Страница 50 из 119
На суд я так и не пошел.
— У тебя можно будет пожить, если что? — вновь услышал я голос Арутюна за спиной.
— Нет, — не оборачиваясь, резко ответил я. — И Людмила с ребенком приходит, может, надумает переехать. И работаю по вечерам над новым произведением.
— Я на время, пока не утрясется. Мешать не буду.
— Когда я пишу, мне кажется, что мешает даже собственная тень.
— Знаю, как ты пишешь, — поняв, что пролетает фанерой над Парижем, с сарказмом в хриплом голосе захихикал армянин. — Бухаешь по неделям.
— Но не колюсь. И всякую гадость на кухне не вывариваю, — повернул я голову, вновь отметив, что от прежнего «Карлсона, который живет на крыше», осталась едва половина. — Понял?
— Ладно, не заводись, — умиротворенно забурчал тот. — Если прижмет, я к тетке перееду. Надеюсь, не откажет.
— Откажет. У нее тоже дети.
— Тогда в подвал, лето только начинается.
Я промолчал. Делать из своей квартиры очередной притон для наркоманов, все равно, что ставить крест на собственной дальнейшей судьбе. Да и не было у меня склонностей к пагубному зелью, несмотря на утверждения гороскопов. В молодости, после службы в армии, попробовал курить «травку», никакого кайфа не поймал. На этом знакомство с наркотиками закончилось. Пить и курить я тоже заставлял себя как бы насильно. Во время совместного проживания со второй женой вообще не прикасался к рюмке и пачке сигарет. Пьяные оргии начались после развода и знакомства с бывшей гимнасткой — алкашкой во время работы в приемном пункте стеклопосуды, в котором я был хозяином. А после изгнания ее с ребенком из собственной квартиры, пошли длительные периоды трезвости и короткие — на день, на два — пьянок. Это в последнее время я что-то здорово расслабился.
Повздыхав за спиной, Арутюн подался в центр базара. Я проводил его раздавленную наркотиками, безвольную фигуру жестким взглядом, облегченно встряхнулся. Вспомнив о купленном утром кольце, сделал шаг в сторону Сникерса, у которого были электронные японские весы. Цифры на табло плоского черного пенальчика, помельтешив, замерли. Обручалка весила шесть с половиной граммов. Видимо, по утренней прохладе пальцы не ощутили истинной тяжести благородного металла, и я без задней мысли обул мужчину на два с половиной грамма.
— Продаешь? — спросил Сникерс.
— По лому.
— Я беру.
Сунув вырученные деньги в сумку, я подумал, что у него появился заказ по более высокой цене. К нам часто подваливали неопределенного рода занятий люди, скупавшие золото по двести — триста граммов за один раз. Брали по пятьсот рублей и позолоченные корпуса от поломанных часов. Но этим занимались в основном кавказцы. Как объясняли ребята, они опускали корпуса в специальную кислоту, золото растворялось. Затем «химики» выпаривали его и принимались штамповать крестики, мужские перстни. Вплоть до цепочек со сложным сплетением.
Не успел я отойти от Сникерса, как Аркаша хлопнул меня по плечу и с довольной улыбкой указал на стоящего в сторонке мужчину:
— К тебе, писатель, из твоей когорты бумагомарателей.
Я сразу узнал Гарика Птицу, местного поэта, года два назад выпустившего свою первую тоненькую книжицу в книжном издательстве на Красноармейской. И то по случаю, кажется, собственного юбилея-пятидесятилетия. Трудно нас печатали, некоторые литераторы вообще ходили в «молодых» до глубокой старости. В общем, проводимая ЦК КПСС линия копировалась на местах один к одному. Дряхлые члены Политбюро, старые члены Союза писателей.
— Гарри Ильич, привет, — сразу потянулся я к старому товарищу, с которым вместе боролись против засилья «пердунов». В пору разгара перестройки он занимал пост заместителя руководителя литобъединения «Дон», по значимости второго в России после Москвы. Я же возглавлял секцию прозы. — Каким ветром, дорогой?
— Краем уха слыхал, что ты на базаре деньги гребешь лопатой, — пожимая руку, засмеялся он. — Ходишь весь в золоте, долларов полный карман. За наши «деревянные» я уже молчу.
— Кудряш распространяет, — догадался я. С полгода назад мне пришлось крепко нагрузиться с бывшим вожаком молодых литераторов Дона прямо на втором этаже Дома Союза писателей, где он имел внушительных размеров кабинет. Тогда на мне была цепочка с большим православным крестом, на левой руке перстень. — Да, подрали мы с тобой глотку, поборолись за свои права. Как у тебя со второй книжкой?
— Выходит. Но уверенности как всегда нет, — весело ответил Гарик. — Я уже привык, первую тянули с выпуском лет семь, вторую, думаю, тоже. Ты лучше о себе расскажи. В Союз во второй раз вступать не думаешь?
— Позориться? Когда я подавал заявление, всех приняли, даже графоманов. Кроме меня.
— Знаю. Многие, в том числе и старые члены Союза, были просто возмущены. Но я вижу, тебе и здесь неплохо, а?
— Как сказать. Я бы с удовольствием занялся любимым делом, порох еще остался. Но теперь проблема с выпуском книги, да и на жизнь надо зарабатывать. Цены на пресловутую колбасу не прежние.
— Э, брат, я тоже в оптике кручусь, как белка в колесе. Линзы дорожают, приборы тоже. На поэзию времени практически нет. К тому же, кому она сейчас нужна. Люди Цветаеву с Пастернаком не читают.
В это время к Гарику подошел высокий широкоплечий парень в джинсах. Показалось, что где-то я его уже видел.
— Познакомься, — здороваясь с ним, предложил мне Гарик. — Тележурналист с «Дон — ТР», великолепный мастер интриг.
Пожав руку парню, я еще раз внимательно оглядел с ног до головы. Да, лицо не чужое. Может быть я засек его в видеосюжете или в кулуарах молодежной газеты. Поболтав немного на журналистские темы, он обернулся ко мне:
— Вы доллары берете?
— Конечно. Кстати, Жора Гармонь, известный фотокор, тоже частенько заглядывает сюда. Но он больше берет. За ремонт его зарубежного фотоаппарата теперь требуют баксы.
— Знаю Жору, — кивнул парень. — Видел и сделанный им ваш портрет на половину первой страницы в «молодежке» под названием «Новые русские». Отличная работа, недавно ему за нее присудили первую премию. Награждение мы показывали по второму каналу телевидения. Не смотрели?
— Еще бы такое пропустить, — засмеялся я. — На весь Дон прославил.
— А может и на всю Россию, — похлопал меня по плечу Гарик. — Я, кажется, встречал точно такой портрет в центральной газете.
Довольный своей известностью, я взял у парня три новеньких, девяносто третьего года выпуска, купюры, достоинством в сто и две по пятьдесят долларов, не проверяя, спрятал в отдельный карман в сумке. И в этот момент заметил краем глаза надвигающуюся на меня огромную тушу начальника уголовного розыска.
— Та-ак, ну и что мы приобрели?
Густой голос заложил уши. Я оцепенел. Заметив мое состояние, Гарик боком втиснулся в толпу и растворился в ней. Парень недоуменно переводил взгляд с меня на лобастого громилу. Наверное, он подумал, что напоролся на рэкетиров. Подошли еще два сотрудника уголовки. Чуть в сторонке замаячил со своей группой Гелик. Но Гелик свой парень, с ним всегда можно договориться. Да и функции его бригады были, кажется, другие, потому что ребята редко брали валютчиков, ограничиваясь задержанием подозрительных клиентов с золотом и изделиями из других драгоценных металлов. Неужели плановая облава! Я скосил глаза по сторонам. Ваучеристов как ветром сдуло. Проглотив слюну, незаметно знаками показал ваучеристу, чтобы тот сваливал. Потом, мол, подойдешь, и я рассчитаюсь. Но тот продолжал торчать столбом. Скорее всего, он просто боялся за свои деньги, не подозревая, что задержание может закончиться составлением протокола.
— Что ты ему сейчас передал? — указывая на меня, заревел начальник уголовки.
Парень растерянно засопел, забегал глазами. Затем уставился на мою сумку, в которую я спрятал доллары.
— Ваучеры, — наконец стряхнул я с себя оцепенение. — Чеки, гражданин начальник, я как раз хотел за них рассчитаться.
— Кому ты мозги вправляешь! — взвился тот. И снова всей тушей навис над журналистом. — Что он у тебя взял? Говори, или сейчас пойдешь со мной.