Страница 86 из 114
Я помню пороги. Их было девять. Самым грозным был Ненасытец со скалою Гроза, на которой, как гласило предание, пал в бою с печенегами славный витязь Святослав Игоревич. Не думал я, что увижу их снова. Но привелось. Отступая, фашистские захватчики разрушили плотину, и черные, зловещие глыбы порогов вылезли из воды.
На восстановление Днепрогэса ушло еще четыре года.
И опять, как пятнадцать лет тому назад, первым через его трехкамерный шлюз провел свой пароход капитан Тихон Тихонович Леонов.
Пассажирский пароход, на котором он плавал, был не чета современным двухпалубным красавцам. Но над его гребным колесом горели золотые буквы: «Ильич».
У капитана Леонова было тонкое, аристократическое лицо. Он даже в те годы носил обручальное кольцо. На реке случается всякое, но капитан никогда не повышал голоса. В последние годы, когда Тихон Тихонович вышел на пенсию, мы с ним часто встречались у Спасского причала, на котором имеют обыкновение собираться «отставные» капитаны и шкипера.
Капитан Леонов гордился тем, что с его именем связано возникновение сквозного судоходства по Днепру. Я искренне жалею, что на Днепре нет теплохода «Капитан Леонов».
В мире найдется мало электростанций, которые были бы так дерзко красивы, как наш Днепрогэс.
Красота — это прежде всего совершенство, целесообразность деталей и целого. Дерзким был уже самый замысел соединить бетонным поясом каменные берега Днепра и сделать его судоходным от верховьев до устья. Дерзким же было и его воплощение.
Формы плотины Днепрогэса совершенны. Она подняла уровень Днепра на 37 метров, и в плотных, каменистых берегах разлилось озеро имени Ленина. Так пришел конец печально знаменитому «Волчьему горлу», в которое, истово крестясь, решались войти на плотах лишь самые отчаянные лоцманы.
В годы войны весь Днепровский флот за исключением нескольких баржонок и дубков был либо взорван, либо потоплен. Киевский затон и Осокоровая балка под Запорожьем стали кладбищами кораблей.
Первому пароходику, который удалось поднять возле Чернигова, дали громкое имя «Победа».
Суда приходилось тогда поднимать «катеринками».
Ни в одном словаре нет этого слова. Оно родилось на Днепре. «Катеринка» — это ручной деревянный ворот, на который наматывались стропы.
Но раньше, разумеется, надо было как-то подвести эти стропы под днище судна. Сделать это могли только водолазы.
Осенью и гнилой зимой сорок третьего года водолазы лейтенанта Сухарева работали по шестнадцать часов в сутки. Вода была ледяная, мутная (в полуметре ничего не видать), и водолазы надевали меховые шубники, шерстяные свитеры и фески. Отогревались они спиртом.
Расчистка авгиевых конюшен (а ее считают одним из великих подвигов Геракла) была, как говорится, «детским лепетом» по сравнению с той поистине титанической работой, которую проделали эпроновцы. В короткий срок со дна реки было поднято около тысячи судов.
В те дни инженер-капитан 3-го ранга Александр Болгов, прошедший раньше вдоль и поперек чуть ли не все дно Черного моря, изобрел «гидравлическую метлу». Нескольких минут было достаточно, чтобы она «обмела» корпус затонувшего теплохода, который засосал песок.
Тот же Александр Болгов изобрел и «гидросверло». Это был поплавок обтекаемой формы, изготовленный из листового железа. В головку сверла вставлялась водяная турбинка. Два трубопровода, воздушный и водяной, тянулись к поплавку. К нему же крепился и подкильный «конец» со стальным тросом.
Помню, как поднимали затонувшую баржу «Днепропетровск». Поплавок прижался колесиками к днищу баржи, а потом всплыл на поверхность с другого борта. Готово!.. Раньше на этой работе использовали гидроэжекторы. С ними пришлось бы возиться недели две. А сверло Болгова прорыло первый тоннель за пять минут, второй — за шесть и третий — за две с половиной минуты. Не прошло и получаса, как стропы под баржу были подведены и послышалось: «Вира помалу!..»
Суда, поднятые со дна реки и восстановленные зачастую на скорую руку (времени было в обрез), плавали еще долго. Капитан Григорий Григорьевич Лубенец, если не ошибаюсь, был ровесником своего парохода «М. В. Ломоносов» — обоим перевалило за шестьдесят. Не моложе был и пароход «Кутузов», когда-то носивший державное имя «Императрица».
Каждый город, каждая пристань на Днепре имеют свои краски, свой запах.
Над Днепродзержинском небо рыжее от огненных всполохов, которые бушуют над домнами, когда выпускают чугун. И пахнет здесь металлом. Если не ошибаюсь, в этом городе стоит единственный на нашей планете памятник легендарному Прометею, принесшему людям добрый огонь.
Когда немецкие захватчики вошли в город, комендант приказал уничтожить памятник. Колонну взорвали, но Прометей исчез. Нашлись патриоты, которые спрятали его во дворе трамвайного депо.
Над Днепропетровском небо суровое, со стальным отливом, и когда проходит реактивный самолет, за которым тянется белый след, то кажется, будто это в небе прокатывают металл.
Пристань Каменка на Нижнем Днепре всегда, в любое время года, терпко пахнет яблоками — их здесь великое множество, и торгуют ими по гривеннику за ведро.
А Большая Лепетиха, Качкаровка, Горностаевка и Ушкалка пахнут просто хлебом — пшеницей и рожью. Высокие выжженные берега, склады «Заготзерна», эстакады с ленточными транспортерами, автомашины… И зерно, зерно, зерно — крупное, одно к одному, вобравшее в себя соки и запахи земли и неба.
Ну, а в плавнях за Голой пристанью пахнет рыбой и дичью…
Трудно перечислить все грузы, которые возят по Днепру. Тут и уголь, и бокситы, и кварциты, и металл. Трюмы теплоходов полны, а на палубах стоят контейнеры. Но больше всего, около 12 миллионов тонн, перевозится ежегодно минерально-строительных материалов — цемента, гравия и, разумеется, песка. Нужда в нем огромна. Возят его и вверх и вниз по реке. Так что Днепр иногда представляется мне гигантскими песочными часами, которые то и дело переворачивают.
Заявка на большое количество песка поступила недавно даже из Евпатории. Но пусть это не вызовет у вас улыбки. Надо радоваться, что издано постановление, запрещающее использовать золотой евпаторийский песок для строительных целей. Пусть уж лучше ребятишки строят из него свои рыцарские замки — на всех пляжах они заняты этим делом.
Речников Нижнего Днепра когда-то называли «солеными». С легкой издевкой и завистью. Все-таки не просто выходить на речных судах в лиман и в Черное море. Такие рейсы сопряжены с немалым риском.
Близость моря чувствуешь уже за Каховкой. Здесь порывисто дышит моряна. Потом она падает на выжженные степи Таврии, хотя в песне и говорится, будто «в степи под Херсоном высокие травы» (Голодный), на реку, на плавни… Моряну сменяет сухмень, потом снова налетает низовой, и на спорой волне покачиваются килевые скуластые суденышки (речных плоскодонок здесь не видно), отличающиеся, однако, высокой остойчивостью. Трубы пароходов стоят с наклоном, в клюзах висят тяжелые двухпалые якоря, а рулевые рубки закрыты наглухо, что, впрочем, не помогает — волна забирается и туда, о чем свидетельствуют позеленевшие медные ободки компасов.
На одном из таких буксиров, которым в ту пору командовал старый «морской волк» капитан Олейник, Мне тоже довелось сходить однажды в порт Рени на Дунае.
Погода была штормовой, нордовой, и несколько суток нас болтало вверх-вниз, вверх-вниз — качка была и бортовой и килевой одновременно. Когда лопасти гребного винта пусто вертелись в воздухе, возникало такое чувство, словно мы висим между морем и небом.
Но для капитана Олейника это был всего лишь малый каботаж. В ревущих сороковых и на экваторе еще не то бывает!.. Луженое лицо капитана было невозмутимо. Только выбрит он был не так тщательно, как обычно.
Между прочим, это он, капитан Олейник, в конце войны привел с Дуная знатный трофей — прогулочную яхту бывшего румынского короля Михая, которую затем переименовали в теплоход «Дмитрий Донской».