Страница 26 из 38
Помню, как я сразу почувствовал себя маленьким и неопытным. Я должен был помочь ему, но разве я могу, разве я способен? Во мне мешаются злость на него (за то, что он меня просит), и жалость (ему пришлось просить), и злость на себя (почему я не готов к этому, почему я не тот юный гений, которого он видел когда-то во мне, почему я не оправдал его надежд). Дом вокруг меня словно наполняется электрическим полем, гудящим от статики ненаправленного разочарования, пронизанным силовыми линиями с идущими по кругу стрелочками, превращается в невероятно сложную, отрисованную по точкам, с мелкозубчатыми линиями границ тепловую карту термодинамической системы, еще стабильной, но уже обреченной на гибель.
Когда отца вдруг осенило, было сильно за полночь. Мы таращились на доску вот уже девять с половиной часов. Я порядком замерз в холодном гараже, но ничего не говорил отцу — еще неизвестно, как он отреагирует. Я просто сидел и смотрел на девчонку моего возраста, которая жила через дорогу и целовалась сейчас у двери дома со своим парнем — они простояли там, наверное, полвечера и все никак не могли расстаться.
Отец не собирался сдаваться. Он стоял у доски с цифрами и буквами и вновь, и вновь что-то исправлял и переписывал. Тета, ню, сигма, тау. «Тау не моделируется», — сказал он.
— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спросил он, указывая на кучу дифференциальных уравнений.
— Я даже не знаю, что там к чему.
— А, ну да, — кивнул он. — Извини. Тут получается, как будто мы сталкиваемся с другими объектами.
— Может, так и есть?
— Но это невозможно, — возразил он. — Если только…
Он замер, невидящим взглядом уставившись куда-то в пространство, потом его как будто ударило что-то невидимое, но вполне реальное. Я практически видел, как это произошло, как он весь раскрылся навстречу — лицо, глаза, даже рот с отвисшей челюстью. Вот ради чего он работал, ради чего день и ночь корпел в гараже — ради таких моментов, которые могли случиться раз в год, а то и раз в десятилетие. С криком не то боли, не то радости он бросился ко мне и обнял, потом подкинул мел в воздух и хлопнул в ладоши, подняв огромное облако белой пыли, потом подпрыгнул на месте, издав какой-то невнятный ликующий возглас, — словом, выглядел донельзя глупо. Он был счастлив. И только наука могла сделать его таким счастливым — ничто другое.
Стерев все формулы, он схватил новый мел и, беспощадно кроша его, лихорадочно застучал по доске, то и дело выкрикивая что-то бессвязное и возбужденно хлопая себя ладонью по лбу. Так продолжалось очень долго. Когда отец наконец закончил вычисления, он обернулся ко мне, весь в белой пыли, с покрасневшими пальцами, волосы прилипли ко лбу, капельки пота стекают по вискам и щекам, и сказал: «Ты сделал это, мой мальчик, ты решил проблему. Мы действительно сталкиваемся — повсюду сталкиваемся с другими машинами времени». Он показал на доску, на невообразимое переплетение уравнений и неравенств, значков и линий и хриплым, срывающимся на крик голосом начал объяснять, что к чему.
Я не запомнил дословно всего, что он говорил тогда, но основную идею, направление, в котором он мыслил, я уловил. Наши представления были слишком упрощенными, мы рассматривали свою машину времени как уникальный объект, изолированную переменную и составляли уравнения соответствующим образом. На самом же деле наш аппарат — это всего лишь частный случай, сказал отец, машиной времени может быть и дом, и комната, наша кухня, гараж, в котором мы стоим, наш теперешний разговор. Все что угодно может быть машиной времени, даже ты сам, даже мы с тобой.
Машина времени есть у каждого. Каждый человек и есть машина времени. Только у большинства людей она сломана. Путешествие во времени без каких-либо технических средств — самый трудный и загадочный из всех способов. Люди попадают в хронодыры, в хронопетли, из которых не могут выбраться. Но от этого мы не перестаем быть MB-капсулами самой совершенной конструкции, которая позволяет тому, что внутри нас, нашему внутреннему темпоральному путнику в полной мере испытать движение по времени со всем тем, что оно способно дать, со всеми его приобретениями и утратами, со всем, что можно прочувствовать и понять, следуя этому маршруту. Мы все — хроноустройства, полностью удовлетворяющие самым строгим критериям. Любой из нас.
из руководства «Как выжить в НФ-вселенной»:
Порядок индивидуальной калибровки МВ-31
Чтобы откалибровать аппарат в соответствии с вашими индивидуальными характеристиками, выполните следующее:
1) закрепите сенсоры на кончиках пальцев;
2) наденьте визуально-перцептивные очки-анализатор мозговой деятельности;
3) примите горизонтальное положение;
4) смотрите на мир.
Процесс калибровки занимает от сорока трех до сорока четырех секунд в зависимости от таких параметров, как масса тела, естественный цвет волос и степень самосознания. После завершения калибровки капсула будет иметь ограничения, аналогичные вашим собственным.
Машина времени, как и обычный автомобиль, не может нарушать законов физики. Вам не удастся попасть куда угодно — только туда, куда у вас будет доступ. Туда, куда вы допустите себя.
25
Мне семнадцать. Отцу на будущей неделе исполнится сорок девять. И сегодня лучший день в его жизни. Если представить жизнь в виде параболы, то сейчас он на ее пике, в самой верхней точке.
Наша машина движется к престижному району города.
— По-моему, ты нервничаешь, — говорит МИВВИ.
— Это очень ответственный день, — отвечаю я.
Мы едем на встречу с важным человеком, руководителем исследовательской группы из Института концептуальной технологии — антрацитово сверкающей громады на вершине холма, в полумиле от города по Университи-роуд. Там занимаются очень серьезными, глобальными проблемами, такими, например, как предотвращение уничтожения НФ-вселенной ее все возрастающей парадоксальностью. Люди, которые в нем работали — тот, с кем мы встречаемся сегодня, в первую очередь, — воплощали в себе то, к чему отец всегда стремился. Он всегда хотел быть одним из них, жить их жизнью, каждое утро въезжать в ворота, предъявляя пропуск бдительной охране, и оказываться на закрытой территории твердыни, скрывающей секреты и тайны, известные всего какой-нибудь сотне людей во всем мире, идеи, доступные, может быть, только дюжине.
Сегодня главный, лучший день в жизни отца. Он ждал его полжизни, полжизни шел к нему, и мир наконец-то заметил его усилия. Мир, внешняя вселенная, средоточие денег, технологий и НФ-коммерции, поднял трубку на другом конце линии и набрал наш номер. Никогда не забуду того звонка. Где-то между тем нашим первым полетом по неверной, вихляющейся орбите и моментом, когда отец окончательно уверился, что движется в правильном направлении (или скорее понял, что никогда не сможет до конца быть уверенным в том, куда он на самом деле движется), на него обратили внимание. Они — вот этот самый военно-промышленно-развлекательно-повествовательный комплекс — вышли на него, чтобы ознакомиться с его идеями. Это был день, о котором всегда грезил отец. Даже я мечтал, что однажды такой день наступит, и много лет он витал над нашим домом, над гаражом, над нами облачком общей мечты. Если есть в моей жизни несколько ярких моментов, то сегодня — один из них.
Отец после того озарения испытывал подъем во всем — в своей научной работе, в намечающейся бизнес-деятельности. Даже в отношениях с мамой. Все выходило на новый уровень — дело его жизни, наше благосостояние, вся наша история. Какое-то время мы были уверены в том, что у нас все получится, что бы ни значили эти «все» и «получится». Все получится у отца, у нашей семьи, все получится у них с мамой. Мир наконец повернулся в его сторону. Мир наконец услышал его призыв и теперь шел к нему, к нам. Шел с деньгами — все, как представлял себе отец. Точнее, денег пока еще не было, но они ждали его в будущем. И не только деньги, его ждало нечто большее — престиж, ореол тайны, загадки, доступной только посвященным, магический ореол изобретателя, первооткрывателя. Ученого. Он предвкушал, как увидит свое имя в толстых специальных журналах, научных вестниках, предвкушал восхищенный и завистливый шепот у себя за спиной, обсуждение того, что он открыл, как ему это удалось, как он пришел к этому. Он предвкушал реакцию на работе, когда он сообщит, что увольняется, и позже, какой-нибудь месяц спустя, когда они поймут, какой блестящий ум потеряли и уже никогда не вернут, а они-то столько лет не обращали на него никакого внимания, не давали ему развиваться, не понимали ценности его идей.