Окорок единодушия

Но уклончивость и нерешительность не в характере сквайра; он наконец приступает к объяснению:

— Вам, конечно, будет очень странно услышать, доктор… только, пожалуйста, не смейтесь, или я перестану говорить. Вы удивитесь, узнав, что я, которого вы считали старым холостяком, был…

— Продолжайте, продолжайте, сэр, слушаю с величайшим вниманием, — ободрительно сказал Сайдботтом, стараясь удержаться от улыбки, потому что замешательство сквайра было очень комично.

— Ну, расскажите ему вы, Ропер; у меня, хоть режьте, язык не поворачивается.

— Сквайр желает сообщить вам, доктор, свою тайну, которую доселе скрывал по уважительным причинам, — сказал Ропер. — Его замешательство происходит от опасения, что вы осудите его…

— То есть, сочтете меня дураком, или хуже дурака. Уж непременно сочтете, я знаю, — вскричал Монкбери, вскочив с места и принимаясь поправлять дрова в камине.

— Ну, что я скажу — еще неизвестно, — ободрительно возразил Сайдботтом, — я человек снисходительный.

— Знаю, знаю; но от меня вы не могли ожидать подобной штуки; не поверите, если и сказать вам. Это противно моему правилу, что холостая жизнь лучше всего. Это глупость, над которою смеюсь я в других, а сам ее сделал. Смейтесь же теперь надо мною.

— Так ли я понимаю ваши слова, сквайр: вы были женат?

— Ну да. Стало быть перед вами не старый холостяк, а вдовец. Вот в чем штука. Могли ли вы ожидать от меня такой глупости? Ха, ха, ха! Ну, смейтесь же надо мною.

— Не над чем смеяться, сквайр. Дело очень натуральное. Я даже угадываю, почему вы до сих пор скрывали свой брак.

— Самолюбие, доктор, самолюбие — моя слабость! Брак у нас был тайный, потому что отец мой, человек гордый (и сквайр взглянул на строгие черты портрета), высоко ценил свою знатность и не позволил бы мне жениться на дочери простого пастора. А потом я молчал из ложного стыда, чтоб не показаться изменником правилу, к которому привык, защищаясь от невест любовью к холостой жизни. Слабость, доктор, смешная слабость. Моя жена была мисс Лесли, дочь нашего старого пастора.

— Вот этим вы меня удивляете, сэр. Я помню мисс Лесли, это была девушка очаровательная. Так вот почему она уехала отсюда. Я не воображал, что она была замужем, и теперь вижу, как неосновательны были мои предположения. Жаль, если старик, ее отец, и мать также не знали о браке. Это их успокоило бы. Мисс Лесли уехала в Комберлэнд; но что с нею было после — я не слышал.

— Она умерла там еще при жизни моего отца, — печально сказал сквайр, — потому-то я и не мог тогда признать нашего брака.

— Вы должны были признать его после, когда стали полным господином своих поступков, — сказал Сайдботтом, — этого требовала честь ее памяти; а тем более было это необходимо, если у вас были дети.

— Правда ваша, доктор, правда. Я сделал важный проступок. Хочу по крайней мере теперь его загладить.

— Значит, у вас есть дети?

— Дочь мою вы знаете: Бэбби не племянница, а младшая дочь моя.

— Так у вас есть и старшая дочь? Где ж она?

— Я укажу вам ее через несколько времени; а пока скажу, что не знал до вчерашнего дня о том, что она жива. Она была увезена от матери еще в младенчестве, и потом я не мог отыскать ее следов. Теперь, благодаря Роперу, все для меня объяснилось, и дочь возвращена мне.

— Остальные подробности вы сообщите мне, когда найдете удобным; но я, кажется, угадываю их, — сказал Сайдботтом. — Знает ли ваша племянница, то есть дочь, о своем родстве с вами?

— Знает, но еще не все. Бедная моя жена обещалась не открывать никому, что мы повенчаны.

Сайдботтом покачал головою; но его упреки были подавлены в зародыше появлением дворецкого с докладом, что приехал доктор Плот.

Обрадовавшись, что избавился этим от замечаний Сайдботтома, сквайр пошел навстречу своему старинному приятелю, который медленно вошел в кабинет. На лице старика отражались следы страданий, которые вынес он в предыдущую ночь; но в осанке его сохранилось обыкновенное достоинство.

— Милый сэр Вальтер! — вскричал сквайр, когда удалился дворецкий, — как рад я видеть вас здесь! Как добры вы, что приехали на мое приглашение! Сейчас объясню, зачем вам было необходимо приехать сюда. Но прежде садитесь, садитесь.

— Благодарю, Монкбери, — сказал сэр Вальтер, в изнеможении опускаясь на стул. — Не думал я, чтоб нам с вами случилось встретиться, а особенно мне быть здесь. Но, слава Богу, я здесь, и у меня еще достанет силы высказать вам все, что нужно. Очень рад, что застаю здесь также вас, доктор Сайдботтом, и вас, мистер Ропер. Вы на меня пристально смотрите, верно, удивляясь, что я так изменился в одну ночь. Да, тяжела была эта ночь! Я в несколько часов состарелся на двадцать лет. О, какая ночь! какая мучительная ночь! Но она принесла мне пользу: я теперь не тот, как прежде; во мне исчезла гордость, неуступчивость. Я смирился, раскаиваюсь, умоляю о прощении.

— Это прекрасно, сэр, — сказал Сайдботтом, — вы теперь можете облегчить вашу совесть от тяжелого бремени. В нас вы найдете участие, симпатию, помощь.

— Мужайтесь, сэр Вальтер, мужайтесь! — сказал сквайр, пожимая его руку. — Мы все несвободны от слабостей и проступков.

— Мои слишком тяжелы, Монкбери, — отвечал он, печально склонив голову. — Слушайте же мою исповедь. Нынче, вы знаете, я ночевал в доме, который прежде принадлежал мне; я ночевал в комнате, с которою связаны ужасные воспоминания. Едва переступив порог ее, нашел я письмо, которым рассеялись мои злобные, мучительные подозрения, письмо от моей покойной жены, доказывающее невинность ее и несправедливость моей жестокой ревности.

Волнение старика было так велико, что несколько минут не мог он говорить.

— Вообразите мое отчаяние… нет, вы не можете вообразить его: у вас на совести нет таких преступлений. Я покушался на самоубийство. Меня удержала мысль, что прежде я должен восстановить честь жены. Я кончил письмо и готов был расстаться с ненавистною жизнью, но меня остановили таинственные, грозные видения.

— Не отчаивайтесь, сэр Вальтер, — кротко заметил Сайдботтом, — истинное раскаяние всегда служит залогом прощения. Вы можете еще загладить, хотя отчасти, зло, в котором себя обвиняете.

— Да, многое невозвратимо, но многое можно исправить, — сказал Монкбери. — У вас есть сын, отвергнутый вами. Примиритесь с ним.

— Это мое единственное желание, — отвечал Физвальтер, — затем я и писал бумагу, о которой говорил вам: она возвращала сыну право на мое имя и наследство, потому что я хотел умереть в ту же ночь; она оправдывала память моей жены. И теперь я пришел сюда, чтоб просить вас, Монкбери, быть исполнителем моей воли, как бы меня не было уже в живых. Передаю вам эту бумагу и скроюсь навсегда от света.

— Зачем же? Я употреблю все силы, чтоб удержать вас от этого, — кротко, но твердо сказал сквайр. — Вы еще можете быть счастливы, наслаждаясь счастием сына. Поговорите с ним, он здесь, в моем доме.

— Нет, я не могу взглянуть ему в лицо! — с смущением вскричал сэр Вальтер, вставая, как бы с тем, чтоб бежать от сына. — Возьмите, передайте ему этот пакет. Он объяснит ему все. Я ему буду писать.

— Нет, вы не уйдете, не видев его, — возразил сквайр, удерживая сэра Вальтера. — Не бойтесь укоризн, он не будет упрекать вас.

— Не упреков боюсь я: их легче вынесть; но нежность его убьет меня.

— Э, э! Нечего вас слушать. Ропер, скажите Эльюрду Физвальтеру, что отец желает его видеть.

— Погодите хоть минуту! — умоляющим голосом вскричал старик. Но Ропер ушел. Сэр Вальтер жадно и вместе боязливо устремил глаза на дверь. Послышались быстрые шаги.

— Идет! идет! — с радостью и боязнью повторял бедный отец.

Дверь отворилась и вошел, в сопровождении Ропера, молодой человек, которого мы знали под именем Френка Вудбайна.

Молча взглянули друг на друга отец и сын, и остановились, как бы оцепенев от волнения; но миг — и Эльюрд Физвальтер бросился в объятия отца.

Сцена была трогательная. Сквайр утирал глаза, Сайдботтом и Ропер откашливались.