Красавица

— А жеребенок у них славный получится, — рассудил Жервен. — Хорошо бы в отца пошел…

— Может, она подхватит семейную традицию и родит двойню, — предположила я.

Отец двойни кинул на меня страдальческий взгляд, и мы пошли завтракать.

Я все еще не рассказала Грейс о Робби — боялась, зная, сколько душевных мук ей и без того пришлось вынести. И хотя волшебному зеркалу я верила безоговорочно, мне казалось, этого недостаточно, чтобы решиться нарушить хрупкое благополучие Грейс. К тому же, поскольку Чудище и без того оказалось в доме персоной нон грата, я с трудом представляла, как буду объяснять источник своих знаний. Родные, в отличие от меня, ему вряд ли поверят и увиденное в зеркале примут в штыки одновременно по нескольким причинам. Поэтому я все оттягивала и оттягивала объяснение, продолжая при этом бранить себя в глубине души за отсрочки.

В тот день, когда в гости наведался священник, мы с сестрами оказались в кухне втроем, и Грейс взглядом попросила нас с Хоуп остаться. С Патом Лори я встретилась после своего возвращения впервые и поймала себя на том, что смотрю на него холодным расчетливым взглядом, каким Жер смотрит на свежую партию чугунных чушек. Священник тем временем с улыбкой пожал мне руку, говоря, как я прекрасно выгляжу и как все рады меня видеть.

«Приятный человек, — подумала я, — но и только. Ни к чему Грейс выходить за него замуж, — мелькнула следующая тревожная мысль. — Неудивительно, что она до сих пор не может забыть Робби. Решено, сегодня скажу. Больше тянуть нельзя».

Сын Мелинды, Джон, тот самый, который теперь трудился в подмастерьях у Жервена, пустил слух о моем неожиданном приезде уже на следующий день, и с тех пор в дом нескончаемым потоком тянулись гости — от старых друзей, вроде Мелинды с ее обширным семейством, до любопытствующих шапочных знакомых. Всем не терпелось узнать, как там живется в городе, но я либо уклонялась от расспросов, либо скрепя сердце что-то выдумывала, если не получалось отвертеться. Больше всего удивления вызывало, что я объявилась так неожиданно, словно снег на голову или подменыш в колыбели.

Мелинда пришла в первый же день, когда Джон, вместо того чтобы пообедать с нами, убежал домой, торопясь сообщить новость. После обеда он вернулся с Мелиндой, которая принялась меня целовать и крутить в разные стороны, приговаривая, как я выросла и похорошела. От ее расспросов оказалось труднее всего отбиться — как это она проморгала меня накануне, когда я ехала через городок (все дороги в Синей Горе вели мимо «Грифона»), и чем думала моя тетушка, отпуская меня одну, и неужто я и впрямь приехала без предупреждения. Мелинда определенно решила, что тетушка держит меня в черном теле, и только воспитание не давало ей возмутиться вслух. Отговорка, что лишь на последних милях я оставила попутчиков и поехала одна, Мелинду не убедила. Еще больше она поразилась, узнав, что я пробуду дома всего неделю.

— Полгода с лишним в отъезде, потом полтора месяца в дороге — и всего на неделю домой? Да в своем ли твоя тетушка уме? А когда в следующий раз отпустит?

— Не знаю, — ответила я печально.

— Не знаешь? — начала Мелинда возмущенно, затем посмотрела на мое лицо и осеклась. — Ладно-ладно, молчу. Это ваше семейное дело, не буду лезть. Ты о чем-то умалчиваешь, но это и правильно, я ведь вам не родня. Я люблю тебя, милая, поэтому поспешу откланяться — хотела бы я побыть с тобой подольше, да не стану отнимать тебя у родных, раз ты так скоро уезжаешь.

При всей моей любви к Мелинде ее прямолинейные вопросы вызывали у меня замешательство, поэтому уход хозяйки «Грифона» я приняла с облегчением. Единственной отрадой было видеть ее вдвоем с отцом (они перекинулись парой слов в сторонке, когда Мелинда уже попрощалась с остальными). На лицах у обоих блуждали глуповатые улыбки, о которых ни отец, ни Мелинда, разумеется, не ведали. Я заметила, что Хоуп тоже пристально за ними наблюдает, и сестра, перехватив мой взгляд, улыбнулась мне одним уголком губ. Отвернувшись, мы обе проследовали на кухню к Грейс, с серьезным видом обсуждая окраску пряжи.

Впрочем, после того как Джон растрезвонил всем о замечательных кузнечных мехах — с латунными заклепками! — которые я привезла из города, Мелинда и остальные несколько потеплели к моей злокозненной тетушке. Жер обнаружил новые мехи, невесть откуда взявшиеся на месте прежних, на следующее утро после моего приезда и едва сумел придумать правдоподобную историю для Джона, который через считаные секунды возник на пороге. Джон клялся, что, хоть они и больше старых раза в два, управляться с ними во столько же раз легче.

Гладкая светлая тропа, приведшая меня через лес к родному порогу, исчезла. Как раз в то утро, когда Жеру перепал неожиданный подарок, я пошла прогуляться вдоль опушки. Отыскала отпечатки копыт Доброхота, там, где он перемахнул через неровные заросли тернистого кустарника у самой кромки, но дальше начинался глухой лес. Камни, листва, земля, усыпанная сосновыми иглами, — никакой тропы, никаких копыт, никаких признаков того, что вчера через эту поросль проламывался богатырский конь.

Так я и стояла, вглядываясь в следы копыт, словно в древние руны, пока не пришли первые на тот день заказчики к отцу и Жервену и не обнаружили, что заблудшая овца вернулась в стадо. Дом сразу наполнился гостями, они шли и на следующий день, и через день — я и думать не думала, что в Синей Горе живет столько народу. Всех взбудоражило мое таинственное появление из ниоткуда, к тому же многие помнили богатырскую силу Доброхота, поэтому приходили сказать нам доброе слово и заодно отведать нашего сидра.

На третий день перед самым уходом мистера Лори прибежала Молли, неся в качестве предлога большую банку обожаемых мной маринованных огурцов от Мелинды, а на самом деле, чтобы расспросить меня о городской жизни.

— Похоже, эта тетушка тебя на чердаке запирает. Ты вообще ничего не видела! — досадовала Молли.

— Понимаешь, я в основном сижу за книгами, — оправдалась я.

Молли недоверчиво покачала головой, но тут отец с Жервеном пригласили выпить чаю гостей, пришедших к ним за советом. Лишь после ужина, когда вымыли посуду и зажгли свечи, у нас с родными нашлось время спокойно сесть и поговорить без посторонних. Весь день, с того момента как ушел священник, у меня перед глазами стоял Робби — узкое лицо, озаренное беззаботной улыбкой. Таким я помнила его до отплытия, когда он только готовился уйти в море, чтобы заработать состояние и стать достойным руки Грейс.

Мы расселись вокруг камина с разной мелкой починкой, как встарь, до судьбоносного отцовского путешествия. Я взялась латать упряжь — вопреки горячим протестам родных, не желавших загружать гостью работой. Приятно было снова заняться уютным домашним делом, хотя руки уже успели отвыкнуть и пальцы двигались не так проворно, как раньше.

«Все как прежде, все по-старому», — успокаивала я себя, глядя на привычную обстановку.

Хотелось проникнуться уютом и покоем, чтобы забрать их побольше с собой.

Хоуп довела до конца шов на платье, оторвала меня от починки упряжи и, поставив вместо портновского манекена, принялась закалывать на мне зеленый хлопковый отрез.

— Ну зачем я тебе сдалась? — увещевала я, неуклюже задирая руки, пока Хоуп драпировала ткань по корсажу. — У меня и формы совсем не те.

Хоуп осторожно улыбнулась с полным ртом булавок.

— Еще как те. Всего-то и надо будет подол подшить. Там что, на весь твой громадный замок ни одного зеркала? Неужели ты сама ничего не замечаешь?

— Она еще девчонкой ничего вокруг не замечала, кроме книг и лошадей, — качнула золотистой головой Грейс, склоняясь над рубашкой, которую шила для Ричарда.

— Некрасивой девчонкой, — напомнила я.

— Опять за старое? И не крутись, глупышка, я ведь быстрее закончу, если ты постоишь смирно.

— Булавки колются.

— Стой спокойно, не будут колоться, — невозмутимо проговорила Хоуп. — И все-таки неужели ты не замечала, что вырастаешь из старых платьев и нужны новые?