Страница 38 из 56
– Честно говоря, не тянет что-то, – сказал Мазур. – У нас именно эту песенку категорически не любили. Насколько космонавты обожали «Белое солнце пустыни», настолько у нас эту песню не любили, спасу нет, как…
– Почему?
– Да все просто. Это ж не отечественного сочинения шлягер, а перепевочка англоязычной песни. В оригинале – никакого инея и такой уж особенной синевы. «Уан вай тикет». Это…
– Билет в один конец. Я неплохо знаю инглиш.
– Вот то-то, – сказал Мазур. – Билет в один конец. У нас такие аллюзии и ассоциации никогда не любили. Профессиональное суеверие, знаете ли. Прижилось однажды.
Они стояли лицом к лицу среди грохота усилителей, но слышали друг друга хорошо. Боковым зрением Мазур высмотрел прилипчивого француза – он стоял у входа, скрестив руки на груди, наблюдал за танцующими с озабоченным и вдохновенным видом, словно поставил себе целью разгадать непостижимую русскую душу. В глазах лягушатника читалась напряженная работа мысли: он, конечно, понимал, что все это неспроста, что весь этот интерьер что-то значит, но наверняка в своих кембриджах изучал не советологию и оттого не понимал, в чем тут соль…
– Можете меня обнять уже беззастенчиво, – сказала Олеся, подавая пример. – Не забывайте, мы на всех парусах летим к постели, вот-вот исчезнем украдкой… Вы знаете, я в ваших объятиях испытываю сложные чувства…
– И какие же? – поинтересовался Мазур, действуя так, как и полагалось в подобной ситуации тридцать с лишком лет назад в полумраке окраинной танцплощадки.
– Сама толком не определюсь. Таких, как вы, я раньше видела только в кино. Вы такой мирный и обаятельный, а за спиной у вас – личное кладбище…
– Возбуждает?
– Не будьте циничным, я же не великосветская извращенка… Просто категорически непривычно, вот и все. И ощущения сложные. Можно дурацкий вопрос? Вы ни о чем не жалеете? Не хотели бы ничего переиграть?
– Ни о чем не жалею и ничего бы не хотел переиграть, – четко ответил Мазур. – Хотите верьте, хотите нет. Потому что при другом раскладе это уже был бы не я. Я себя не могу представить другим. Система, как оказалось, была напрочь сгнившая. А жизнь – нормальная. Простите за высокие слова, но мне ни за что не стыдно. А это уже кое-что… Можете смеяться…
– И не подумаю, – сказала Олеся. – Мужик, которому ни за что в бурной жизни не стыдно и не за что себя упрекнуть, насмешек вызывать не должен… Многие этим похвастать не могут.
– Вы меня тоже очаровали, – сказал Мазур.
– Будете влюбляться? – дразнящим шепотом поинтересовалась она.
– Боюсь, нет, – сказал Мазур. – Честно говоря, что-то я давненько на это не способен.
– И я вам не нравлюсь?
– Нравитесь, – сказал Мазур. – Как это вы можете не нравиться нормальному мужику? Но влюбиться у меня не получится. Редко такое водится за пожилыми адмиралами…
– А Нельсон со своей, как бишь ее?
– Ну, это было давно, – сказал Мазур. – В те времена люди были другие… – Он начинал ощущать некоторую неловкость от этих фальшивых объятий… или, что тягостнее, не вполне фальшивых. – Олеся, нам не пора ли? «Собачья вахта» близится…
– Ну, пойдемте…
Она отстранилась, взяла Мазура за руку и повлекла в двери в глубине зала, временами поглядывая сверху вниз, – ну прямо-таки влюбленно, жаждуще, нетерпеливо. Сторонний наблюдатель, вынужден был признать Мазур, ни капельки не заподозрит, что эта парочка удаляется вовсе не в спальню. Что там у Шекспира насчет женской сути? Как, бишь, дамы, вам имя?
Незаметно оглянувшись у самой двери, Мазур констатировал, что француз, судя по его безнадежному виду, окончательно расстался с надеждой поговорить с его спутницей о делах и торчит на прежнем месте исключительно оттого, что ему некуда себя деть.
За дверью оказалась очередная узенькая лестница, по которой они быстренько попали в сад, почти пробежали по узкой аллее, обсаженной какими-то вековыми деревами, – ботаника в число освоенных Мазуром безупречно ремесел никогда не входила, свернули налево и оказались возле облицованного бетонными плитами морского берега. Железная лесенка спускалась тремя изгибами к самой воде, и на черной глади, покрытой отражением звезд, стояла вчерашняя яхточка.
На сей раз к цели она шла гораздо быстрее, чем вчера. Довольно скоро справа показалось поместье, напоминавшее старинную крепость, освещенное еще скуднее, чем вчера, свет горел лишь в двух окнах.
Яхта остановилась. Свет в каюте был погашен, но Мазур и в полумраке помнил, где лежит мешок со снаряжением. Отошел туда, присел на корточки, почти на ощупь перебрал все, что тащил с собой, – когда Олеся говорила, что его экипировку составит лишь тюбик с аэрозолем, как всякий дилетант, она плохо представляла себе ситуацию. Как ни крути, а тюбиком и бутылкой с виски не ограничишься, необходим некий минимум…
– Вот, держите, – сказала Олеся, подавая ему холодный цилиндрик размером с баллончик для заправки зажигалок. – Для достижения задуманного эффекта достаточно, меня заверяли, и половины, но вы все же постарайтесь выпустить все. Каши маслом не испортишь.
– Теперь я задам дурацкий вопрос, – сказал Мазур. – Вы мне правду говорите? Тут, часом, не яд?
Она усмехнулась – глаза уже привыкли к полумраку, и Мазур прекрасно различил в этой усмешке и превосходство, и легкое раздражение, – решительно отобрала у него баллончик, сняла колпачок и пшикнула, выпустив себе в лицо невесомое облачко почти без запаха.
Возвращая баллон, только и спросила:
– Убедительно?
– Убедительно, – сказал Мазур.
– Значит, вы мне все же не доверяете?
Мазур осторожно сказал, подбирая слова:
– Тысячу раз простите, но я оказался в насквозь непривычной среде, в ином измерении…
– А если бы у вас был баллончик с ядом? О чем вы бы знали заранее?
Мазур пожал плечами:
– Ну, это избитая истина: я, как-никак, на службе, а тот черт в замке мне ни сват, ни брат и даже не соотечественник. Знаете, иногда личное кладбище еще не делает человека зверем. Он попросту на очень многое смотрит философски… Я пошел?
– Бог в помощь, – сказала Олеся.
Мазур присмотрелся в полумраке. Она нисколечко не шутила, выглядела серьезной, серьезнее некуда. Теперь верилось, что сегодняшняя операция и в самом деле чертовски много для нее значила. От очаровательного русалочьего личика прямо-таки веяло холодной серьезностью. Тронь – зазвенит…
Подняв руку, Мазур коснулся ее щеки:
– Расслабьтесь. Все будет прекрасно.
– Вашими бы устами… – отозвалась она напряженно, зажато.
– Серьезно. Если все обстоит так, как вы обрисовали, все пройдет отлично…
Олеся показала рукой на стену каюты.
– Да, кстати… Там, в другом помещении, сидит человек с хорошей винтовкой. Оптический прицел, глушитель и все такое… Отличный специалист. Он тебя прикроет, если случится что-то вовсе уж непредвиденное. Но лучше бы гладко…
– Попытаемся, – сказал Мазур. – Извини, раз такое дело, я уж без церемоний…
Он проворно разделся до плавок, плотно затянул завязку резинового мешка и направился наружу. Олеся пошла следом. На корме уже стоял длинный невысокий ящик, и человек в белой рубашке сидел возле него на корточках.
Олеся вопросительно взглянула на Мазура.
– Валяйте, – сказал он, стоя у низеньких, по колено, перил кормового ограждения.
Человек в белой рубашке что-то сделал, и вверх рванулись яркие полосы, высоко в небе распустившиеся разноцветными гирляндами фейерверка – со свистом почище, чем у Соловья-разбойника, с душераздирающим шипением…
Любой сторонний зритель невольно уставился бы на небо. Мазур привычным движением перемахнул через перила и без всплеска ногами вперед ушел под воду. От берега его, естественно, закрывала яхта. Обогнул корму, двинулся к берегу – опять-таки под водой, умело задерживая дыхание, буквально в метре под неощутимой границей, разделявшей воздух и воду.