Красавица

Туман тотчас рассеялся, будто унесенный порывом свежего ветра, и я увидела, как с корабля на причальные доски сходит моряк. По гавани — очень знакомой гавани — гулял бриз. Рядом с этой гаванью прошло мое детство. Вот склад, когда-то принадлежавший отцу, — только достроенный и перекрашенный. Судно, с которого сошел моряк, считалось двухмачтовым, но верхушка одной из мачт надломилась и от реи остался один огрызок. Корабль изрядно потрепало: в леерах зияли проломы, по бортам и на палубе виднелись наспех сделанные заплатки, а на останках разломанной носовой каюты возвышалась какая-то палатка из парусины. Команда была под стать кораблю — оборванная, осунувшаяся, однако в лицах и в осанке матросов, выстроившихся шеренгой, чувствовалась гордость. К сошедшему на причал моряку тотчас поспешили несколько человек. Рослые, сытые, богато одетые, они являли полную противоположность прибывшему — хоть и высокому, но бледному и изможденному, словно после долгой болезни, от которой он еще не вполне оправился. В темных волосах его серебрились седые пряди.

— Прошу простить, господа, но оба наших ялика смыло за борт во время бури. Я решил, что лучше мы встанем в доке, чем положимся на удачу и будем звать другой корабль из гавани. Видите ли, — пояснил он с усмешкой, — якорь мы тоже потеряли, и протекает наша посудина с такой страшной силой, что я спешил подогнать ее поближе к берегу, чтобы мои ребята смогли спастись в случае чего. Пловцы из нас сейчас никудышные.

Лишь теперь я узнала этого худого и оборванного незнакомца — по улыбке. Это был Робби.

— Но кто вы такой, сэр? — спросил один из подошедших к нему.

— Меня зовут Роберт Такер, а это — мой корабль, «Белый ворон», точнее, то, что от него осталось. Я работаю — то есть работал — на Родерика Хастона. Шесть лет назад я вышел в море еще с тремя судами — «Стойким», «Ветродуем» и «Везучим». Однако нам отчаянно не везло.

Лиц его собеседников я не видела. Один из них, юноша в костюме конторского служащего, кинулся в гавань сообщать новость, а Робби, помолчав, продолжил:

— Вы не знаете, что сталось с остальными тремя? Мы потеряли их из вида четыре года назад, после бури — нашей первой бури, — добавил он с горечью. — И где мне найти мистера Хастона? Я вижу, тут многое изменилось, пока нас не было. — Он кивнул на склад, который я заметила вначале. — Наверное, он давно списал нас со счетов. Но мы болтались в таких краях, откуда никак не послать весточки. Раз или два я пытался, но, видимо, они не дошли.

Картину вновь заволокло туманом, а когда он развеялся, передо мной оказалась зеркальная крышка столика в полутемной комнате заколдованного замка.

— Робби… — прошептала я. — Он вернулся. Живой! А Грейс и не знает… Чудище, то, что мы видим, происходит сейчас? Робби только сейчас пришвартовался? И Грейс с. Хоуп только сейчас разговаривали?

Он кивнул.

— Тогда еще не поздно! Боже мой… Если Робби отправится в Синюю Гору сегодня же, он прибудет лишь через два месяца, а ведь он не отправится… У него первым делом команда и корабль. Да и сам он очень плох — по нему видно. Хорошо, если догадается хоть весточку послать, но ведь у этих гордецов все не как у людей — начнет из ложной скромности откладывать зачем-то. Боже мой…

Я в волнении прошлась туда-сюда по комнате. Чудище, аккуратно вытерев столешницу тряпкой, устроилось в своем большом кресле, но мне сейчас было не до него.

Надо рассказать Грейс. Если она обручится с этим священником — даже если просто решит, что дала ему повод надеяться, — она пойдет до конца. Из чувства долга. Несмотря на всю любовь к Робби.

— А ты не мог бы послать ей подходящий сон? — придумала я.

Он шевельнулся в кресле:

— Мог бы, но сомневаюсь, что получится. И даже если получится, она не поверит сну.

— Почему? Ведь отец верит?

— Да. Потому что ему хочется верить. И он видит цветущие розы, подтверждающие действие волшебства. А Грейс часто снится, что Робби благополучно возвратился домой. Она понимает, что эти сны всего лишь порождение ее любви, и приучила себя не верить им. Поэтому и моему сну не поверит. И потом, твои сестры — барышни прагматичные, вряд ли мне удастся хоть что-то им внушить. Вот отец твой — другое дело. И Жер. И Мерси, кстати. Но ни отец, ни Жервен, сама понимаешь, не признаются, что им приснился Робби, — чтобы не растравлять раны Грейс. А Мерси еще слишком мала.

Я остановилась посреди комнаты:

— Ты хорошо знаешь мою семью.

— Я много за ними наблюдал, с тех пор как твой отец в одиночестве отправился домой. Они стали мне очень дороги — думаю, из-за тебя. Вот я и посматриваю, проверяя, все ли у них хорошо.

— Тогда отпусти меня домой — на день, на часок! — я только скажу Грейс, и все. Она не должна выходить за Лори, иначе она останется несчастной до конца дней своих, узнав, что сердце не обманывало ее насчет Робби. Заодно родные увидят, что со мной все отлично, что я счастлива и за меня можно не тревожиться. А потом я вернусь. И больше никогда не попрошу свободы. Пожалуйста, Чудище! — Я опустилась на пол перед креслом и положила руки Чудищу на колени. В комнате с задернутыми портьерами по-прежнему царил полумрак, выражения лица его я не видела, только глаза блестели в темноте. В наступившей тишине слышалось лишь мое собственное дыхание.

— Я не могу тебе отказать, — наконец проговорил он. — Особенно в том, чего ты желаешь всем сердцем. Даже если это будет стоить мне жизни. — Он вздохнул так глубоко, словно хотел вобрать весь воздух в комнате. — Езжай домой. Я отпускаю тебя на неделю. — Наклонившись он вынул из большой вазы, стоявшей рядом с креслом, пышную алую розу, похожую на ту, которую привез домой отец почти восемь месяцев назад. — Вот, возьми. — Я ухватила мокрый холодный стебель. — Неделю она простоит свежая и крепкая, как сейчас, но на восьмой день завянет и умрет. И тогда ты узнаешь, что твой преданный друг тоже при смерти. Потому что без тебя, Красавица, мне не жить.

Ахнув, я посмотрела на него в ужасе:

— Неужели ты не можешь отправить меня, как посылаешь сны? Так будет быстрее. И тогда ты сам вернешь меня обратно, прежде чем… прежде чем случится непоправимое?

— Я мог бы. Но ты должна взять с собой Доброхота, а его я так отправить не сумею — помнишь, я говорил? Он обезумеет.

— Тогда пусть останется здесь, с тобой.

— Нет. Он терпит меня лишь из любви к тебе. Забери его. Если отправишься сейчас, будешь дома к ужину.

Дома к ужину. Эти слова заполнили мои мысли до отказа, вытесняя все сомнения, мешающие мне покинуть несчастное Чудище. Вся тоска по родным, которую я старательно подавляла вот уже несколько месяцев, всколыхнулась и затопила меня до краев, не давая даже вздохнуть. Я встала, пытаясь разглядеть сквозь толстые стены замка крошечный домик на другом краю заколдованного леса.

— Не снимай кольцо, — попросило Чудище. — И вспоминай обо мне.

Я рассмеялась.

— Как же я забуду тебя? — звонким от нетерпения голосом воскликнула я, склоняясь к нему и целуя бессильно лежащую на коленях полураскрытую правую ладонь, а потом подняла голову и отыскала в полумраке его глаза. Они странно поблескивали, будто от слез, но, может, это мой взгляд затуманился. Отворачиваясь, я заметила краем глаза, как он медленно загибает пальцы правой руки, будто сжимая что-то в ладони.

Я побежала к себе в комнату, которая оказалась прямо по коридору и за углом, схватила шелковый платок, завернула в него несколько нужных вещей, потом в другой платок завязала буханку хлеба от завтрака и пару апельсинов, не успев даже удивиться, почему завтрак до сих пор не убрали. Набросив плащ, я помчалась вниз. Доброхот сразу почуял: что-то затевается. Розу я закрепила у него во лбу, как ту, первую, с которой ехала в замок. Теперь мне предстояло проделать тот же путь в обратном направлении. Уложив свою скромную поклажу в седельные сумки, я села в седло, и Доброхот пустился рысью, не дожидаясь, пока я устроюсь. Я едва успела подхватить поводья.

Серебряная калитка блеснула на горизонте, но мы домчались до нее в мгновение ока — я не успела, кажется, даже ногу в стремя вставить. Оглянувшись, я увидела далеко позади тающий в зеленой дымке лугов замок. Я на миг приостановила Доброхота — меня охватило странное беспокойство, но я сказала себе: «Глупости. Через неделю вернусь». Мы проскакали через калитку, и она плавно и бесшумно закрылась за нами.