Страница 33 из 71
Теперь буденовцы, кажется, поняли, что батарея бьет не по ним. Но, вскочив в седла, они все-таки не бросились вдогонку. Очевидно, думали: чем черт не шутит, а вдруг промашка у батарейцев? Ждали третьего залпа. И он громыхнул над цветастой, как расписная шаль, степью, отгоняя белых от станицы. Наконец-то красные окончательно поверили в свое спасение и устремились на врага.
А Казаков уже наводил артиллеристов на новые цели: белый эскадрон, прорвав цепь в центре, устремился к реке, к тому самому месту, где переправился отряд Дундича. Тут батарея ничего не могла поделать, хотя Николай отчаянно вопил сверху:
— На плотину! На плотину!
Дундич понял, чем терзается разведчик, и крикнул ему, указывая за станицу:
— Гляди туда!
Белоказаки не успели подъехать к старой затопленной дамбе, как в упор ударили три пулемета, хорошо замаскированные в садовой зелени. Теперь белые рванулись вверх по реке. Очевидно, там бы;: брод. Ведь где-то павловцы переправились ночью. Если им удастся прорваться, думал Иван, натворят они бед. Надо не допустить их к броду.
И он перенес огонь батареи на кромку берега. Снаряды разорвались впереди конников, и, поняв, что посажены на мушку, те рванулись через огороды и сады на улицы станицы, но наперерез им шел полк, ведомый Буденным. Сзади теснили белые. Ситуация была самая нелепая. Дундич ничем не мог помочь своему комдиву. Оставалось лишь ждать и надеяться, что Буденный сомнет остатки эскадрона и оторвется от преследователей хотя бы на сотню метров, дав возможность прикрыть его огнем батареи.
Схватка была короткой. Не сдержав натиск, белые рассыпались по переулкам и базам, дав возможность полку подойти к берегу. И в это же время с противоположной стороны вновь заработала батарея, рассеивая лавину белых.
Почуян поддержку артиллерии, красные все чаще бросались в контратаки, оттесняя павловцев в степь. Из края на край станицы метались тачанки, там и сям преграждая путь белым. И в каждом таком броске им помогала артиллерия.
Дундич, бегая от пушки к пушке, восторженно вопил:
— Так их! Круши контру!.. Никакой пощады врагам мировой революции!
Через полчаса фельдфебель, показывая на разбросанные порожние ящики из-под снарядов, заметил:
— В таком темпе будем крушить, скоро сами сокрушимся…
— Больше нет? — удивился Иван Антонович.
— Здесь все, что привезли с собой.
— Где есть?
— В Богаевской.
— Далеко?
— Не дюже. Но там полная дивизия Улагая, — предостерег фельдфебель, почуяв в вопросе опрометчивое желание красного командира совершить заманчивый рейд в Богаевскую.
К счастью, этих полчаса хватило на то, чтобы окончательно рассеять белогвардейские эскадроны, заставить их снова отступить в степь и дать возможность буденовцам уйти в противоположную сторону.
Когда эскадроны переправились на другой берег, Семен Михайлович подошел к батарее, крепко обнял Дундича, поблагодарил артиллеристов и с тяжелым вздохом сказал:
— Пушки придется сбросить в речку.
Батарейная прислуга приуныла. Значит, обманул их этот, в малиновой гимнастерке. Раз орудия бросят в речку, артиллеристы останутся не у дел. Конечно, кто к седлу привычный, может попроситься в кавалерию. Но таких раз, два и обчелся. Уловил их настроение Дундич и смело возразил Буденному:
— Нет, товарищ комдив, не будем бросать пушки в воду.
У Семена Михайловича даже усы вздрогнули: опять партизанщина. Мало обоза, раненых. Еще эти железяки повесить на шею.
— Они же нам помогли, — не понял Дундич раздраженности Буденного.
— Я уже сказал спасибо, — чуть возвысил голос Буденный. — Снаряды вот-вот кончатся, а тогда что с ними будешь делать?
— Семен Михайлович, — умоляюще взглянул в глаза комдиву Дундич, — я им слово дал, что не брошу.
— Батарейцев не бросим. Кто хочет, идите ко мне, — обратился Буденный к артиллеристам. — Кто не хочет, ступайте по своим куреням. Вот такая вам от меня милость.
— Не могем мы, дорогой товарищ Буденный, — высунулся из строя фельдфебель. — К седлу мы не привычные, а по куреням… Ежели б там ваша власть была… Так что ты уж нас или забирай со всеми причиндалами, или… кончай зараз.
— Ну, ну, ты… что, — опешил комдив, не найдясь, как назвать служивого с желтыми лычками на черных погонах. — Раз товарищ Дундич слово дал, как же я могу? А чтоб никому не было накладно, — хитро сощурил он насмешливые глаза, — передаю вам, пушкари, своего лучшего разведчика.
Дундич рванулся к Буденному, хотел что-то объяснить, но комдив выпадом руки остановил его и заставил молча дослушать.
— Был он моим лучшим разведчиком. Надеюсь, будет вам таким же командиром.
— Покорно благодарим! — в один голос выкрикнули артиллеристы.
— Бели уж он вас сумел заставить лупануть по своим в такой критический момент, то представляю, что вы натворите теперь, когда мы принимаем вас в нашу Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, — торжественно закончил короткую речь Буденный.
А Дундичу, который все еще стоял опешив, силясь осознать, за что он так жестоко наказан, сказал:
— Ты в дивизии, Иван. Тут всего шесть полков, двадцать четыре эскадрона. Весь на виду — какие могут быть «хочу — не хочу»? — И, отсекая лишние вопросы, подал команду: — Товарищ Дундич, готовьте батарею к переходу.
И тотчас прозвучала новая команда:
— Поэскадронно готовсь! Головным идет Ока Иванович. Замыкаю я.
Когда Семен Михайлович, стоя в тени развесистого вяза, глядел на проходившие части, он обратил внимание на горестный, прямо убитый вид Дундича. Тот ехал и как-то странно качал головой, словно убаюкивал свою боль-обиду. «Наверно, зря так сделал, — осудил себя комдив, — Он ведь признавался как-то, что милее коня для него ничего нет. И только смерть вышибет его из седла. А кого еще можно назначить? Он в ружейной мастерской, говорят, работал. Стало быть, какое-никакое понятие о железках имеет. Ну что уж так переживать? Не на веки вечные. Снаряды кончатся, сам бросит пушки где-нибудь в степи. А может, в Царицын доставит. Там-то она, эта батарея, считай, по горло нужна. Примут такой подарок с великой радостью». И эта мысль вдруг заставила его негромко окликнуть Дундича:
— Погоди, Ваня!
Дундич спрыгнул со своего рыжегривого Мишки, еще сохраняя на лице обиду, остановился возле Семена Михайловича, всем видом показывая покорность начальству.
— Слушай, браток, — заговорил Буденный, не замечая обиды новоиспеченного комбата. — Чего я надумал: привезти эту треклятую батарею в Царицын. Она ж там дороже золота.
Комдив заметил, как от его слов на бледном лице Дундича проступили пятна, а голова, опущенная на грудь, стала медленно подниматься. Значит, не зря товарищ комдив думал, как бы утешить своего лучшего разведчика. Вот ведь, на глазах оживает человек. Метко народ придумал: слово ранит, слово лечит.
— А я что предлагал? — одухотворилось лицо Дундича. — Батарейцы — красота, снаряды у кадетов отобьем.
— Вот то-то же, — нарочито-упрекающе заговорил Семен Михайлович. — Кому, кроме тебя, я мог поручить эту задачу? А ты — в амбицию! — Он помолчал, потом добавил: — Глядишь, еще награду какую-нибудь нам с тобой за пушки дадут.
— Хорошо бы шашку! — как-то само собой вырвалось у Дундича.
Надо сказать, что с шашками ему не везло. С той поры, когда прошлой осенью возле Орловки поломал он свой дамасской стали клинок, сколько у него их перебывало, а он чувствовал, что все не то. Или тяжелая, или легкая. В эфесе и то ни изящества, ни красоты, словно делали шашку в насмешку над тем, кому она достанется. А впрочем, так, наверное, казалось мнительному Дундичу. Другие же воевали с подобными клинками, и ничего, не жаловались.
— А мне бы, — в тон ему помечтал Семен Михайлович, — на каждый взвод по тачанке. А про твою шашку я уже давным-давно в Москву написал. Говорю: есть у меня такой рубака, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Да вот незадача — нечем ему кадетов крушить. Какую ни возьмет сабельку в свои богатырские руки, она точно ивовый прут. Так что думаю, дорогой братишка, делают в Москве для тебя необыкновенную шашку. Глядишь, приедем в Царицын, а она там дожидается тебя.