Страница 50 из 71
— Только не первый, — решительно сказала Елена Васильевна.
— Но почему? — возразила белокурая. — Если я буду личной пленницей поручика, меня это вполне устраивает.
— Опомнитесь, Татьяна Лазаревна!
— Пытаюсь, графиня, — с горькой усмешкой сказала женщина.
В голове Дундича созрел мгновенно еще один план: воспользоваться тайным раздором, расколоть группу.
— Вы достойны более высокого покровительства, — словно не замечая горечи в словах молодой женщины, польстил ей Иван Антонович.
Разговор принимал тот полусерьезный, полушутливый оборот, в котором каждая фраза по желанию сторон могла толковаться как кому вздумается. Все зависело от настроя собеседников. Елена Васильевна, кажется, поняла, что дальнейшее присутствие парламентера не сулит того, на что она втайне надеялась, и жестко сказала:
— Вы должны простить Татьяну Лазаревну. Она сегодня с утра не в своей тарелке. Думаю, что нам удобнее будет поразмышлять в моем купе.
— Ну нет, графиня, — раскинула руки, став в проходе, Татьяна Лазаревна. — Будем решать нашу судьбу сообща.
— Вы невыносимы! — в сердцах сказала Елена Васильевна и, вырвав у одной из дам пузырек, приказала: — Перестаньте лакать эту дрянь!
— У вас есть что-нибудь лучше? — с наигранно-наивным видом спросила та.
— Я тоже хочу с поручиком, — сказала сидящая возле окна, тщетно пытаясь подняться.
— Постыдитесь, Лариса! — одернула ее Елена Васильевна. — Что скажет Виктор…
— Виктор — подонок, — вызывающе заметила Татьяна Лазаревна. — Впрочем, как и все, кто еще позавчера клялся нам в любви и верности.
— Святая правда, Танюша, — отозвалась сидящая возле окна.
Дундича радовала перепалка. И хотя он чувствовал себя не очень уютно в перестрелке слов и глаз, но решил пока не вмешиваться.
— Накануне клялся, что вы ему дороже жизни, — задумчиво произнесла Татьяна Лазаревна. — Но, удирая, захватил саквояж, а не вас.
— Это переходит всякие границы! — все еще надеялась навести порядок Елена Васильевна.
— Границы чего?
— Приличия.
Кто-то зло хихикнул, кто-то откровенно издевательски заахал, кто-то нарочно громко звенькал горлышком бутылки о стакан. Женщины выходили из повиновения. Можно было понять: не все хотят принести себя в жертву во имя ложно рыцарских убеждений.
Первой трезво оценила обстановку Татьяна Лазаревна. Она подошла к окну и убежденно сказала;
— Если они хотели бы нашей гибели или позора, мы давно не сидели бы здесь. Но они проявили высокую гуманность, дали нам возможность определить собственную судьбу. И решила: отдаюсь на милость победителей. Я верю в их великодушие. Поручик, скажите, что мне делать?
— Что вам делать? — переспросил Дундич, чувствуя, что самое трудное — истеричность — позади. — По-моему, теперь самое время заняться своим прямым делом — помочь раненым и больным.
— Скажите, поручик, — обратилась к нему Елена Васильевна, — мы можем надеяться на безопасное возвращение в Ростов?
— В любое время. Но хочу вам открыть военную тайну, — слукавил Дундич. — Скоро мы будем и там.
— Ну что ж, — смиренно взглянула на висевший в проеме образок Елена Васильевна, — на все твоя воля, господи.
Когда женщины гуськом направились за Дундичем в тамбур, он почувствовал, что, несмотря на холод, капли пота ползут из-под каракуля папахи.
Отряд вернулся в штаб к закату. Буденный встретил усталого Дундича настороженным взглядом. Упреждая его вопросы, Иван Антонович сказал:
— Эшелон ушел в Воронеж.
— А дамы, дамы? — нетерпеливо вышел из-за стола комкор.
— Некоторые остались, а большинство попросились в Ростов. Я отпустил их. Дозвольте присесть? Ну, дорогой Семен Михайлович, — проговорил Дундич утомленно, — в другой раз ни за какие награды не пойду на такое деликатное дело. Лучше в атаку, на пулеметы.
— А я тебе что говорил, — ласково сказал Буденный, снимая с него папаху. — Как будет по-парижски: все хорошо, что хорошо кончается?
— Ту э бьен, ки финн бьен.
— Вот такие финики, дорогой…
За ваше завтра
— Ну как, брат, крепко в седле сидишь? — спросил Буденный, имея в виду недавние госпитальные бдения Дундича.
Иван Антонович озорно глянул на штабистов и предложил:
— Пойдемте, ударимся на шашках.
Не ожидавший такого ответа, комкор опешил.
— Нет, Ванюша, на ристалище с тобой не пойду, — сказал под легкий смешок собравшихся, — потому как ты мне живой нужен, а вот в другой раз непременно ударимся… на плетках…
В комнате еще больше оживились. Знали, как ловко орудует ременной плетью Буденный. Но комкор серьезно сказал:
— Я к тому про седло спросил, что хочу доверить тебе не всяких там мамзелей, а жизнь самого главного человека в нашем государстве.
Дундич от удивления даже побледнел: неужели ему доверят охранять Ленина? Ну как заставят ехать без промедления? А у него вид не очень подходящий. Попросишь отсрочку, другому передадут поручение. Эти мысли пронеслись в горячей голове серба. Но он вовремя собрал волю, чтобы не выдать чрезмерной взволнованности каким-нибудь неуместным вопросом, и решил ждать дальнейших слов Буденного.
— Ты знаешь, кто у нас самый главный человек в государстве? — спросил комкор.
— Ленин, — не раздумывая, уверенно выпалил Дундич, посмеиваясь в душе над наивным вопросом комкора: нас голыми руками не возьмешь.
— Ленин — это вождь мирового пролетариата, всех угнетенных, — тоже со знанием дела начал растолковывать Буденный. — И тут не про него речь.
Дундич сразу потускнел. Он-то думал, что пошлет его Семен Михайлович в Москву или, в крайнем случае, в Воронеж, встретить Ленина и доставить его в корпус живым и невредимым. Кто еще, кроме Ленина, вдруг стал самым главным человеком в России?
— Ты не огорчайся, не огорчайся, — перешел на спешную речь комкор, уловивший перемену в настроении Дундича. — Я не шучу. Я вполне серьезно говорю. Если упадет хоть волос с головы этого человека, то у тебя голова полетит.
Буденный оглядел Дундича и, остановив взгляд на черных ножнах, отделанных серебряной чеканкой, что-то вспомнил и спросил:
— Не забыл, чью шашку носишь?
— Свою, — не понял Дундич.
Я в том смысле интересуюсь, не забыл, кто тебе ее подарил:
— Президент республики, — вспомнил Дундич рейд по деникинским тылам, переход из Сальских степей к Царицыну. — Такое не забывается.
— То-то, — удовлетворенно проговорил комкор. — Смекай, Ваня, жизнь какого человека тебе вверяю.
Дундич снова был ошеломлен сообщением.
— Калинина встречать?
— Не встречать. Проводить. Его уже тут встретили. — Темные глаза комкора сузились то ли в усмешке, то ли в ярости. — Он, видишь ли, без охраны ехал.
— Перебили?
— Нет, — успокоил Буденный. — Он храбрее нас с тобой. Решил один ехать. Ну, правда, не один, а вдвоем… А ты что, не слыхал ничего? Тебе Марии не рассказывала?
— До того ли им было, — укорил комкора Зотов. Его намек поддержали дружным смехом.
— Жеребцы, — незлобно пожурил их Буденный. — Девка две недели без милого дружка, а вы «гы-гы». Не слушай их, Ваня, садись. Я тебя введу в курс дела.
Смущенный и немного расстроенный, Дундич прошел к дальней от стола табуретке, настороженно сел.
Закурив козью ножку, Семен Михайлович рассказал, изображая — уже, наверное, в который раз — в лицах, как встретили в конном корпусе Михаила Ивановича Калинина.
— Я аккурат собрался в четвертую. Глядь, вваливаются во двор розвальни в сопровождении двух молодцов. Соскакивают ребята с коней, и один прямехонько ко мне. Другой, гляжу, карабин навскидку держит. А в санях, закутанные в тулупах, два бородача сидят. «Разрешите доложить, товарищ Буденный, — говорит первый молодец. — Так что доставили в целостности двух буржуев или купцов. Драпали из Воронежа к Мамонтову, да на нас напоролись». — «А вы кто такие?» — пытаю хлопца. «Разъезд второй бригады прославленной шестой кавдивизии». — «Ну, а на што мне эти буржуи? — говорю коннику из прославленной шестой. — Веди куда следует». Седоки, услыхав мою фамилию, начали было из-под тулупов выбираться. Но другой паря щелкнул затвором и прикрикнул: «Сиди и не шевелись, контра». А гражданин в очках, с бородкой клинышком, как малому дитю разобъяснять начал, что-де они с Григорь Иванычем не контра. «Вон, слышите, — обратился ко мне докладывающий, — говорят, что они не контра, а старосты». Ну, я подумал, что они церковные старосты, и велел ребятам отвезти их к попу. Пленники рассмеялись. «Да они не к попу просятся, а к вам, — уточнил парень. — Говорят, что старосты они не простые, а всероссийский да украинский». Тут я оторопел немножко. Глянул вот так на пассажиров и подумал: брешут.