Страница 1 из 13
Аркадий Макаров
Парковая зона
© ЭИ «@элита» 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Пролог
Мартовская ночь, обмякнув после застарелых морозов, покойно улеглась на гранитные ступени белокаменного дворца.
Несмотря на пролетевшее столетие, на гражданские бури и непогоду, во всем дворце: и в граните, и в мраморной облицовке, опоясывающей его по высокому фундаменту, – угадывалась державная незыблемость.
Дворец этот – достопримечательность города Талвиса, и какой житель, подгоняемый бытовым любопытством и завистью к прошлым временам, не бывал здесь, не цокал языком, осматривая замысловатую лепнину высоких потолков и настенную роспись, местами осыпавшуюся и подновленную умелыми художниками?
Дворец когда-то принадлежал братьям Евсеевым – богатым купцам, известным в старой России меценатам, у которых не оскудевала рука, протянутая бездомным лишенцам и сиротам.
Несчитанные богатства, заработанные еще их дедом – крепостным моршанским крестьянином Евсеем, сметливым и оборотистым мужиком, – внуки пустили в дело, построив в окрестностях Талвиса несколько мануфактур, выросших потом в суконную фабрику, обставленную передовым английским оборудованием.
Законы капитализма везде одинаковые, да люди разные.
За свою благотворительность братья были отмечены самим государем.
Богатей, Россия! Мчись, тройка-Русь, не ослабляй вожжей, возница – разнесут вдребезги!..
Но то дела давно минувших дней. Разгулявшихся коней кто остановит?
Сейчас уцелевший после разрушительной скачки времени по российскому бездорожью дворец местные власти удачно приспособили под санаторий, что как нельзя лучше подходило к его внешнему пышному облику дворянского гнезда. Хотя дворян, в том понимании, в каком мы привыкли их представлять по произведениям русских классиков, этот дворец никогда не видел.
Едва успел высохнуть благородный алебастр высоких плафонов, еще не улетучились благовония от курильниц, кадивших во славу и благополучие дома, как за дверью неукротимая тройка ископытила и втоптала русское дворянство в грязь, из которой и головы не высунешь – снимут.
И вот теперь, уверовав, что все болезни от нервов, а не от удовольствия, здесь поправляют здоровье не то чтобы очень уж богатые, но состоятельные граждане.
А раньше, при Советах, тут отдыхали местные заводчане, строители, управляющая интеллигенция, одним словом – фабричные люди.
«Дом Евсеевых», как зовут местные жители дворец, возвышается на крутом открытом берегу широкого в этом месте канала, прорытого пленными турками в позапрошлом веке, стянувшего с двух концов излучину реки Цны.
Конечно, выбор места для постройки дворца был не случаен: огромный, в несколько гектаров, парк с тенистыми деревьями, еще помнившими суровые капища мордвы, охотников и бортников, первых поселян и подсобных строителей города-крепости, воздвигнутой здесь, на реке Цне, в отместку набегам степняков на тучные черноземы и определившей дальнейшую судьбу Дикого Поля.
Река времени текла, огибая высокий берег с дворцом и парком, с храмом на травянистом холме неподалёку, мимо города Талвиса, хоть и областного центра, но провинциального и тихого, как все города Черноземья.
Прошедшая Отечественная война, конечно, не обошла и Талвис. Морозная зима – не тетка, а жить хочется всем, и потихоньку, минуя властные запреты, деревья парка – свидетели державной поступи молодой России – перекочевали в прожорливые, горластые печи-голландки жителей Талвиса.
От всей языческой роскоши остались с десяток развесистых лип да огромный кряжистый дуб, перед которым задумчивая мордва била поклоны, молясь своему верховному кумиру.
Говорили, что дубу этому, почитай, лет за тысячу будет, и околдован он истуканами мордовскими, идолищами погаными, которые до сих пор его оберегают от пилы и секиры.
Пробовали не раз ночкой темной повалить его навзничь: это ж сколько кубов жарких поленьев будет!
Да ничего не вышло.
Был один такой ухарь: размахнулся топором, хотел только ветку срубить, а топор возьми да отскочи от сучка, как от камня, да обушком и попал в лоб своему хозяину. Наутро нашли его под дубом с проломленным черепом.
Брались пилить, да видно у пилы зубья не те – искрошились. Даже сам библейский Илья-пророк, оберегая христианскую веру, саданул его молнией в самое темя, да только верхушку отсек. А может, это и не Илья был, а сам обойденный в почестях Перун швырнул в него, заклятого, горсть огненных стрел, да не сладил. Как знать!
Вот и стоит, обхватив мозолистыми лапищами матушку-землю, дубище-патриарх, перед которым теперь, в наше безверье, молодожены, мучаясь дурью, вместо свадебного стола пиры справляют, фотографируются, в отцы-крестные его зовут…
Но это поверье – только блажь людская или память темная языческая.
Стоит дуб-богатырь, руки-ветви раскинул, а в каждом рукаве жар-птица до осени прячется. Как упадут золотые перья на землю, – значит, всё: зима подметать идет, в белый подол эти перья собирать станет.
На смену многодумной дубраве пришли другие деревья, как поспели заменить родовую степенную знать говорливые простолюдины, проглядевшие тяжёлую поступь времени и гомонящие теперь об утраченном.
Парк большой, деревьев много, да все не те: скороспелые тополя, клены, березки, сосенки да жидкоствольные рябинки – снегириное лакомство, забава дроздам да свиристелям из заречного леса.
Говорят, деревья повторяют судьбу человека. А человек?..
Поваленное дерево, по давним русским поверьям, наверное, взятым ещё у друидов, несёт несчастие тому, кто приложит к этому руку. Если не по нужде его срубит, а по прихоти.
В этом Иван Захарович Метелкин, скромный герой данного повествования, недавно убедился сам.
…Дерево умирало медленно. По его жилам ещё бродил сок жизни, но оно уже было обречено, хотя само не знало об этом: оно всё так же трепетало листочками, весело перебирая струны солнца, отчего в который раз рождалась музыка лета – тихая и ясная, какая бывает в средней полосе после майских дождей и гроз, когда устанавливается хорошая погода, предвещая богатый урожай и осенний достаток.
О том, что дерево умирает, первыми узнали птицы – они стали избегать его, будто ощущали какую-то невидимую угрозу. Воробьи больше не бранились в его листве, выясняя отношения. Однажды из своего окна Метелкин увидел, как, возбужденно крича на лету, к дереву устремилась тётушка-сорока. Спикировав в зелёную крону, она тут же взметнулась вверх, словно это была не крона, а костёр.
Тополь умирал молча и в одиночестве, и хотя оставался могучим и раскидистым, в нём не стало слышно прежнего беспечного щебетанья, особенно заметного в ранние утренние часы, когда бледно-зеленая полоска неба на востоке только намекает на приближающийся день.