Соборная площадь

Наконец я не выдержал. Под увещеваниями матери, что не желаю проведать родного брата, подался к нему. Он жил почти на краю города в оставленной матерью первой квартире. Спустившись по поросшему лесом крутому склону в глубокую ложбинку, не спеша начал подниматься на горку, от вершины которой начиналась улица брата. На склоне рос молодой дуб. В прежние вылазки мать часто прижималась к нему, прося силы. Я посмеивался, но верил в чудодейственность этого ритуала. В одноэтажном длинном бараке дверь на застекленной веранде, лет десять назад построенной с моей помощью, была раскрыта настежь. Из кухни доносился гул голосов. Я настороженно огляделся. Володин «жигуленок» притулился к его же грузовому «ЗИЛу», вторая бортовая машина стояла со спущенными колесами на другой стороне улицы. Сквозь неплотно прикрытые железные ворота гаража виднелся лакированный капот еще одной легковушки. В гараже находился и склад товаров. Все раскрыто, брошено. Голодные куры копались в черной оттаявшей земле, в будке повизгивала собака. Стряхнув напряжение, дернул за ручку двери. На кухне где попало сидели ребята и девчата, на полу валялись выскочившие из коробок плитки шоколада, жвачки, пачки дорогих сигарет. Стол уставлен бутылками, завален нарезанным салом, колбасой. Брат стоял посреди комнаты и громко кому-то объяснял. Завидев меня, расплылся в полупьяной улыбке:

— О, познакомьтесь, писатель пришел. Алкаш, как там старуха?

— Нормально, — зябко передернул я плечами. — Послала проведать.

— Она вечно лезет не в свои дела. Тебя с первой женой развела, к нам вмешивается. Разрешаю приходить раз в год по обещанию, иначе спокойной жизни не видать. Проходи, садись, наливай, что хочешь, — он махнул рукой. — Освободите место.

Один из парней шустро подставил табуретку. Хмыкнув, я молча принялся собирать с пола разбросанный товар.

— Брось, писатель, один хрен бардак, — хорохорился брат. — Лучше выпей, хоть водки, шампанского, ликера. Можешь виски опробовать.

Я не ответил. Ребята притихли тоже, настороженно следя за моими действиями. Вдруг ясно осознал, что брат точно такой-же. Когда я впадал в запой, то переставал замечать деньги, вещи. Выкладывал все, что имел. Наконец две молодые женщины принялись помогать. Как и все в центральной России, они могли похвастаться лишь простенькой красотой. На кухне проступил какой-то порядок. Я заглянул в горницу. Бедлам еще похуже. Коробки перевернуты, из ниши книжного шкафа торчит угол картонки, набитой пачками денег. Купюры разбросаны везде. Сложив их на место, навел марафет и в горнице. Затащив товар из кухни, закрыл дверь. Ребята по прежнему следили за мной настороженно — неприязненными взглядами. Брат продолжал распинаться по поводу надуманных проблем, он чувствовал себя всемогущим хозяином.

— Какой год грузовые машины на приколе, — попытался отрезвить его я, — Когда отремонтируешь? Налог-то платишь. Второй «жигуленок» до сих пор, наверное, без мотора?

— И первый скоро угроблю, — отпарировал брат. — Ты что пришел сюда, права качать? Тогда выметайся. Мать с Валькой всю плешь проели.

Я сел на табуретку. Кто-то на ребят тут-же подвинул стакан с водкой. О, эта холопская услужливость, сколько раз приходилось замечать ее в своих так называемых «друзьях». И сколько потом проклинать себя за то, что не сумел устоять перед раболепием, шаря утром по карманам в поисках завалявшейся мелочи на опохмелку.

— Всем наливайте, девчатам тоже, — потребовал брат. — Закуска есть? Сейчас добавим. Где у нас икра?

Он сунулся в холодильник, бросил на стол две банки осетровой икры, еще какие-то деликатесы.

— Может, перестанешь строить из себя барина? — снова попытался урезонить я его.

— Чтобы все пожрали, — не повел и ухом брат. — Не съедите, запхаю в горло.

Понятно, Савва Морозов. Не хватает пуститься в пляс на столе, сшибая бутылки и тарелки на пол. Я вдруг понял, что уговаривать бесполезно. Наверное, таким представал в глазах «друзей» и я. Только сейчас осознал, что до брата не дойдет ни один аргумент. Он «поехал». Откуда у нас эта дурацкая бесшабашность, после которой приходится кусать локти. Но увещевания бесполезны. Как об стенку горох. Значит, такими уродились. Опрокинув водку в рот, я потянулся за куском колбасы. Брат настаивал на том, чтобы девушки жрали икру не вилками, а ложками. Так ему нравилось. Парни заискивающе посмеивались, не забывая подливать в свои стаканы марочные коньяки и вина. После второй стопки я снова насел на брата. Голова еще работала.

— Бабу хочу, — наклонившись к уху, прошептал он. — Бабу.

— А эти девчата? — не понял я. — Выпроводи ребят и гуляй до упора.

— Они с парнями, — дернул щекой тот. — Одна жена вон того, а вторая любовница вот этого.

— Отбей, я никогда не стеснялся в таких случаях. Которая женщина нравилась, оставалась со мной. Никто не возражал.

— Не могу. Не умею.

— А Валя где?

— Ее матери операцию в Калуге делают, поехала к ней. Там и живет. Гуляет Валя.

— С чего ты взял?

— Знаю, не твое дело.

— А дочка?

Юльке девятнадцать лет, за собой смотреть надо, а не за отцом. Любит, вижу, но мне никто не указ.

— А где ваша книжка, товарищ писатель? — прервала наш диалог одна из девушек. — Посмотреть бы.

Пройдя в горницу, я порылся в книжном шкафу. Своих произведений не нашел, или плохо искал. Из кухни позвал Владимир:

— Потом откопаешь. Выметайся, мы уезжаем.

— Куда? В таком виде?

— Плевать. В деревню поедем, к бабам.

— Подожди, брат, — заволновался я. — Пусть ребята едут, а мы с тобой посидим, поговорим по человечески. За столько лет ни разу по настоящему и не общались. Все на ходу, скоком. Вмажем, наконец, раз ты пошел вразнос.

— Плевать, допивай и выматывайся, — нетерпеливо дернулся тот. Закрывать буду. Матери ничего не говори, понял?

Давай пойдем к Светлане. У нее подружек…

— Срать я на нее хотел. Все, уезжаем.

Торопливо допив налитую в стакан водку и сунув в рот кусок хлеба, я вышел вслед за остальными. «Жигуленок» урчал у калитки. Брат завалился на заднее сидение, на котором уже уместились человек пять.

— Матери ничего не говори, а то притащится, — снова предупредил он. — У нее все равно «коровы лятають».

— Хорошо, но вечером подойду.

— Давай.

Машина сорвалась с места, скрылась в переулке. Слава Богу, что Владимир не сел за руль сам. Ребята, вроде, выглядели трезвее. Придя домой, я сказал, что брат трезвый, но в квартире друзья, товар разбросан. Ни Вали, ни дочери. Вечером схожу еще раз.

— Ты обманываешь, — хватаясь за трубку телефона, крикнула мать. — Сам пьяный и он тоже. Алкаши несчастные…

Она позвонила тестю брата. Пришлось пересказывать все сначала. Младшая внучка находилась у него, только что из Обнинска подъехала старшая Юля. Тесть принял решение пойти вместе с ней к Володе. Закрутилось, завертелось. Мать разнервничалась, взялась винить меня. Мол, вместо того, чтобы помочь младшему брату, выгнать его друзей, нажрался сам.

— Пей дома, вон сколько стоит, — выговаривала она. — Заливай горло.

— Ты же сама послала, — вяло защищался я, прекрасно понимая, что доказывать тщетно. — Я идти не собирался.

— Не собирался он, а сам напился. Куда вот они умчались… Не остановил, не уговорил. Пьяные…

— Бесполезно. Ничего не хотел слушать.

— Врешь, он прислушался бы, если бы ты объяснил по человечески, увидел бутылку и забыл про все. А брат родной хоть пропади.

Тайком захватив бутылку вина из ящика, я закрылся в своей комнате. На столе лежала рукопись, на кровати книга про великих людей, уроженцев калужской области, в том числе и козельчан. Но прикасаться ни к чему не было желания. Налив полный стакан, отпил половину, закурил. Пока свечерело, успел осушить всю бутылку. Немного помогла заглянувшая безденежная дочь отставного полковника, с самого моего приезда представлявшаяся в мыслях как любовница. Ничего женщина. И мои, и ее потуги оказались тщетными. Работа, пьянка, Светлана, рукопись… Какие бабы, когда себя бы отыскать. Вскоре мать снова резко и настойчиво погнала к брату. Ужасно не хотелось идти, я чувствовал усталость, захмелел. Доводы не принесли результатов. Посыпались укоры, упреки в равнодушном отношении к родным, мол, лишь бы нажраться. Одевшись, я вышел из дома, в котором все равно не дали бы покоя. За когда-то крепким, теперь изломанным забором военного городка, на склоне поскользнулся. В густо-синих сумерках различил знакомый материн дубок. Ухватившись за мокрую гибкую ветвь, поднялся. Второй склон ложбины одолел с трудом. На улицах брехали собаки, в окнах горел свет. Пока добрел до Володиного палисадника изрядно устал. Пальто в грязи, к сапогам прилипли тяжелые комья земли. Я прекрасно понимал, зачем посылает мать меня к брату. Ее он в дом не запустит, потому что она действительно постоянно пробуждала в нем ревность к Вале своими подозрениями в отношении честности снохи. А матери до нервозного зуда хотелось почувствовать себя полноправной хозяйкой нажитого им богатства, и пока он пьяный, немного пощипать его. Пусть даже на шоколадки, на пачки сигарет. Ничего сам не давал, не предлагал. Точно такая же тактика была у моей родной старшей дочери. Если я долго был трезвым, ей не терпелось увидеть меня пьяным. Тогда папка мог снять с себя последнюю рубашку.