Красавица

Вдруг все затихло, так же внезапно, как началось. Я осторожно отняла ладони от ушей и приоткрыла глаза. Сад за окном ничуть не изменился, разве что посветлел, но это неудивительно, ведь всходило солнце. Я отвернулась от окна.

Чудище куда-то пропало. Рядом со мной стоял мужчина в золотистом бархатном камзоле с белоснежным кружевным жабо и манжетами. Глаза у него были карие, а в каштановых вьющихся волосах серебрилась проседь. Высокий, выше меня, хотя и не такой высокий, как Чудище, он улыбнулся — слегка неуверенно — в ответ на мой удивленный взгляд. В его красоте таилось что-то тревожное, и я заморгала, чувствуя себя глупо.

— Чудище… — проговорила я неожиданно пронзительным голосом. Перед этим сиятельным господином я казалась себе неказистой школьницей. — Где он? Я должна его найти.

Не сводя взгляда с незнакомца, я попятилась от окна.

— Подожди, Красавица.

— Ваш голос… — Я замерла. — У вас знакомый голос.

— Я и есть Чудище, — сказал он. — Волей заклятия я был обречен жить в облике ужасного страшилища, пока юная дева не полюбит меня вопреки всему и не согласится стать моей женой.

Я смотрела на него в замешательстве.

— Ваш голос… Знакомый, но какой-то не такой, — пролепетала я едва слышно. — Это действительно вы? Ты? — растерялась я. — Я всего-навсего… Так все сложно… — Не договорив, я ущипнула себя за подбородок, надеясь убедиться, что не сплю, и на руке звякнули скатывающиеся к локтю браслеты.

— Это действительно я, — мягко проговорил незнакомец. — Только голос мой звучит из гораздо менее обширной — человеческой — груди.

— Ты тот юноша с последнего портрета! — осенило меня.

— Да. Только уже далеко не юноша. Над годами даже чары не властны. Впрочем, я и не ощущаю себя молодым. — Он взглянул на свои руки. — Помню, первые лет десять ушло только на то, чтобы заново научиться ходить на двух ногах.

— Кто сотворил с тобой такое? — спросила я, вжимаясь спиной в надежный крепкий подоконник, как во время нашей первой встречи много месяцев назад вжималась в балюстраду.

Он нахмурился:

— Всему виной старинное фамильное проклятие. Мои пращуры отличались чрезмерным благочестием и чересчур ревностно доказывали свою праведность соседям. Через какое-то время колдуну, обитающему неподалеку, надоели эти старания быть святее всех святых, и он проклял мой род, однако проклятие долго не действовало, поскольку, к величайшему сожалению колдуна, доблесть моих предков подтверждалась не только на словах, но и на деле, превосходя все распространяемые о ней слухи. Колдун стал ждать, когда кто-нибудь из нас оступится. Родные только смеялись (чем приводили колдуна в еще большую ярость). В конце концов — к моему несчастью — оступиться угораздило именно меня. Ты, наверное, заметила барельеф на парадных дверях? — (Я кивнула.) — Он изображает меня два столетия назад. — Незнакомец натянуто улыбнулся. — Прости, что я так немолод. Подозреваю, что тут один год идет за десять. Я долго ждал, и теперь я тебя совершенно точно никуда не отпущу. Надеюсь, ты не против.

— Я не могу выйти за тебя! — выпалила я, и улыбка его тотчас померкла, будто ее стерли, а глаза потемнели и взгляд опечалился. — Такой, как ты, должен взять в жены королеву или по меньшей мере герцогиню, а не замухрышку без роду и племени. У меня ведь ничего нет — ни приданого, ни хотя бы титула.

— Красавица…

— И не нужно чувствовать себя обязанным мне за то, что я сняла заклятие, — затараторила я. — Ты и без того много сделал для моих родных и для меня. Я никогда не забуду время, проведенное в замке.

Лицо его обрело загадочное выражение.

— Давай пока не будем говорить о моем долге — и о том, кто кому обязан. Помнится, в самом начале нашего знакомства у нас уже была похожая беседа. Ты испытываешь некое весьма странное предубеждение против собственной внешности. — Он оглянулся через плечо. — Если мне не изменяет память, в галерее когда-то висело зеркало; теперь оно, вероятно, возникло там вновь. Пойдем.

Я неохотно взяла его протянутую руку и, снова услышав, как звякнули браслеты, посмотрела наконец на себя.

— Боже милостивый! Они опять за свое! Но как… — На мне красовалось то самое серебристое королевское платье с пышной юбкой, клубящейся мерцающим туманом. Как это я до сих пор не заметила, что и волосы мои расчесались, распутались и заплелись в замысловатую прическу? Похоже, пока устои замка ходили ходуном, меня успели окунуть в ванну, смыв вместе с дорожной пылью и грязью заодно и усталость. Я почувствовала на шее подвеску с грифоном, а на ногах — туфли с высокими каблуками.

Изумленная произошедшими переменами, я попыталась высвободить руку, но мой спутник только крепче сжал ее в своей и повторил: «Пойдем».

У меня не осталось выбора. Я безрадостно поплелась за ним в галерею, где, как он и предсказывал, висело зеркало в золоченой раме, такое большое, что мы поместились в нем оба. Я подняла глаза.

В зеркале отражалась не я. Совсем не я, хотя эту юную даму тоже держал за руку кавалер в золотистом бархатном камзоле. Она была высокой — что ж, напомнила я себе, за время жизни в замке и я немного подросла. Светлые волосы ее отливали медно-рыжим, а глаза, что самое невероятное, из мутно-ореховых стали прозрачно-янтарными, с зелеными крапинками. И платье очень ей шло, несмотря на пылающие от смущения щеки. Мои, кажется, тоже горели. Завороженная, я подалась вперед. Нет, похоже, это все-таки я — знакомый изгиб бровей, означающий, что глаза под этими темными неровными дугами не верят тому, что видят. Впрочем, наблюдала я это выражение тоже только в зеркале — значит, отражение не врет. Приглядевшись, я узнала свои высокие выразительные скулы, только лицо теперь округлилось и стало более миловидным, зато один уголок губ по-прежнему задирался чуть выше другого, и рядом с ним красовалась ямочка.

— Ну что, убедилась? — спросил кавалер в зеркале.

— Не может быть, — ответила юная дама. — Это все чары, они развеются. Так не бывает.

Тогда он взял меня за обнаженные плечи и развернул к себе.

— Должен предупредить тебя, дорогая, что у нас не так много времени. Вскоре замок начнет просыпаться, и все его обитатели, обнаружив, что снова вернулись к жизни, потянутся приветствовать меня и свою новую госпожу. Все чары, которые могли бы тебе повредить, уже развеялись, а оставшиеся никуда не исчезнут. Вскоре прибудут твои родные — вместе с Робби, а если священник вовремя проснется и вспомнит, куда задевал Библию, мы сможем сыграть свадьбу сегодня же. Если пожелаешь — двойную, вместе с твоей сестрой.

Перед глазами на миг предстали родные, подъезжающие через луг к замку. Я успела заметить, что увитая остролистом живая изгородь за их спинами пропала, а распахнутые створки серебряных ворот обрамляют широкую светлую дорогу, выходящую из парка, который раскинулся на месте бывшего заколдованного леса. Хоуп скакала на гнедой кобыле по имени Сидр, а Грейс восседала на светло-золотистой, под стать ее роскошным волосам, лошади. Под седлами Жервена и Робби красовались темно-гнедые, темноногие и темноухие скакуны, а отец ехал на Одиссее рядом с Мелиндой, которая с таким же сияющим лицом, как у сестер, сидела в розовой струящейся шелковой юбке на лошади соловой масти. Все облачились в наряды, найденные в моих седельных сумках: отец — в белый с переливающимся аквамарином, Жервен — в красный с серым и черным. Величавый, словно лорд, он ехал рядом с Хоуп, одетой в зеленое платье с изумрудами цвета морской волны. Следом Грейс в золотой парче с рубинами скакала рука об руку с Робби в алом и зеленом. Он снова был здоров, счастлив и полон сил. В его волосах по-прежнему белела проседь, но и она его только красила, придавая не по годам умудренный и благородный вид.

Вслед за родными шли пешком, ехали в каретах и скакали верхом сотни людей. Своей пышностью эта процессия напоминала коронационную, и хвост ее терялся далеко в парке, среди зеленой листвы, цветов и поющих птиц.

Картинка перед глазами померкла, и я услышала голос стоящего рядом со мной кавалера: