Соборная площадь

Мы прошли всю улицу. Дальше возвышался забор воинской части с ярко освещенной проходной. Светлана свернула в сторону, к одному из четырехэтажных новых домов из белого кирпича. Замусоренный подъезд, заплеванные ступени. Квартира оказалась на первом этаже. Пошарив по карманам, Светлана чертыхнулась, толкнула плечом дверь. Она отворилась с долгим громким скрипом, словно едва держалась на петлях. Так и было на самом деле. Под потолком вспыхнула голая лампочка. В прихожей погром, оголенные провода по стенам, на кухне бардак. Но в единственной комнате за застекленной дверью чистота и порядок. Телевизор, ковер, кровать с покрывалом, на полу палас. Возле стены на тумбочке старенький магнитофон с разбросанными вокруг кассетами.

— Ты закрываться не думаешь? — оглядываясь вокруг, спросил я. Светлана успела сбросить шубу на стоящий рядом с кроватью стул.

— Замки поломаны, — равнодушно, как обычное дело, сообщила она. — Любовник, старший лейтенант, по пьянке вышиб ногой. Раздевайся, чего стоишь.

— А дети где?

— У матери. Я забухала, поругалась с ними, они уехали к ней. В домике за рекой, в сосновом бору живут, недалеко от знаменитого монастыря Оптина Пустынь. Ты, писатель, знаешь, почему реку назвали Жиздра?

— Слышал краем уха.

— Во времена Батыева нашествия по берегам ходили русские ратники. Дозорные. Жив? — кричали они через реку. Здрав — отвечали с другой стороны. А после побоища речушку через Коэельск назвали Другусна, Другу — сна, потому что на дне ее много погибших. Теперь-то иной раз и по-татарски обзывают — Тургуской. Проходи на кухню, допьем. Одной скучно. Мой постоянный на точке на неделю, дежурство. Ревнивый, скотина, сил нет.

— Ты так и спишь не закрываясь?

— А чего здесь брать! Телевизор не работает, ковер облысел, денег не нажила.

С опаской опустившись на жалобно скрипнувший стул, я отодвинул подальше по грязному столу закопченную сковороду. Ну что-же, коли судьба повернулась боком, уходить бесполезно, потому что начало положено еще до посещения этой квартиры. Не будь инцидента с уголовниками, она все равно подбросила бы какую пакость. От судьбы не убежишь. Бороться можешь сколько угодно, если есть здоровье и сила воли. Один хрен умрешь в назначенный срок от начертанного ею. Правда, один из фашистских главарей, крепко верящих в предсказания, когда цыганка нагадала, что он закончит жизненный путь на виселице, попытался увернуться от судьбы. Но все равно в девяностолетнем возрасте был удавлен в капитально охраняемой тюрьме. Пожить сумел. В застенках.

— Останься со мной, — попросила Светлана, когда бутылка опустела.

Качаясь, мы дотащились до кровати. Задравшаяся юбка обнажила темные прозрачные колготки с белыми трусиками под ними. Наверное, Светлана специально надела чистое нижнее белье, а может, до сих пор сказывается старая привычка. Несмотря на кружение в голове, вид его возбуждал. Слабыми пальцами женщина сама скользила по ширинке, пытаясь расстегнуть пуговицы.

— Я хочу тебя, — ловя мои губы, пьяно шептала она. — Хочу… хочу…

Стащив колготки с трусами с одной ноги, я расстегнул ремень на брюках. Разочарование не замедлило ждать. Казалось, до меня здесь уже побывал оставшийся нерасформированным полк. Весь. Даже курортная толстушка, минимум в два раза мощнее, представилась девочкой. Большая дыра между ног, прохладный колодец без дна и сруба. Сдвинув по прежнему полненькие ножки бывшей любовницы, подложив под круглую попку ладони, я попытался создать хоть какое-то трение. Немного получилось. Полные зовущие губы дорисовали эротическую картину. Минут через пятнадцать, изрядно вспотев, я все-таки сумел вытолкнуть семя. Приятного расслабления не наступило. Поцеловав меня в щеку, Светлана отвернулась к стене, решив, что доставила удовольствие. Через некоторое время послышалось тихое сонное сопение. Я долго лежал, вылупив глаза в темноту. Затем снял ее отяжелевшую руку со своей задницы и встал.

— Ты уходишь? — промямлила она.

— Да, мать волнуется. Как закрыть входную дверь?

— Прикрой и все.

— Могут ввалиться пьяные.

— Никто не войдет. Все равно…

Мороз на улице усилился. Пока добрался до дома, щеки задубели. Мать не спала. Открыв дверь, она вздохнула и направилась в свою комнату.

— Завтра воскресение, сынок, ты поможешь мне довезти товар до рынка? Володя обещал подвезти на своей машине, но вряд ли приедет. Дела, о матери вспоминает редко.

— Помогу.

— Тогда ложись спать. В шесть часов утра уже надо занимать место, иначе не пристроишься.

Показалось, едва успел коснуться щекой подушки, как снова услышал голос матери. Нагрузив две тележки ящиками с коробками, мы поволокли их на базар, который примкнул к одной из сторон огромного кладбища с древними крестами, памятниками и новыми железными пирамидками с пятиконечной звездой на вершине. Красных военных пирамидок было больше. Рынок уже шумел. Визжали поросята, мычали коровы, гоготали гуси, кудахтали куры, привезенные на продажу колхозниками из ближних деревень. Рядом пытались развернуться длинные рефрижераторы с Украины, с Белоруссии, нагруженные продовольствием и одеждой. Разложили свой товар челноки из заморских стран. Не Ростов, конечно, но выбор тоже богатый.

— Ты будешь покупать золото, монеты? — спросила мать, торопливо раскладывая на прилавке коробки с шоколадками, жвачками, пачки сигарет.

— Надо бы, но все деньги у тебя. Ты же на мои покупаешь водку с сигаретами.

— Триста тысяч только? — удивилась мать. — А говорил, что было пятьсот.

— Сто отдал Людмиле, дорога. В заначке всего двадцать пять тысяч рублей.

— Не обижайся, сынок, мне тебя кормить надо, поэтому и кручусь на твоих, — не оборачиваясь, тараторила мать. — Своих почти не вижу. То к Людочке с Томочкой поеду, то внуки сами пожалуют. Ты вот примчался. На все копейка, а цены сам видишь, как на дрожжах. Голова болит со вчерашнего? Связался со сраной дурехой, она кого хочешь споит.

— Немного подташнивает, — буркнул я. Доказывать, что это не совсем так, не было желания. Все равно у матери «коровы лятають».

— Иди похмелись пивком. На деньги.

— Не надо, обойдусь. Скажешь потом, что снова завелся.

— Разве я не права? Володька, паразит, если бы не жена Валя, тоже запил бы. Спасибо, еще в руках держит.

Я огляделся вокруг. За стоящим на бугре городком, за сплошной черной стеной лесов, занимался темно-красный рассвет, высвечивая низкое густо-синее русское небо. Люди притоптывали ногами в валенках, в меховых сапогах, терли щеки большими рукавицами. Поежившись под старой братовой теплой курткой, я тоже постучал своими порванными сапогами друг о друга. Где-то через полчаса появились первые покупатели из числа местных жителей и обитателей развалившегося военного городка, по прежнему, в отличие от остальных, пытающихся держать фасон. Но физиономии невзрачные, обыкновенные. Изредка мелькнет в толпе яркое, южнорусское, с карими или голубыми глазами, с розовыми щеками на удлиненной формы лице. А так все больше круглые, как бы горбатые, с большими курносыми носами. Людишки серые, невысокие. Однажды, когда мы с матерью ездили в Калугу, я обратил на это ее внимание.

— Да, сынок, — согласилась она. — Обнищала русская нация, атрофировалась. Спиваются люди, а какое от пьяных потомство? Вот такое горбатенькое, невзрачненькое. В чем древняя сила духа только держится.

— У нас народ высокий, яркий, красивый.

— Что же ты хочешь, юг, больше солнца, фруктов. Да еще смешанная кровь. Возьми Пушкина, Лермонтова. Метисы всегда отличались умом ли, красотой, они раскованнее, покладистее. Свободнее. А свободный народ тянется вверх, как американцы или шведы. В древние времена на этой земле жило балтийское племя голядь. Потом оно ассимилировалось с восточными славянами. Но Тургенев все-таки подметил, что калужский мужик куда шире в плечах мелкого орловского или курского с тамбовским. Взгляд смелый, открытый. А после революции кого сюда не принесло. Кривоногих пермяков с вологодцами, тех же татар, мордвинов. Да водка — пей, залейся. Заводы с фабриками надо было кому-то строить, колхозы создавать.