Страница 98 из 114
Кинмонту была отправлена история моей болезни, которую составили наши товарищи в ГДР. В Берлине я лечился три года тому назад. Они сделали самые точные анализы и уточнили, что теперь положение значительно хуже, чем было три года назад. Если раньше я мог еще пять минут ходить, потом надо было постоять несколько минут, теперь бывают дни, когда я не в состоянии пройти и сотни метров.
От товарищей из среды участников Сопротивления я получаю всевозможные лекарства, которые только существуют во Франции, Италии, Голландии, Германии, Англии. Необходимо как-то задержать развивающийся процесс. Из Франции получил 150 ампул для инъекции, это стоит полтораста долларов. Сто тридцать инъекций мне сделали за последние три месяца.
По поводу моего лечения и операции я обратился к административным органам, а так как у них есть вообще запрет на мой выезд, одним росчерком руки было отказано. Но так получилось, что повсюду интересуются состоянием моего здоровья, в газетах было указано, что крупнейший хирург Кинмонт и другие врачи заявили, что они немедленно приступят к лечению, как только больной приедет в Лондон. В последнем обращении депутатов английского парламента к Гереку они об этом тоже писали. Каждому нормально мыслящему человеку трудно понять — зачем, кому надо затягивать этот вопрос. Они ожидают приезда и хотят верить, что такое разрешение на поездку будет дано. Главное — когда. Это разрешение может быть дано, когда уже будет слишком поздно делать операцию. А каждый день, каждая неделя, которые проходят, усложняют эту ситуацию. V Один молодой товарищ в ЦК сказал — а вы знаете, что некоторые товарищи говорят, что ехать в Лондон на операцию — это дискредитировать польскую медицину, польских хирургов. Если бы мой собеседник был несколько опытнее, он бы не сказал такого. На это я ему ответил: если это вам сказали серьезно, то ответ ему может быть только такой — ноги у меня очень больные, но голова здоровая, и ее не надо мне морочить. Незачем приписывать дискриминацию польских хирургов. Самые известные польские хирурги, когда только услышали фамилию профессора Кинмонта, немедля сказали — поезжайте, если есть такая возможность. А молодому своему собеседнику я прямо сказал, что я здесь на операцию не пойду. Во-первых, потому что врачи у нас не спешат. Я знаю, когда операции проводились неудачно. И не потому, что были слабые хирурги. Искусственная аорта была поставлена, но через несколько месяцев там снова образовались тромбы. Я сказал так, пусть об этом скажут секретарю ЦК т. Кане — я как паралитик жить не буду. С гангреной я тоже не буду ждать конца. Я сумею уйти из жизни. Начнется процесс, тогда перестану жить. На операцию здесь не пойду. Когда он спросил — почему, то я сказал:
— Я никогда не занимался и не собираюсь заниматься пропагандой против социалистической Польши.
Товарищ не мог понять, о чем я говорю. Тогда пояснил ему:
— Когда человеку 70 лет и он ложится на операционный стол, то пусть будут самые лучшие хирурги мира, он не знает — сойдет ли он живым с этого стола. Если случится такое несчастье в Польше, тогда враги Польши скажут — вот советского разведчика, Гран шефа зарезали. Чтобы с ним покончить, сделали ему операцию, и конец. Тогда все скажут — зачем же брались за операцию. Вот если у Кинмонта она не удастся, то скажут — даже крупнейшие хирурги с мировыми именами не могли ничего сделать.
Скажу откровенно, что с того времени — с октября прошлого года — все было подготовлено. В английском посольстве лежит для меня виза. Кинмонт и другие обратились в Министерство иностранных дел Англии с просьбой, если поступит разрешение польского правительства на выезд Треппера, пусть уведомят английское посольство, чтобы не создавать никаких препятствий. Так было сделано.
У меня есть ответ этим хирургам замминистра МИДа, где указывается, что уже направлено письмо в английское консульство в Варшаве и господин Домб, как только явится с польским паспортом, может незамедлительно получить визу в Англию, поскольку он нуждается в срочной операции. Об этом писали в газетах.
В Лондоне было все подготовлено для лечения и операции — квартира даже для жены, которая могла бы меня навещать.
По-русски говорят — не имей сто рублей, имей сто друзей. Я нахожусь здесь в одиночестве, но сколько симпатий проявляют ко мне, и в первую очередь из Красного оркестра, которые остались в живых.
Когда они узнали о моем состоянии, то собрались вместе и решили подготовить место в лучшем санатории Бельгии, чтобы определить меня туда после операции. За свой счет люди из Красного оркестра заказали для меня и жены квартиру, где я мог бы жить и лечиться. Там все было сделано, а здесь ничего. Ответ был отрицательный от административных организаций. Может быть, это моя ошибка, но я бросил заниматься этим. Когда был у одного работника ЦК, он мне сказал так:
— Вы же достаточно умны, зачем же подавали просьбу в паспортное бюро, если вопрос не был решен в ЦК. После такого решения паспорт получают за один день.
Так действительно бывает. Когда возник вопрос об отъезде моей жены, дети в то время начали нервничать, появились угрозы забастовок, мне сказали, пусть жена поедет к ним. чМое мнение было таково, что ей не нужно ехать. Я сказал — если бы был на вашем месте, я не дал бы разрешения на выезд. Посмотрели на меня как на дурака, а я им говорю:
— Этот вопрос надо решать в своей основе, но не выдвигать паллиативы{134}. Вот уедет жена туда, он, насколько знаю своих сыновей, они не мальчишки, сделать ничего не сможет. Будет только нервничать, а противники скажут другое — ага, жену отправляют, чтобы успокаивала детей, а он сам, как в тюрьме, ему не разрешают выехать.
Таково было мое мнение.
Мнение товарищей было иное — она должна ехать. Не успела она подготовиться к поездке, как через три дня раздается звонок, директор паспортного бюро — почему вы не приходите за паспортом. Жена пошла туда, сказала, что у меня еще не проведены все формальности. Ей ответили, это неважно.
Вот тогда я и прекратил это дело, забросил его. Теперь, в этом месяце, собираюсь вернуться к данному вопросу, потому что все приближается к концу, который от меня не зависит. Ноги меня не спрашивают, как долго им ходить. Болезнь прогрессирует, и поэтому еще в этом месяце снова обращусь в Центральный Комитет партии с письмом, может быть, смогу встретиться с секретарем ЦК т. Каней. В прошлом году он заявил мне, что по указанию ЦК занимается этим вопросом. Это после того, как я обратился с письмом к тов. Гереку. Каня сказал, что данным вопросом он будет заниматься и будет докладывать т. Гереку и в секретариат. Теперь я снова обращусь к нему. Я и тогда говорил т. Кане — иные говорят, будто Домб добивается любой ценой уехать в Израиль. Это все ложь. Дело здесь другое, будем говорить языком хотя бы бывших разведчиков, правдиво до конца. Это здесь называют еврейским паспортом. Если в 1968 г. еврей обращался с просьбой о длительном пребывании за границей, ему говорили — можете подавать только на отъезд в Израиль. Тогда, если он собирается, предположим, ехать в Австралию, его отпускают в Израиль. Но из Вены он уезжает куда хочет. Так и получилось, здесь уже нет тайн — на 18—20 тысяч отъездов из среды еврейского населения, может быть, только две тысячи уехали в Израиль, а остальные в другие страны — в Канаду, Францию США, Бельгию, Скандинавию и т. д.
Чтобы соединиться с семьей, я был обязан обращаться с просьбой о выезде в Израиль. Когда в прошлом году я разговаривал с т. Каней, сказал ему так:
— Я Израиля не боюсь, я ни одной страны не боюсь. Как коммунист я повсюду останусь тем, кем был. Но если бы я уехал в Израиль, это было бы нормально — там живет моя сестра, думаю, что реакция там не была бы мной довольна, т. к. приехал бы человек, который больше сорока лет назад по заданию Центрального комитета подпольной Палестинской коммунистической партии создал первую арабско-еврейскую организацию для борьбы с сионизмом и английским империализмом.