Страница 10 из 141
4. Источники личного происхождения.
- Материалы личных фондов руководящих партийных и государственных деятелей СССР (Сталина, Ворошилова, Жданова, Маленкова, Кагановича и др.), хранящихся в РГАСПИ. Несмотря на то, что эти фонды неоднократно были “почищены”, в них имеются интересные свидетельства, помогающие понять механизм сталинской власти. Особое значение в этой связи представляют сохранившиеся в фонде Сталина письма с его резолюциями, его заметки на заседаниях, записки Сталина, а также сопровождавших его лиц (например, краткие записи его помощника К. Сергеева, ездившего вместе с ним в Сибирь), записи неофициальных выступлений Сталина.
- Сочинения основоположников марксизма и основателей Коммунистической партии Советского Союза.
- Дневники (В.И. Вернадский, В.В. Вишневский, Г.М. Димитров, А.Г. Маньков, М.М. Пришвин, И.И. Шитц и др.). Этот вид источника передает прежде всего атмосферу того времени. Чрезвычайно важны записи бесед со Сталиным, которые имеются в дневнике Г. М. Димитрова.
- Воспоминания – это еще один теоретически возможный и чрезвычайно важный пласт источников. Но кто из тех, кто имел прямое отношение к действию механизма сталинской власти, мог оставить такие воспоминания? Кое-что о действии этого механизма в 1920-е гг. можно узнать из книги Б. Бажанова “Воспоминания бывшего секретаря Сталина"[85]. Но о 1930-х гг. никто подобных воспоминаний не написал. Потенциальные авторы были либо уничтожены во время Большого террора, либо до конца жизни хранили верность подписке, которую они давали при поступлении на службу, либо сказали так мало, что фактически не сказали ничего. Благодаря писателю Ф. Чуеву, историку Г.А. Куманеву и некоторым другим для Истории удалось частично сохранить откровенные свидетельства немногих членов сталинского окружения[86]. Среди этих откровений особенно содержательными оказались беседы Ф. Чуева с Молотовым, хотя и они в большинстве своем имеют общий характер, обходят наиболее острые моменты истории того времени или попросту лживы. Эту же характеристику можно отнести и к опубликованным воспоминаниям членов сталинского Политбюро[87]. "Памятные записки" Л. Кагановича, на которые в свое время возлагались большие надежды, не только не касаются ключевых вопросов политической истории 1930-х гг., но и в целом чрезвычайно поверхностны и напоминают до боли знакомые страницы "Краткого курса истории ВКП(б)".
Воспоминания Н.С. Хрущева, при всей их неоспоримой важности (особенно это касается их полного варианта, публиковавшегося в 1989 - 1990 гг. в журнале "Вопросы истории"), замечательны прежде всего иллюстрацией того, насколько даже Хрущев, являясь с конца 1930-х гг. членом Политбюро, был далек от реальных механизмов власти и потому имел о многом весьма смутное представление, никак не соответствовавшее его месту в партийной иерархии того времени. Возможно, существует и другой вариант объяснения, что он сознательно обошел вопросы механизма власти, так как по сути они оставались неизменными и во время его пребывания на посту Первого секретаря ЦК КПСС.
Мало информации о действительной практике принятия решений во времена Сталина содержат и воспоминания А.И. Микояна. Фактически его высказывание на эту тему: “Все мы были тогда мерзавцами” осталось нераскрытым[88]. Более того, по вине или составителя, или издательства “Вагриус” допущено принципиальное искажение сведений О.Г. Шатуновской о количестве репрессированных за 1934 – 1941 гг., которые она от имени КПК получила из КГБ. В тексте книги говорится, что за эти годы “расстреляно было около 1 млн (а не 7!) чел., а репрессировано еще более 18,5 млн”[89].
Из воспоминаний лиц, часто и неформально общавшихся со Сталиным, прошедших ГУЛАГ и уцелевших, в качестве примера можно привести воспоминания бывшего редактора "Известий" И.М. Гронского, который, однако, счел возможным также ограничиться минимумом свидетельств о том, как в действительности осуществлялась тогда власть. Конечно, мог бы немало рассказать Поскребышев, бессменно до 1952 г. (фактически до самой смерти Сталина) возглавлявший Особый сектор ЦК КПСС. Этот человек пережил и ХХ съезд, и время правления Хрущева и умер естественной смертью в 1965 г. Однако сам Поскребышев воспоминаний не писал, а Ф. Чуева на него не нашлось. Даже если бы и нашелся, еще неясно, согласился ли бы он что-нибудь рассказать, судя по публикации Л. Шкерина в журнале "Литературный Казахстан", в которой говорилось об эпизоде, когда он прямо задал вопрос бывшему помощнику Сталина: “"Поскребышев ...опасливо оглянулся по сторонам и, снизив голос, сказал:"Сколько мне известно, старух не расстреливали. Был слух, пускали в дело яд." Еще оглянулся и добавил:"А касательно Марии Ильиничны, я такому слуху не верю. Она, думаю, скоропостижно, как в газетах написано"”[90].
- Особое значение для изучения механизма сталинской власти имеют сохранившиеся в литературе разрозненные свидетельства о широко распространенной, особенно в 1930-е гг. практике проведения неформальных заседаний у Сталина, которые не стенографировались и не протоколировались. Скрытность его отмечали многие. Вот, к примеру, свидетельство Д.Т. Шепилова: “Сталин вообще не любил, когда записывали его слова”. Он же запомнил сказанные по этому поводу слова самого Сталина: “Я тоже никогда не пользуюсь стенографисткой. Не могу работать, когда она тут торчит”[91]. Предмет повышенной конспирации в те годы составляли военные вопросы и вопросы развертывания массового террора. Вот несколько характерных свидетельств о военных заседаниях, которые проводились у Сталина, и неразглашение сведений о которых составляло предмет его особой заботы. Референт Сталина генерал-полковник авиации А.С. Яковлев: "На совещаниях у Сталина в узком кругу не было стенографисток, секретарей, не велось каких-либо протокольных записей". Маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов, нарком вооружения в годы войны: "На заседаниях и совещаниях, которые проводил Сталин, обсуждение и принятие по ним решений осуществлялось нередко без протокольных записей, а часто и без соответствующего оформления решений". Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, заместитель Верховного главнокомандующего в годы войны: "Многие политические, военные, общегосударственные вопросы обсуждались и решались не только на официальных заседаниях Политбюро ЦК и в Секретариате ЦК, но и вечером за обедом на квартире или на даче И.В. Сталина, где обычно присутствовали наиболее близкие ему члены Политбюро". Генерал-полковник Б.Л. Ванников, нарком боеприпасов:"На заседаниях и совещаниях у Сталина существовала практика - обсуждать вопросы и принимать по ним решения нередко без протокольных записей... Отсюда ясно, что освещение многих событий только по документам недостаточно и неполно, а в ряде случаев и неточно"[92].
Добавлю к этому еще и пространное, но очень красноречивое свидетельство заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба Красной Армии в то время, генерал-майора А.М. Василевского: "Все стратегические решения высшего военного командования, на которых строился оперативный план, как полагали работники Оперативного управления, были утверждены Советским правительством. Лично я приходил к этой мысли потому, что вместе с другим заместителем Начальника Оперативного управления тов. Анисовым в 1940 г. дважды сопровождал, имея при себе оперативный план вооруженных сил, Заместителя Начальника генштаба тов. Ватутина в Кремль, где этот план должен был докладываться Наркомом Обороны и Начальником Генштаба И.В. Сталину. При этом нам в обоих случаях приходилось по нескольку часов ожидать в приемной указанных лиц с тем, чтобы получить от них обратно переданный им план, за сохранность которого мы отвечали. Никаких пометок в плане или указаний в дальнейшем о каких-либо поправках к нему в результате его рассмотрения мы не получили. Не было на плане и никаких виз, которые говорили бы о том, что план принят или отвергнут, хотя продолжавшиеся работы над ним свидетельствовали о том, что, по-видимому, он получил одобрение"[93]. Из этого отрывка видно, во-первых, насколько узкий круг лиц из военных был посвящен в планы Сталина - только Нарком обороны и Начальник Генштаба, а во-вторых, то, что все указания Сталин давал устно. Не стенографировалось, к примеру, и секретное совещание Сталина с командующими округами, членами военных советов и командующими ВВС западных приграничных округов, которое состоялось 24 мая 1941 г.[94]
85
85 Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина; Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1997. С. 5-234.
86
86 Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991; Чуев Ф. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992; Куманев Г.А. Рядом со Сталиным: откровенные свидетельства. М., 1999.
87
87 Каганович Л.М. Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника. М., 1996; Хрущев Н.С. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997; Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999.
88
88 Микоян А.И. Так было… С. 15.
89
89 Там же. С. 592.
90
90 Зенькович Н.А. Тайны кремлевских смертей. М., 1993. С. 45. Сохранилась чрезвычайно интересная запись А.Т. Твардовского о Поскребышеве, сделанная во время их совместного пребывания в Барвихе в ноябре 1963 г.: “И вот этот единственный в мире человек, который мог бы и должен бы явиться куда более интересным для современного мира Эккерманом, чем гетевский Эккерман, который мог бы написать великую книгу и с уходом которого исчезнет навсегда многое-многое из того, что еще, м.б., столетия будет интересовать историков, политиков, художников и т.п.
Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом, “отдыхает” здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А.Н. Поскребышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, м.б., дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных. Высшая школа умения держать язык за зубами, не помнить того, что не следует, школа личного отсутствия в том, к чему имеешь (имел) непосредственное касательство, и полная свобода от обязательств перед историей (“это не я – это партия в моем ничтожном естестве была на моем месте, и выполняла свою задачу, и могла избрать для этой цели чье-нибудь другое, столь же ничтожное, естество”). Пытаться к нему подступиться с разговором на тему о его исключительных, единственных возможностях и единственном в своем роде долге – дело безнадежное. “Что вы, что вы, зачем это? Ни к чему, да я и не знаю ничего”, - затрепыхался он в ответ на прямую постановку вопроса Леонидом Кудреватых (по словам последнего). И даже будто бы сказал: “Я боюсь”. Но дело не в страхе, хотя, конечно, страх над ним денный и нощный не может не висеть, а в том, пожалуй, что, как говорит Кудреватых, он вблизи производит впечатление прежде всего человека не только малообразованного, неначитанного, но просто недалекого и почти малограмотного. Таков этот полубезвестный, но могущественный временщик, выходец из дер[евни] Сопляки…”. – Твардовский А.Т. Рабочие тетради 60-х годов // Знамя. 2000. № 9 . С. 158-159.
91
91 Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 3. С. 17, 20.
92
92 Цит. по: Суворов В. День-М. Когда началась Вторая мировая война? М., 1994. С. 54.
93
93 Василевский А.М. Накануне войны // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 8.
94
94 Горьков Ю.А. Готовил ли Сталин упреждающий удар... С. 36. В книге В.М. Жухрая “Сталин: правда и ложь” (М., 1998. 2-е изд.) без ссылки на источник опубликована “стенограмма” расширенного заседания Политбюро ЦК в конце мая 1941 г., которая представляет собой компиляцию из разных источников, в том числе и из выступлений самого Сталина в послевоенные годы. Таким образом, 1) вся информация, которая выдается за подлинную стенограмму, уже была нам ранее известна, 2) оправдание Сталина в конце мая 1941 г. перед расширенным заседанием Политбюро за свой сговор с Гитлером в 1939 г. – это полная бессмыслица, 3) в стенограмме нет ничего о состоянии немецкой армии и подготовке страны к обороне, ради чего, согласно Жухраю, и собиралось это заседание. Выступление Г.К. Жукова настолько бессодержательно с точки зрения политического момента на конец мая 1941 г., что Сталин бы его просто не потерпел. Однако Жухрай, спекулируя на самом факте подобного совещания, которое действительно имело место 24 мая 1941 г. и о котором фактически ничего не известно, потому что никаких записей не велось, уводит нас от попытки понять, что в действительности происходило тогда на этом совещании. Исходя же из общего исторического контекста того времени, необходимо сделать вывод, прямо противоположный тому, в чем нас пытается убедить Жухрай своей “стенограммой”. Что касается личной секретной службы Сталина, занимавшейся под его контролем стратегической разведкой и контрразведкой по всему миру, то, зная механизм сталинской власти, можно вполне допустить ее существование. Если же говорить о содержании донесений его доверенных лиц, то здесь просто безграничное поле для фантазий и “творчества” таких писателей, как Жухрай. Особенно, если помнить о том, что Сталин не оставлял следов своей деятельности такого рода. К сожалению, многие авторы поверили этой фальшивке. Как подлинный документ она опубликована Р.И. Косолаповым в 15-м томе сочинений Сталина. На нее ссылается Р.Е. Кантор в рецензии на кн.: D.M. Glantz. Stumbling Colossus. The Red Army on the Eve of World War. University Press of Kansas. Lawrence, 1998 // Вопросы истории. 1999. № 6. С. 168. В качестве аргумента ее привел и В.А. Анфилов на заседании ассоциации историков Второй мировой войны 30 декабря 1997 г., посвященном вопросу о начале Великой Отечественной войны. Ему вполне аргументированно возразил В.А. Невежин, сказав, что документы, на которые ссылался В.А. Анфилов, “представляют собой умелую компиляцию речей и бесед Жукова, других полководцев, вложенную в уста Сталина историком В. Жухраем”// Война и политика, 1939 – 1941. М., 1999. С. 490-491.