Страница 59 из 73
— Петер — не приходит?! — глаза у меня тотчас наполнились слезами, однако бабушка, которая всегда все замечала, этого не увидела.
— Ну, если ты не хочешь, я сама ему скажу.
И впрямь сказала! Да-да так прямо в открытую и сказала, да еще и утешала его, а я сидел на каменной скамье, раздавленный, опозоренный, и рта раскрыть не мог.
Петер, прижав к себе клетку с горлицей, поплелся прочь, а для меня весь мир померк, и в саду запахло гусеницами, червяками и сырой землей.
Бабушку я невзлюбил окончательно и в тот день больше ничем не мог занять себя. Сначала я просто плакал, затем плакал и ругался, а под конец уже только ругался, исчерпав весь запас дядюшки Пишты, на редкость обширный и разнообразный…
А под вечер, когда бабушка с дедушкой вышли в сад проветриваться, я как следует отчитал тетушку Кати.
— Зачем вы Петера выдали? Теперь она запретила ему приходить в дом. Вот пусть только бабушка вернется…
— С чего бы это мне его выдавать, я только правду сказала, да и все, — пыталась отвести от себя упреки тетушка Кати. — Кто его, к бесу, мог подумать, что этакая незадача получится? Ну ничего, все одно они скоро уедут…
Эта слабая надежда меня несколько утешила, но тем не менее я сказал, что неважно чувствую себя и лягу.
— Постелите мне, тетя Кати!
— Вот увидишь, хуже будет! — сказала тетушка Кати, которая отлично изучила меня и поэтому ни на миг не поверила в мое дурное самочувствие.
— Меня знобит, — пустил я в ход испытанное средство. — И есть ничего не хочется…
— Мне что ж, я постелю, — сказала она, пожав плечами и ясно давая понять, что за последствия ответственности не несет. А я улегся в постель, и мне действительно было зябко, пока я не согрелся.
Но когда бабушка зашла меня проведать, я опять пожаловался на озноб.
Рука у нее была прохладная, как зимнее яблоко.
— Температуры у тебя нет, — определила она. — Значит, расстройство желудка. Попробуй уснуть, а вечером дадим тебе пустого чаю.
И она вышла из комнаты, которая без своей истинной хозяйки казалась пустой и неуютно холодной.
Чай мне бабушка подала самолично.
— Выпей, пока горячий, и прими слабительное. В таких случаях это единственное спасение.
А чуть погодя пришел и дедушка, неся перед собою трубку с длинным чубуком.
— Расскажите что-нибудь ребенку, — распорядилась бабушка. — Хотя трубке, конечно, не место в комнате у больного.
— А я так очень даже люблю табачный дым, в особенности когда дедушка на меня выдувает…
— Ну так и пусть выдувает, — бабушка оскорбленно поднялась и вышла, потому что курение считала приличествующим лишь в соответствующих условиях.
А дедушка принялся рассказывать мне об удивительных охотничьих приключениях, о знатных господах и браконьерах и даже о пиратском судне, которое всю ночь напролет преследовало их где-то в Красном море…
— Это там, где переправлялись иудеи?
— Ну, этого, сынок, я не знаю… А вот они в нас аж из пушки палили.
Дедушкиным хозяином был какой-то знатный господин; они охотились у берегов Африки, и в знак счастливого спасения от пиратов князь и подарил дедушке кольцо, украшенное синим камнем и монограммой, с которым старик никогда не расставался.
— Дедушка, а у вас тоже была пушка?
— Где там, у нас были только ружья, но зато мы и пустили их в ход. Когда пираты приблизились на расстояние ружейного выстрела, какой-то араб заорал с мачты по-английски, чтоб мы остановились и тогда, дескать, нас не тронут. Ну я подождал, пока он разорется во всю глотку, да как пальну по нему из ружья. Даже у нас на судне слышно было, как он на палубу грохнулся…
— А потом что было, дедушка?
— Потом они отстали, а мы прибыли в порт. Вот после того я и был назначен старшим лесничим.
Меж тем за окном стало смеркаться. Стены комнаты раздвинулись, и мы вместе с дедушкой охотились на вальдшнепов, диких гусей, козуль, и приключениям нашим не видать бы конца, если бы дедушка не выкурил свою трубку. Он предложил мне поспать и тогда, мол, к утру всю хворь как рукой снимет, а сам ушел.
Какое-то время я охотился в одиночестве, а затем голод все сильнее стал мучить меня. Охотники в дедушкиных рассказах ели баранью ляжку по английскому рецепту да бекасов и фазанов, запеченных в глине… Мой здоровехонький желудок с голодухи урчал на всю комнату, когда часам к девяти в комнату ввалилась тетушка Кати со словами:
— Ну, слава тебе господи, и этот день скоротали! Как ты тут?
— Голодный я, тетя Кати! Есть хочется прямо до невозможности. Принесли бы мне из кладовки хлебца да сала.
— Я-то бы принесла! — горько усмехнулась тетушка Кати. — Да где ключ взять?
Об этом я и не подумал, и сейчас голод, казалось бы, и без того нестерпимый, усилился еще больше.
— Все ключи на кольце висят. Притронешься — на весь дом затарахтят…
Но вскоре, должно быть, и до ее слуха дошли громовые раскаты моего желудка, потому что она вдруг подхватилась и, как была, в нижней юбке и босая, вышла из комнаты. Я нетерпеливо ждал, но и побаивался, как бы бабушка не проснулась, тогда нам несдобровать. Но ни она, ни дедушка не проснулись, а добрых четверть часа спустя беззвучно открылась дверь, и тетушка Кати положила мне на постель какой-то узелок и зажгла свечу.
— Ешь давай! Вот, раздобыла тебе. Мы тоже не лыком шиты…
— Как это вам… — начал было я.
— Как, как! Сбегала к соседке, говорю, мальчонка проголодался, а стариков будить неохота. Не станешь ведь сор из избы выносить, — добавила она. — Экий стыд, ежели узнают, что мальцу и поесть вволю не дают…
Я уписывал еду за обе щеки и с тех пор знаю, что вкуснее копченого сала с крестьянским ржаным хлебом ничего на свете не бывает!
Этого чувства удовлетворенности хватило и на следующий день. Ни свет ни заря я слетал к Петеру и условился с ним встретиться у Кача, после чего безо всяких усилий тридцать раз воздал хвалу Балатону и Бадачони, то бишь исписал требуемую страницу. К тому времени как дед с бабушкой появились на сцене, я предстал перед ними вполне излечившийся, хотя и несколько вялый: я напрочь забыл о принятом мною слабительном, и под утро мне пришлось мчаться в отхожее место, как на пожар. Но после того я настолько хорошо почувствовал себя, что мои опекуны еще не успели приступить к завтраку, а я уже уладил свою дневную программу и даже приготовил урок.
— Вот видишь, как хорошо, — сказала бабушка. — Одной заботой меньше, так что теперь можешь заняться каким-нибудь другим полезным делом.
— Я хочу пойти к Качу. Обычно мы всегда там играем…
— Что это за место?
— Долина Кача? — вытаращил я глаза, не зная, что на это ответить: Кач он и есть Кач. — Это очень хорошее место, там ручей, луг, ну и все такое… Мы играем там в мяч, — добавил я с интуитивной хитростью в надежде, что против невинной игры в мяч бабушка возражать не станет.
— А есть там кто-нибудь из взрослых присматривать за вами?
— Из взрослых? — испуганно переспросил я, в первый момент решив, что бабушка недопоняла истинное положение вещей.
Взрослые трудятся в поте лица, и им не до того, чтобы присматривать за беззаботно резвящейся детворой. Да и к чему? Ведь это пора их раздолья, их детства, и у самих ребятишек достанет разума остеречься. Ну, а если кого угораздит расквасить нос или порезать палец — поделом, в следующий раз будет умнее. И по правде говоря, в нашем распоряжении и не было опасных игрушек или игр. Утонуть в ручье было невозможно, костер мы разводили с осторожностью, и я не припомню случая, чтобы кто-нибудь из нас, даже свалившись с дерева, получил серьезные ушибы.
— Из взрослых? — еще раз переспросил я, оттягивая время, чтобы придумать ответ подипломатичнее и поступить с нашим времяпрепровождением, как с дышлом: куда поверни, туда и вышло. — Ну конечно же, есть там взрослые. Тетушка Дереш всегда отбеливает на берегу холсты, а другие женщины кто крапиву рвет, кто гусей пасет…
— Хорошо, я сама проверю.