Красавица

— Пора поворачивать. — Я потянула поводья и шенкелями послала Доброхота в сотрясающий землю галоп. — Теперь наш дом здесь, — задумчиво добавила я. — Негоже думать о побеге в первый же день. Тем более проку от этого все равно никакого.

Когда я водворила Доброхота в стойло, почистила его и сбрую, солнце уже клонилось к закату.

— Да, я заметила, что вы поменяли все латаные ремешки, и спасибо вам за это! — поблагодарила я вслух, начищая бляшки. Если их не начищу я, это сделают невидимые слуги — от меня не укрылось, что сияющая обычной чистотой сбруя, оставленная вчера на гвозде, с утра отливала зеркальным блеском. Кажется, меня вызывают на соревнование. Забинтованные руки еще плохо слушались, но уже не саднили, а волшебные бинты совсем не пачкались и не расползались, даже когда я мыла и натирала кожаную сбрую маслом.

Из конюшни я вышла в сад и села на пригретую солнцем мраморную скамью, смотреть, как краски дня тают в серых сумерках и закатном пламени. А может, и не солнце нагрело скамью, которая к тому же оказалась на удивление невысокой, как раз под мои размеры. Я повернулась к противоположной части сада — и увидела идущее ко мне Чудище. Оно подошло уже совсем близко, и я подавила невольный вскрик. Перемещалось оно, несмотря на тяжелые сапоги, почти бесшумно, почти как длинные тени, подбирающиеся к моим ногам. Сегодня на нем был коричневый бархат, цвета сухой гвоздики, с кремовым кружевным жабо и длинными кружевными манжетами.

— Добрый вечер, Красавица! — поздоровался хозяин замка.

— Добрый вечер, Чудище, — ответила я, поднимаясь.

— Я вовсе не хотел нарушить твой покой, — скромно извинился хозяин. — Если хочешь, я уйду.

— Нет-нет, — поспешно возразила я из чистой учтивости. — Может быть, пройдемся? Мне нравится смотреть, как солнце садится за деревья, а здесь такой красивый сад.

Мы прошли немного в молчании.

«Бывали у меня затеи и получше», — подумала я, семеня за Чудищем, один шаг которого, вопреки очевидным стараниям шагать покороче, равнялся трем моим. Наконец я решила, несмотря на сбившееся дыхание, прервать неловкую тишину.

— Я очень любила закаты, когда мы жили в городе. Вечером я выходила в наш сад, но стены там были слишком высокие, поэтому, когда небо горело самыми красивыми красками, сад уже погружался в темноту.

— А теперь ты разлюбила закаты? — поинтересовалось Чудище, поддерживая разговор.

— В городе я никогда не видела рассвета. Слишком поздно просыпалась, потому что допоздна засиживалась по ночам над книгами. Потом мы переехали сюда, и, кажется, рассветы я теперь люблю больше. К вечеру я настолько устаю, что мне уже не до красот, или тороплюсь доделать что-нибудь до ужина. То есть дома так было… — От нахлынувшей внезапно тоски по дому и родным сдавило горло.

Мы дошли до стены, увитой плетистыми розами, и я сразу поняла, что здесь отец, должно быть, и встретил Чудище. Через проем в стене мы вошли внутрь, и у меня зарябило в глазах от царящего там буйства красок. Чудище держалось в нескольких шагах позади. И вдруг последним своим отчаянным лучом заходящее солнце озарило замок и сад, наполняя их золотистым сиянием, словно хрустальный кубок медовым нектаром. Розы заискрились, будто ограненные самоцветы. Мы оба повернулись на свет, и мой взгляд невольно упал на затылок Чудища. В густой каштановой гриве, спадающей на плечи, мелькнула проседь. Луч погас, будто задутая свеча, и нас окутали мягкие серые сумерки, а небо на закате пошло розовыми и лавандовыми полосами.

Чудище повернулось ко мне — я уже не отшатывалась, глядя ему в лицо.

— Я безобразен? — спросило оно.

— Вы, пожалуй, чересчур косматы…

— Деликатничаешь?

— Да, но ведь и вы вчера назвали меня красивой.

Вырвавшийся у него звук, нечто среднее между лаем и рыком, я после тревожного раздумья решила счесть смехом.

— То есть ты решила, что я лгу? — уточнил мой спутник.

— Нет… — неуверенно протянула я, боясь его рассердить. — Но все до единого зеркала говорят мне обратное.

— Здесь ты не найдешь ни одного. Я их не терплю. Как и гладь прудов. А раз отражаться ты будешь только в моих глазах, почему не счесть себя в них красивой?

— Но… — Я хотела возразить, однако осеклась, припомнив платоновские идеи. После минутного раздумья я сочла неуместным начинать рассуждения об абсолюте и сказала, просто чтобы не молчать: — Есть еще Доброхот. Впрочем, я не помню, чтобы он выказывал недовольство моим видом.

— Доброхот?

— Мой конь. Большой серый скакун, что стоит у вас в конюшне.

— Ах да. — Чудище отвело взгляд.

— Что-то не так? — забеспокоилась я.

— Было бы лучше с самого начала отослать его обратно с твоим отцом.

— Боже мой, нет! Он в опасности? Скажите, что с ним ничего не случится, умоляю! Может, еще не поздно отослать его сейчас? Я не дам его в обиду!

Чудище покачало головой.

— Ему ничего не грозит, но так уж вышло, что звери — другие звери — меня не слишком жалуют. Как видишь, в саду у меня лишь деревья да цветы, трава, вода и камни — ни одной живой души.

— Вы не тронете его? — снова спросила я.

— Нет, но мог бы. И лошади это чувствуют. Конь твоего отца, помню, тоже второй раз упирался и не хотел идти в ворота.

— Точно… — прошептала я.

— Беспокоиться нет нужды. Теперь ты знаешь. Приглядывай за ним, а я постараюсь держаться подальше.

— Может быть… стоит все-таки отослать его домой? — спросила я, хотя при одной этой мысли сжималось сердце. — Вы можете его отправить?

— Могу, но он не поймет моего приказа, и это сведет его с ума. Не тревожься, с ним ничего здесь не случится.

Я подняла глаза, отчаянно желая поверить его словам, и, к собственному удивлению, поняла, что верю.

— Хорошо, — улыбнулась я.

— Пойдем, уже темнеет. Позволишь мне посидеть с тобой за ужином?

— Разумеется. Вы здесь хозяин.

— Нет, Красавица, теперь ты хозяйка. Проси, я дам тебе все, чего пожелаешь.

«Свободу», — вертелось у меня на языке, но я промолчала.

— Ты довольна своей комнатой? Ничего не хотела бы изменить?

— Нет-нет, она великолепна. Вы очень добры.

Чудище нетерпеливо отмахнулось.

— Я не напрашиваюсь на благодарности. Кровать удобная? Хорошо спалось ночью?

— Да, отлично, спасибо. — Я невольно посмотрела на руки, и это не укрылось от взгляда моего спутника.

— Что у тебя с руками?

— Я… — Я вдруг осознала, что почему-то не смогу ему соврать. — Вчера ночью… я хотела выйти из комнаты. Дверь не открывалась, и я… мне стало страшно.

— Наверное. — Слово прозвучало низким утробным рыком. — Дверь заперли по моему приказу.

— Но вы говорили, мне нечего бояться.

— Да. Но я Чудище, и я не всегда могу держать себя в узде — даже ради твоего блага.

— Простите. Я не подумала. — Было невыносимо смотреть, как он стоит, отводя взгляд, и понимать, что годы безнадежного одиночества лежат на его плечах тяжким бременем. Я почувствовала неодолимое желание его утешить. — Но я уже успокоилась — и руки мои тоже почти зажили, думаю. — Я размотала бинты и посмотрела, что там творится. На пальце заискрилось рубиновым и бриллиантовым огнем кольцо с грифоном, поймав последние лучи догорающего заката.

— Тебе нравится кольцо? — спросил, помедлив, хозяин замка.

— Да. Очень. И за семена роз тоже спасибо. Я посадила их почти сразу же после возвращения отца, и они расцвели прямо перед моим отъездом. Теперь дом будет помниться мне весь в цвету.

— Я рад. Я подгонял их как мог, но на расстоянии это несколько затруднительно.

— Да? — переспросила я, не уверенная, впрочем, что от меня ожидался ответ. Действительно, я ведь еще тогда заметила, что розы со стороны леса растут быстрее остальных. — Отдельное спасибо за все те замечательные вещи, что мы нашли в седельных сумках. Мы признательны за вашу доброту.

— Какая там доброта! Я прекрасно понимаю, что ты с радостью отдала бы все кольца, и розы, и кружева, лишь бы оказаться дома с родными. Я уже говорил, что не жду от тебя благодарности, — возразило Чудище сурово, но тут же сменило тон. — Я долго думал над подарком. Изумруды, сапфиры, прочие сокровища тебя вряд ли порадовали бы. Даже от золотых монет мало бы вышло проку.