Улыбка льва

"Она всегда выходит победительницей, — думает Леонт, — даже когда я прав".

— Ты не находила мой блокнот? — спрашивает он.

— Надеюсь, ты не засовываешь в него телефонные счета?

— Нет, разумеется, — отвечает Леонт.

— Будь добр, дай мою сумку, — просит она.

— Что ты собираешься делать?

— Меня пригласили на вечер.

— Надеюсь, не Гурей?

— Именно он.

— Идиотство!

— Ты приглашен тоже. Он не чает тебя увидеть, и не только он… Часом позже со мной разговаривал Тертий.

— А ему что надо? Читать свои стихи?

— Хоть убей, не помню. Что-то бестелесное, робкое, но, тем не менее, полное собственного достоинства. Завязали его бантиком — он и лежит. — Суждения о Тертии более чем наивны.

"Странно, — думает Леонт, — он же мертвецки пьян. Но Калисино сравнение мне не очень нравится". Он чувствует, что жена дразнит его, и делает это так тонко, что даже ему трудно уличить ее в притворстве.

— Неужели ты оставишь жену одну?

— Хм!

— На тебя не похоже.

— Хм!

— У меня есть еще часа два, и я хочу отдохнуть. Выкатывайся или ложись со мной.

— Я еще не решил.

— Дай мне крем для рук. Кажется, его интересует твой новый роман.

Тщательное втирание. Бесстрастный взгляд сосредоточен на руках — таинство, как и все остальное, — даже мысли. Когда-нибудь она из него сделает подушечку для своих иголок.

— С каких это пор? — спрашивает он.

— Не знаю. Адская жара. Ну, что ты надумал?

"Если бы я знал ее мысли, — думает он подавленно. — Почему я в ее присутствии теряюсь?"

— Пойду выпью пива, — говорит Леонт.

Тайный бунт — последний легион храбрости, убежище безумца.

— Ну как хочешь. Разбудишь меня в семь.

"Я завишу от нее больше, чем от самого себя", — думает он.

Она подпихивает под себя Лючию, заворачивается в простыню и поворачивается к нему спиной.

Теперь он видит только черные локоны на подушке и мягкие очертания тела. "В самом деле, — думает он, — пора убираться, но в чем я виноват, хотел бы я знать".

За дверью на него накатывает. Коридор вдруг слегка закручивается влево по спирали, ловко и неестественно изгибая двери и потолок. Ковровая дорожка ползет и прилипает к стене. Кто-то над самым ухом произносит: "Брось…", и Леонт понимает, что скользит над зеленоватым полом, ввинчиваясь в далекий провал светлого квадрата, туда, где из окон падает свет и лестница уводит вниз.

Авансирован до понедельника.

Его начинает слегка подташнивать, и кажется, что единое целое, каким он привык себя ощущать, внезапно принялось растягиваться, и в груди, на уровне плеч, появился неприятно-тяжеловатый холодок, с ужасающим безразличием толкающий в спираль.

Мир кормится идеями и мыслями, — вдруг появляется у него в голове. Индивидуальность есть непременное условие стабильности Сущности. Человек не обладает активной избирательностью в силу хаоса мышления. Посему приходящие мысли есть дар, обмен, опыт, предрасположение к внешним влияниям, направление цели, подключение, блуждающий разум.

Впереди, из номера, выходят Мариам и гитарист. Они двигаются, не замечая Леонта, к лифту, занятые сами собой, и Леонт, проскальзывая совсем близко и невольно чувствуя запах духов, понимает, что его не видят. Он даже нарочно взмахивает рукой, но гитарист наклоняется и целует Мариам в яркие губы, а она льнет к нему с такими полузакрыто-томными глазами, что Леонт сразу вспоминает все ее достоинства под платьем и безупречно-совершенную, как у японок, форму ног. Но почему-то именно сейчас ему все безразлично.

Звеном, соединяющим миры, является мысль. Информация передается не только логикой, но и многократным "толчением воды в ступе".

"Как же я раньше не додумался, — думает Леонт. — И так просто. У Сущности несколько другие ценности. Стоп, хватит, — говорит он, — я, кажется, шел в бар". И сейчас же раздвоенность пропадает, и он видит, что спускается по лестнице вниз, но там, за спиной, мелодично захлопывается дверь лифта, и он понимает, что ему ничего не привидилось.

— Пива, — заказывает он в баре.

Рыжие волосы и выгоревшая прядь — девушка возбуждает внимание, как яркое красное пятно. На ней блузка "топ" и такие замысловато-простецкие шорты, что виден выпукло-вмятый пупок и начало двух шелковистых ложбинок под джинсовую ткань от острых углов бедер.

Не Анастасия ли?

Или та, с наушниками, которая обречена оставаться позади?

— Нет, — говорит она.

"Когда они ходят в этом со своими ножками-ходульками, — думает Леонт, — сразу видно, что у них там ничего нет, по крайней мере — ничего лишнего, что отвлекало бы внимание, и еще они подделываются под мальчишеский шик. Они все так начинают, но потом, черт возьми, все это куда-то девается и они превращаются в плоские жерди или необъятных толстух с жирной неровной кожей и сухими волосами".

— Повторить? — спрашивает девушка.

От Анастасии ее отличает цвет глаз.

А от той, другой?

— Да, пожалуйста, — поспешно соглашается Леонт.

"Они слишком любят мужчин и себя, — думает он дальше, — это их губит".

— Может быть, немного темного?

"… нас все время что-нибудь подводит", — додумывает он.

— Все равно. Выпьете со мной?

"… но иногда они никого не любят, ими крутит дьявол или еще что-нибудь…"

— Если позволите, только прохладительное.

Она присаживается напротив, зажав в руках влажный стакан, и, качая головой, смотрит зелеными глазами из-под русой челки. Какие они у других?

"Девочка привыкла к пляжным романам", — думает Леонт.

— Как вас зовут? — спрашивает он.

— Саломея, — отвечает она, беспечно постукивая ногтем по стеклу стакана.

"Явно скучает", — думает Леонт.

Девушка согласно кивает.

— Тоти не нравится, когда я с кем-нибудь долго разговариваю, — говорит она.

Девочки с небольшим сексуальным опытом похожи на зверьков.

— Кто такой Тоти? — Ему забавно.

— Тс-с-с… не так громко.

— А… понимаю, он спрятался под стойку?

— Нет, просто он ужасно ревнив, а это моя первая работа.

— Значит, мне опять не повезло.

Она вежливо смеется, показывая крепкие белые зубы. Слишком вежливо для такой работы.

Ее отвлекают к другому концу стойки. Бар полупустой. Публика предпочитает проводить вечерние часы на свежем воздухе. Один Аммун сидит в углу у окна. Он многозначительно кивает Леонту. Правый глаз у него с наклейкой. "Я и одним передаю ваше настроение", — обычно объясняет он.

Леонт делает вид, что не замечает его. Еще один недоброжелатель до конца жизни.

— Почему вы не там, со всеми? — спрашивает девушка, возвращаясь.

Она доверчива, как котенок.

— А вы?

— У меня работа. — Она кокетливо играет губами.

— Плюньте на нее…

Плоский волнующий живот и маленькие острые груди, соски которых просвечивают сквозь тонкую ткань даже в сумраке бара. Мысленно он уже переспал с ней. Если бы она была Анастасией или… или, разве он раздумывал бы?

Она снова садится рядом, подпирая подбородок хрупким кулачком, готовая к долгому разговору — не к лучшему времяпровождению.

"В дни моей молодости все было не так, — думает Леонт, — по крайней мере, мне нравилось — они волновали меня больше, и продолжалось это до тех пор, пока в жизни не появились более важные вещи. Увы, приходится это констатировать".

— Хотите что-нибудь покрепче? — спрашивает он.

— По пятницам здесь веселее, — говорит девушка, доставая высокую плоскую бутылку с коричневой жидкостью, — в пятницу приезжают туристы.

— Понятно… — кивает Леонт.

Почему-то ему приятно разговаривать с девушкой.

К Аммуну присоединяется Пеон. Слышно, как среди пивных кружек они обсуждают проблему круглых червей.