Страница 25 из 114
Эти песни звучат несколько странно для непривычного уха. Плач старика над старухой:
Я читал этот плач нескольким знакомым. Люди улыбались как-то снисходительно и растроганно: так трогательно, наивно, неожиданно звучит перевод. Скупые, однообразные какие-то слова, а за ними картина жизни женщины. Старик, который явно, мне кажется, любил свою спутницу жизни, даже в момент величайшего горя не может вспомнить ее иначе, как за работой по хозяйству.
«Вкусномолочная матушка» — так обращается дочь к своей умершей матери. От этого ошеломляющего эпитета можно прямые параллели провести к Гомеру. Например: звонкокопытные кони, многошумное море. «Вкусномолочная матушка» — это звучит с не меньшей силой.
В стойбище приезжает незваный, нежеланный гость. Хозяина он встречает сидящим на нартах у входа в чум. Их взгляды встречаются. Они молчат. Как в песне передается длительность этого молчания, враждебность сторон? Одной строчкой: «…Можно котел сварить, пока они молчат». Чеканный такой образ. Представьте, у входа в чум суровый хозяин и не менее суровый гость, которого хозяин даже в жилище к себе не приглашает (и это при ненецком гостеприимстве). Видимо, у этих двоих старые счеты, и никто никогда их не примирит. И вот они меряют друг друга взглядами, и «можно котел сварить, пока они молчат».
А вот к берегу пристает большой корабль. И выходит из него без числа людей. «Сколько людей, будто черный лес», — удивляется героиня. Когда летишь над тундрой, над темными длинными островками леса посреди бескрайней снежной равнины, то смысл этого сравнения становится особенно ясен.
Интересны концовки эпических песен. После долгих приключений, сражений и скитаний герои, наконец, собираются вместе, ставят рядом свои чумы, пируют и вообще живут хорошо. Вот типичная концовка: «Наши чумы стоят рядом. Мы не разъехались. Мы сказали: „Давайте мы, пришедшие из разных земель, жить вместе. Так мы живем“».
Снежная блоха
Я не знаю животного, на которого тяжесть неволи и работа наложили бы такой заметный отпечаток, как на северного оленя. Домашний северный олень — печальный раб своего угрюмого господина, дикий северный олень — гордый властелин горных вершин, живущий там наподобие серны и одаренный благородной красотой, свойственной всем оленям.
Одно из ненецких названий оленя в переводе на русский — снежная блоха. Действительно, бегает он очень несолидно, подбрасывая зад.
Олень покорен. Ловят его тынзеем (арканом из оленьей же кожи). Один-единственный сильный рывок, когда тынзей наброшен. Петля от этого только затягивается. Потом олень если и упирается, то несильно. И один человек запросто подтягивает его к себе или подходит к нему, перебирая аркан. Олень уже совсем покорен. Человек может взять его за рога, обхватить за шею. Может запрячь, повалить, спилить рога или просто заколоть.
Когда их сделали домашними, оленей? Может быть, раньше, чем собак?
Дикий олень (илебць) по-ненецки означает «средство к жизни». Действительно, ни одно животное на земле не дает человеку для жизни столько, сколько дает олень.
Мы сидим в чуме, пьем чай. Покрывала чума — нюки — сделаны из оленьих шкур. Мы сидим на шкурах, под шкурой снег, а нам не холодно. Если бы оленеводы не дали мне вчера в дорогу оленьей шубы — совика, в который я влез, как в берлогу, и цельнокроеных оленьих сапог выше колена — тобоков, то в своем полушубке и валенках я окоченел бы на первом десятке километров, Ехали мы сюда на оленях.
Хозяин чума в первую очередь приветствовал меня, чужака: «Айбурдать будешь, чай пить будешь!»
И вот мы «айбурдаем». Строгаем от большого куска сырой оленины. Мясо тает во рту. «Может, крови оленьей хочешь?» — предлагает хозяин. Вежливо отказываюсь.
Жителю средней полосы да и северянину — жителю города эта трапеза покажется невероятной.
А между тем здесь нет ничего невероятного, просто необходимость и традиция. В кочевых условиях, зимой, когда олений обоз, скажем, часов восемь подряд движется по тундре и когда на нарты укладывают лишь самое необходимое, оставляя ненужные вещи на месте стоянки до возвращения, — в этих условиях нет никакой возможности сохранить от лютого мороза овощи, лук или чеснок. Все замерзает и в пищу уже не пригодно. А витамины нужны. Без них — цинга, другие болезни, без них — смерть. И вот тут-то на помощь человеку приходит сырое мясо, свежая оленья кровь — обычная пища оленевода. Если вы читали «Путь на Грумант» Бадигина, то помните, какая жуткая участь постигла одного из зимовщиков только оттого, что он отказался есть сырое мясо.
Разумеется, в поселках, на базах оседлости, там, где есть хорошие магазины, пища ненцев ничем не отличается от обычной. Кочующие со стадами бригады — совершенно другое дело.
Впрочем, перед тем как лечь спать, мы съели по громадному куску отлично сваренной оленины, запили ее бульоном.
На большом столе с крохотными подпиленными ножками, иначе в чуме он не уместится, гора пряников, конфет, печенья, банки сгущенного молока и кофе.
Первую ночь в чуме забыть невозможно. К воспоминаниям чисто романтического порядка присоединяется незабываемое ощущение насквозь простреливающего тебя холода.
Когда гаснет печурка, температура в чуме мгновенно опускается до наружной.
Чум временный, значит, не очень теплый. Спать нужно в малице.
Я перемерил все, что было, и по росту не нашел. Тогда меня завалили таким количеством шкур и одеял, что тяжело было повернуться. Причем, когда я все-таки рисковал пошевелиться, сразу один или два голоса спрашивали, не холодно ли мне, не затопить ли печь.
Утром по хорошему 30-градусному морозцу нам предстояло на оленях проделать солидный путь. Доехали мы благополучно.
А. ХАЗАНОВ
Путешествие Ибн-Фадлана, посла халифа Багдадского в страны тюрок, булгар и русов
Судьбы путешественников не схожи. Одним курят фимиам при жизни и забывают, едва успев похоронить. Другие умирают в безвестности, непонятые и осмеянные, и только потомки отдают им должное, ту дань славы и уважения, которую они так тщетно надеялись получить при жизни. В конце концов история все ставит на свое место, хотя во все века власть имущие стремились к обратному. Но зачастую ждать этого приходится очень долго. Для того чтобы оценить путешествие Ибн-Фадлана, потребовалась без малого тысяча лет.
В 923 году в Омане, в Южной Аравии, была поймана рыба, которая поражала своими размерами. Одного жиру из нее было извлечено 500 кувшинов. Скелет ее доставили в Багдад, напоказ самому халифу. «Право же, — передает очевидец, — челюсть рыбы подняли вверх и внесли через окно, так как она не входила в дверь».
Халиф интересовался рыбой, и поэтому придворные тоже интересовались рыбой, и летописцы писали о ней как о важнейшем событии в жизни государства.
В том же самом году в Багдаде некий Ахмед Ибн-Фадлан ибн-ал-Аббас ибн-Рашид ибн-Хаммад написал книгу о своем путешествии в далекие северные страны. Он проехал через всю Среднюю Азию и Казахстан, добрался до Средней Волги, наблюдал жизнь и нравы многих народов. Ибн-Фадлану было о чем рассказать читателю.
Но его книга никого не заинтересовала. Конкурировать с рыбой ей было не под силу. На книгу не обратили внимания, ее быстро забыли, затем потеряли. Казалось, она навсегда погибла. Лишь в Средней Азии сохранялись отдельные отрывки из нее, да и то в чужих, искаженных пересказах.
Но путешественнику не верили. В средние века в арабских странах любили читать о далеких и неведомых странах. Составление всевозможных географических энциклопедий было в те времена делом почетным и небезвыгодным. Но только один из многочисленных составителей удостоил поместить в свой труд куцые отрывки из его книги, да и то снабдив их специальной оговоркой: «Это ложь с его стороны, и на нем лежит ответственность за то, что он рассказал».