Страница 10 из 13
Спицын расчехлил свой ствол и надавил на его конец.
– Во, елки! Мокнет чего-то, а не щекотно, как всегда…
Иван его успокоил, сказав, что это, наверное, так и должно быть, если во сне случается, – мужская сила выходит. Мишка немного приободрился, и на время эта тема была забыта.
Но на следующее утро, покуривая под сиреневым кустом в больничном дворе, друзья сквозь железные прутья ограды увидали непривычно озабоченное лицо шагавшего к Мишкиному дому Маниды. Тот, еще не замечая ребят, остановился в раздумье у калитки.
Иван тихонько и протяжно свистнул. Манида, вздрогнув, резко повернул голову на свист, но никого не заметил и снова потянулся рукой к калитке.
Иван свистнул еще раз, высовываясь из-за куста. Манида с удрученным и хмурым видом подозвал их кивком к себе.
«Что-то случилось», – насторожился Метелкин.
Перед тем как идти к Мишке, Ивану пришлось заглянуть в сельповский магазин, чтобы купить сигарет. Деньги, хоть и малые, у приятелей были общие, и на курево всегда хватало. Возле магазина его чуть не сшибла с ног спешившая куда-то Катька Косматка. Лицо ее было, как от зубной боли, перетянуто белым в горошек платком, а под глазом чернел кровоподтек таких размеров, что его, кажется, нельзя было прикрыть даже ладонью.
– Челюсть сломала. Говорит, в погреб сорвалась, – на осторожный вопрос Ивана ответила Светка Дубовицкая – сельмаговская продавщица, безнадежными поклонниками которой были все местные кавалеры.
«Прынца ждет!» – говорили про Светку завистливые бабы.
Местные – пьянь и рвань – ей не подходили, а других не было…
Светка, погрозив Метелкину пальчиком с ярким и маленьким, как божья коровка, ноготком, незаметно сунула пачку болгарских сигарет, и он подался к своему товарищу, соображая по дороге, как можно в одно и тоже время сломать челюсть и поставить под глаз фингал?
Друзья подошли к Маниде, которому было сегодня явно не до шуток, весело поздоровались. Тот пристально посмотрел на них и повел за угол больничной прачечной, которая стояла напротив Мишкиного дома в зарослях все той же вездесущей сирени.
– Hy-ка, покажи! – непривычно сухо сказал Манида, обращаясь к Ивану, как только они завернули за угол.
– Чего показать-то? – недоуменно спросил Иван.
– Чего-чего? Секулёк покажи!
– На, смотри! – он что есть силы сжал свой «сосок».
– Не режет? – заботливо спросил Манида.
– Резать не режет, а так, иногда чешется.
– Ну, если чешется, то это нормально, – похлопал парня по плечу повеселевший Манида.
– Ну-ка, а ты достань! – обратился он к Мишке.
Мишка с готовностью расстегнул брюки.
Лицо Маниды сразу сделалось белым, и он опустился по стене на корточки, вытирая спиной побелку.
– Все. Трубочное дело! Я так и знал! – трясущимися руками наставник вытащил из пачки тугую гильзу сигареты. – Ребята, – обратился он к ним, – никому ничего не рассказывайте, иначе мне крышка будет. Триппером сука наградила! – Манида зло сплюнул в кучу битого щебня.
Отчим у Мишки Спицына был большим человеком в райкоме партии. Взглядов он был далеко не либеральных. Узнай, каким образом его пасынок в пятнадцать лет поймал эту птичью болезнь, он мог бы довести дело до логического конца, в котором место Кольке, по кличке Манида, наверняка было бы на нарах возле параши. За пособничество в совращении несовершеннолетних ему грозили бы, как поется в одной песне, «срока огромные».
После некоторого молчания Манида снова заговорил:
– Мужики, а там, где вы спирт качали, еще какие-нибудь лекарства есть?
– Да там навалом всего! – хором ответили его прилежные ученики.
– Вот что, братцы, – Манида немного приободрился, – пошарьте там пенициллина и шприцы, я эту сучью болезнь сразу вышибу. У меня кореш один на фельдшера в Талвисе учится, я видел, как он гонорею лечит: пенициллин с новокаином по два укола в день, и все шито-крыто, а то мне – вилы! – он выразительно воткнул два растопыренных пальца себе в шею, красноречиво показывая, что ему будет, если он не вылечит ребят.
Без лишних слов поняв все, как есть, друзья быстро шмыгнули к Мишке во двор. Но там, как на грех, топталась няня, и сунуться в подвал незаметно не представлялось возможным.
– Чегой-то этот ухарь к вам привязался? Чегой-то он тут шныряет? – подозрительно строго выговаривала пожилая женщина. – Какие такие вы ему товарищи?
Мишка начал нести какую-то ахинею про вечернюю школу, про помощь рабочей молодежи, про шефство над переростками…
– Смотри, Михаил, доиграешься. Все матери расскажу. Курить, стервец, начал! – она, еще что-то пробурчав, наконец зашла в дом.
Ребята знали, что няня ни при каких обстоятельствах жаловаться на Мишку не станет, и со спокойной совестью нырнули в подвал, на всякий случай закрывшись изнутри на крючок.
Пенициллин с новокаином обнаружили сразу же в плотных картонных упаковках, заклеенных полосками бумаги с соответствующими надписями, а шприцы пришлось искать долго, распарывая какие-то пакеты и пакетики. Наконец, конспираторы нашли коробку, в которой лежали стеклянные цилиндрики шприцов, и в отдельной упаковке – иглы. На всякий случай прихватили всю коробку.
Подойдя к двери, воришки услышали во дворе топтанье няни и ее глухой голос, отчитывающий кур, которые, проскакивая сквозь металлические прутья ограды, расклевывали литые, как пули, огурцы.
Друзья притаились. Только бы старухе не вздумалось запереть подвал снаружи! Тогда все – пропало дело!
Но, наконец, ворчанье прекратилось, и Мишка, приоткрыв дверь, вынырнул наружу, а Иван с коробками остался сидеть в темноте. Мишка долго не давал о себе знать, видимо, ждал, пока его няня успокоится и снова уйдет в дом. Наконец дверь открылась, и Иван прошмыгнул в щель, щурясь от ударившего по глазам света.
Колька ждал все там же, за прачечной, сидя на корточках, и, цвиркая сквозь зубы, мрачно сплевывал себе под ноги.
Иван сунул ему в руки коробки. Повеселевший Манида раскрыл одну, с пенициллином:
– Э, да тут на всю жизнь хватит от триппера лечиться! Ну, теперь все в порядке, аккумулятор на зарядке! Двигаем! – приказал он и встал.
Приятели молча потопали следом за ним.
За селом, недалеко от того места, где теперь над Большим Ломовисом летит бетонный мост, стояла старая, еще времен коллективизации, рига. После объединения мелких колхозов, рига была заброшена, и там, кроме мышей в перегнившей соломе, никто не водился. Правда, крыша была вся изрыта воробьями, которые ныряли в нее прямо с лету.
Туда-то и привёл их старший товарищ.
Встряхивая кистями рук, как бы сбрасывая с них микробов-паразитов, Манида достал из коробки стеклянный с градуировкой цилиндрик шприца, ловко ввернул в него тонкую стальную иглу и набрал новокаин. Потом достал из коробки опечатанный алюминиевой нашлепкой маленький, низкий пузырек с пенициллином и, не распечатывая его, вонзил в крышку блестящую иглу, выпустил туда жидкость, перевернул пузырек вверх дном, потряс и стал медленно вытягивать поршень. Почти все содержимое пузырька ушло в шприц.
Вытащив иглу, он большим пальцем снова нажал на шприц, и тонкая светлая струйка быстро прыгнула вверх.
– Так! Подставляй задницу, – обратился лекарь-самоучка к Мишке.
Тот, боязливо поглядывая на иглу, стал стягивать штаны.
– Раком! Раком становись! Чтоб удобнее ширять было!
Мишка с обреченным видом встал на четвереньки, подставляясь под Колькину иглу.
– Во, бля! Задницу продезинфицировать надо! Вы бы еще спиртяги принесли для протирки, – Манида остановился на полпути с изготовленной иглой.
– Может, мочой промыть? – предложил Иван, – она, как я читал, раны помогает заживлять…
Манида задумался.
– Не, не пойдет мочой. Она триппером загажена.
– Так у меня-то еще пока ничего не капает. Может, зараза не пристала?
Манида почесал концом шприца голову:
– А, чё? Может, и верно? Зараза к заразе не пристает. Ну-ка, давай, дезинфицируй!
Иван направил свою струю на посиневший Мишкин зад.