Страница 36 из 41
— Жаль. Я-то надеялся… Кинжал к отмщенью позовет…
— Б-р-р-р! — поежился Ануфриев. — Поражаете вы меня, Григорий Александрович. Сам Пушкин считал…
— Считал! А с Дантесом кто дрался, Ануфриев, что ли? — подступая к нему вплотную, закричал Григорий.
— Э, да тут я вижу, рукопашной пахнет! — В кабинетик вошел-втиснулся Симонов, высокий, собранный, с добродушной улыбкой на лице. — Ищу начальника цеха, а его, оказывается, к стенке прижали. За дело или так, для профилактики? А то на литературных примерах нашему брату производственнику порой крепко достается. — Ануфриев и Григорий отпрянули назад, смущенные нежданным появлением директора, да так и застыли по углам, слушая его на редкость неторопливую речь. — Недавно случай был. Пригласили главным инженером на соседний завод толкового специалиста из Перми. Прилетает молодой, вежливый и диктует: трехкомнатная квартира, оклад триста рублей, подходящую работу жене, а сыну — ясли. Вылитый Чешков из «Человека со стороны». Только там без яслей. Директор знает: если по уму да по пьесе, требования надо удовлетворить. Но с жильем пока туговато. Он и туда, и сюда… Но молодой напирает. Посоветовался директор с секретарем райкома. Тот смеется, зови, говорит, ко мне. Как он разнес бедного специалиста! Чешковщиной, мол, больны, самомнение раздуто, ставите себя выше коллектива, в котором, и поработать не успели… Мало вас печать критиковала, еще хотите? Специалист возражает: никто его в печати не критиковал. А ему: не вас, так Чешкова. Какая разница? Одного поля ягода. Выводы пора делать, молодой человек, выводы! Понурым ушел специалист, обещал избавиться от чешковщины. А директора секретарь предупредил: «Пьесы смотреть и книжки читать про заводскую жизнь для руководителя недостаточно. Важней знать, как критика к ним относится. Мнение важно, вот что! Иначе литературные примеры кое-кого в другую сторону затянут».
— Полностью согласен, Валерий Павлович, — быстро проговорил Ануфриев, хотя директор ничего и не спрашивал. — Знать твердое мнение — это уже половина дела. Как по накатанной лыжне скользить — даже с закрытыми глазами можно.
— Ох, и скор ты соглашаться! — покачал головой Симонов. Прищурился, нацелив зрачки на Григория. — А что Панкратов думает?
— По мне бы свою лыжню пробить. Трудней, на верней, — ответил Григорий.
— Свою, значит? — вроде бы удивился директор. — Места на земле не хватит, если каждый захочет свою пробивать.
— Не захочет! Вы же прекрасно знаете, что не захочет! — убежденно сказал Григорий. — Большинству накатанную подавай. Встал — и покатил. Не столь важно — куда, главное — твердо и надежно. Скользи себе с закрытыми глазами…
— Э, да ты злой, Панкратов! — сказал директор, и было не понять, доволен он или осуждает.
Нахохлившийся Ануфриев стоял в углу, изо всех сил стараясь показать, что ему эти уколы, как слону дробина.
— Не обращайте внимания, Валерий Павлович, — сказал он. — Погоня за оригинальностью — и только.
— Помнится, Панкратов, — директор, казалось, пропустил реплику Ануфриева мимо ушей, — помнится, ты сам утверждал, что сверху все виднее. Где же последовательность?.. Не люблю предсказаний, но… Остаться наедине со своей правдой, свистеть в кулак и чувствовать себя героем — разве не смехотворно?.. — Он пригнул голову, шагнул к столу. — А теперь давайте о деле. Ваши соображения?
Ануфриев и Григорий подробно изложили то, о чем говорили перед его приходом. Директор выслушивал их доводы, затем лез вглубь, вширь, выворачивал все наизнанку, требовал цифровых подкреплений прямо сейчас, немедля, опротестовывал одни аргументы, защищал другие и — в конце концов, ушел удовлетворенный.
А Григорий по его милости опоздал на свидание.
Ничего, утешал он себя, а то зачастил, чуть ли не каждый день — свидание за свиданием. И сам отдохну, и ей разнообразие. Легкомысленно в моем возрасте так резко перестраиваться. То года два вообще от женщин воротило, то прилип и лапки от восторга свесил, ах, как замечательно!
Он решил воспользоваться антрактом и отправился к Виктору. Алексей и Аленка разъехались в разные стороны, изредка балуют его печальными письмами. Несмотря на спешку, с которой они все покидали, торопясь поскорее уехать, умчаться друг от друга и от места, где произошло несчастье, Аленка все-таки умудрилась оформить передачу квартиры какой-то семейной своей подруге на временное пользование. А Григорий до сих пор винит себя: вот если бы не Магомаев, вот если бы успел!..
Виктор лежал на тахте и слушал пластинку.
— Вить, я очень злой? — спросил Григорий, как спрашивают невпопад о чем-то таком, что висит на душе и ничем его не снимешь.
Виктор приподнялся на локтях, длинная тонкая шея его еще больше вытянулась, серые глаза изучающе глянули на друга.
— Нет, Гриша, — сказал он, — ты не злой. Ты жесткий, как мясо старого верблюда. Сомневаюсь, что кому-то охота тебя пожевать. Может, я и не прав. Но уж абсолютно точно: углы режешь почем зря. А у нас и земля, и формы ее обитателей, и ракеты — кругом овальным линиям простор. А тебе углы подавай. И самые острые. Я тоже, поверь, ценю прямолинейность, но — прямолинейность течения большой реки, а не комариного полета.
— Но не могу же я совмещать в себе и овальность, и углы! — возразил Григорий.
— Пожалуйста. Только не возмущайся, когда это сочетается в других.
Григорий посидел в кресле, походил по комнате, уселся на край тахты.
— Вить, а если бы ты застал ночью свою Земфиру с цыганом? Что бы ты сделал?
— Уже началось? — Виктор горестно тряхнул волосами. — Рановато для Зои…
— Причем тут Зоя? — с яростью перебил Григорий.
— А, это тест на соблюдение морального кодекса!.. Так знай: я бы предпринял все, чтобы отбить Земфиру у цыгана. Ведь свою жену отбивать гораздо благородней, чем чужую. Но потом, возможно, сам бы оставил ее…
— Все-то ты понимаешь, а не женишься. Отчего?
— Потому и не женюсь, что понимаю. Из теоретиков всегда дрянные практики выходят. Хотя… Пока любой из нас, взяв молоток, не расшибет себе пальцы, он считает, что в нем зарыт талант плотника.
8
Цех выбивался из сил и наращивал показатели, так необходимые заводу. Особенно круто приходилось на участке по выпуску расточных станков, где в свое время работал Григорий. Именно здесь решалась судьба плана, потому что станок — не какие-нибудь плоскогубцы и сборка его сразу заметна на заводском горизонте.
Григорий был откровенен с парнями. Конечно, если б все шло нормально, если б кое-кто не напорол глупостей, вряд ли бы ему пришлось ораторствовать перед ними и призывать к перегрузкам. Уж коли по-честному, то никаких объективных причин нет. Просто многие неполадки свалились разом в одну кучу, и надо поднатужиться, протащить завод на своих плечах, чтобы те, кому следует, успели во всем разобраться, все отладить.
Парни для порядка погудели, но согласились: отступать уже некуда. Тем более что Григорию они верили, знали, что человек он деловой и просить о чем-либо зря не станет. Только Гошка с редкой звериной фамилией Носорогов и тоненьким птичьим носиком буркнул вроде бы недовольно:
— Бывший товарищ в роли кровопийцы. Ай, как нехорошо! Хотя бы постарался, чтобы обстоятельства, которые правят нами, совпадали с нашими интересами.
Улыбнулся Гошка, замолк и пошел к своему станку. Работать пора, а от работы его никакими директивами не оторвешь.
Григорий рассказывал как-то Зое об этих парнях, ну и о Гошке Носорогове тоже. Услышав его фамилию, она долго смеялась, прикладывая пухлые, как оладышки, ладони к повлажневшим глазам.
— Он, видно, живет по соседству со мной, этот Гоша, — отсмеявшись, сказала она. — Утром у нас на остановке обычно толчея. Однажды я вышла пораньше, чтобы не очень спешить, а он, бедняга, вероятно, запаздывал. У автобусных дверей не протолкнуться. Вдруг слышу: «Пропустите, товарищи! Срочный опасный груз! Пропустите, товарищи!..» Люди от неожиданности расступились, и он свободненько, даже не лишившись пуговицы, попал в автобус. Там на него набросились: «Нахал! Обманщик! Все давятся, а он — как чрезвычайный посол…» — «Зачем обманщик? — сказал Гоша. — Я на работу тороплюсь. Не меньше, чем ваш посол. И даже больше. Вы когда-нибудь видели, чтобы носорог торопился, на работу? Нет. Так смотрите! Ибо я есть самый настоящий Носорогов. Желаете убедиться?» И он достал паспорт.