиками — кругленькими шариками на коротких цепочках. Они сплошь были фальшивыми, но отлично сработанными, с четно выдавленной пятьсот восемьдесят третьей пробой, звездочкой, меткой ювелирного предприятия. Такие же попадались и новенькие, горящие жарким огнем, обручальные кольца. Видимо, штампующая изделия в каком-нибудь ростовском подвале подпольная фирма раздобыла штампы с государственного ювелирного завода. Фальшивые сережки с кольцами приносили чуть не ежедневно, в больших количествах. Ваучеристы попадались на эту удочку редко, потому что у них под рукой всегда имелись надфиль с ляписным карандашом. Торговцы же мелочью, простые граждане, хохлы, приезжие, — влетали постоянно.

После двенадцати часов дня на базаре вновь началось вавилонское столпотворение. Ваучеристы то брали чеки, то не брали. Теперь все зависело от их настроения. Чековые аукционы один за другим громко захлопывали двери, коммерческие банки еще раньше дали от ворот поворот, купцы улетели в Москву. Последний оплот — ростовская чековая биржа — с концом приватизации, казалось, вообще прекратила существование. Народ бился бабочками о написанные крупными буквами таблички на груди ваучеристов. Он видел выход в этих картонках, но его вдруг не оказывалось. Разрисованные картонные прямоугольники превратились в стеклянные, отрезая мечты добыть за ними свой кусок хлеба. Цены скакали как зайцы в мультфильмах. Кого-то уговорили взять по пять тысяч рублей, кто-то смилостивился принять по три тысячи, а кому-то отдали и по тысяче деревянных за чек. Как ни отмахивался я от ваучеров, в конце концов, в сумке их оказалось больше десятка, в среднем по три тысячи.