Страница 30 из 41
— Перекати-поле?
— Какая ерунда! — выпалил Григорий и тут же закашлялся, поняв, что перехватил. — Простите… Однако не перекати-поле, не маятник, а непреклонный восходитель — вот человек! Его прочность в постоянстве цели.
— Без отклонений? — Темные глаза ее, мягкие, как бархат, смотрели с наивностью второклашки, осмелившейся задать учителю каверзный вопрос.
— Конечно! — согласился он.
— В таком случае ваш человек дистиллированный! — Темные глаза на мгновение зажмурились, запечатлев его поражение.
— Ай, как не-хо-ро-шо! — сказал Григорий, и снова мелькнула мысль, что Зоя ему откуда-то знакома. — Рудина критикуете, а в споре пользуетесь его приемами. Небось, филолог?
— Что, коллегу почувствовали?
— Где уж нам… Я экономист.
— Я тоже.
— Ну да?!
И они рассмеялись, им стало необыкновенно весело, просто и ясно. И Григорий уже не пытался вспомнить, где, и, когда он встречал эту девушку.
4
Нет, так определенно нельзя работать. Черт бы его побрал, этого Ануфриева! Перестраховщик несчастный! Чуть дело позаковыристей — прыг в кусты. Обмозговать, посоветоваться, обсудить, мол, надо. И потянется волынка, хоть криком кричи. Пока самому не надоест и не отстанешь от него со своими предложениями. А он только того и ждет. Коли ты забыл, ему сам бог велел. И все шито-крыто. Ни тебе обиженных, ни тебе оскорбленных.
Был Ануфриев, и не стало Ануфриева. Что-то в нем сломалось, перекосилось. Или, наоборот, выпрямилось? Ведь сам он вполне доволен собой, довольство из него так и прет. Чепуха какая-то…
Впрочем, думал Григорий, при той системе выдвижений, когда за основу берутся не потенциальные способности человека, необходимые на новой должности и еще едва-едва приметные, а те, что проявились на прежней работе, при такой системе ошибочные назначения возможны сплошь и рядом.
Не зря говорят: каждый хорош на своем месте. На чужое поставь его — и завалит. В механическом цехе три участка, три мастера: Свиридов, Усупов и Ануфриев, вернее, он раньше мастером был, теперь вместо него Пенкин, но все равно. Считалось, что наиболее перспективен Ануфриев. Расторопен, исполнителен, может нажать, достать, в карман за словом не полезет, и диплом инженера без отрыва от производства имеется. А почему бы не посмотреть с другой стороны? Свиридов как мастер послабее, с расторопностью, исполнительностью, с тем, чтобы достать, нажать, у него похуже. Но зато он инициативен, решителен, толковую идею с кончика твоего языка сорвет и сам в драку за нее полезет.
Но было ли когда-нибудь так, чтобы, руководствуясь соображениями дела (по другим соображениям-то бывало), выдвигали в начальство не самого сильного, а того, кто послабее? Нет, сколько ни скреби затылок, бесполезно. Хотя как знать, может, человек именно потому здесь и послабее, что создан для другого места, где будет на голову выше своего соперника.
В чисто деловом плане нормировщик Панкратов встречал просчеты и похлеще. Газеты он не только выписывает, но и читает. А там не дураки сидят, чтобы про одни успехи трубить. Если не в строке, то между строк на такое натолкнешься, что тревожно становится. И радостно одновременно. Ведь если откровенно пишут об ошибках, трудностях, значит, знают, как их преодолеть. И тогда до каждого дойдет: давай, дружок, напрягись, засучи рукава, затяни пояс потуже и помоги своему родному государству. Уж оно-то никогда в долгу перед тобой не останется… Хуже, если все видят недостатки, а газеты о них помалкивают. Получается, что там сидят и думают, будто народ еще не дорос до этого, во всяком случае его некоторая часть. А народ давно дорос, и пока там думают: писать не писать, он горбом своим устраняет эти самые недостатки. Только горьковато ему от неполного доверия…
Но причем тут бедный Ануфриев? А вот причем.
Работает в механическом токарь Останков. Сообразительный мужик, ветеран и все такое прочее. Но заметил как-то Григорий, что слишком уж легко сменное задание он выполняет. Вник и возмутился. Оказывается, Останков смастерил умненькое приспособление, ускоряющее операцию, втихую установил на своем станке и теперь, как говорят, одной левой перекрывает норму.
«Ты что ж, дядя Митя, разбой среди бела дня учинил?» — приблизительно так и очень вежливым тоном, хотя внутри клокотало, поинтересовался Григорий. А тот простачком прикинулся. Какой, мол, прок рацпредложением оформлять? Дело копеечное, провозишься больше, чем получишь. Да и завернуть могут. С тех, кто «рацами» заправляет, взятки гладки. Завернут — и приветик. Лучше уж я сам попользуюсь. «Нет, дядя Митя, — примерно так сказал Григорий, — придется тебе закрывать свою лавочку. Поступай, как порядочные люди поступают. Государство у нас доброе, но если всякий будет залезать к нему в карман, без штанов скоро останемся».
Позеленел Останков, но ни слова. Что ж, пусть зеленеет, коль провинился.
Тогда-то и допустил нормировщик Панкратов тактическую ошибку. Он пообещал дяде Мите, что расскажет о его поступке кому следует. Потупил Останков злые очи и опять смолчал. Все-таки выдержки ветерану не занимать.
А через час Григория пригласил начальник цеха.
— Что там у вас произошло с Останковым, Григорий Александрович? — взволнованно заговорил он, ерзая в широком кожаном кресле. — Я просто шокирован, поражен… Молодой специалист, новая должность, командировка по обмену опытом — и какие тревожные сигналы! От нас, недавних студентов, люди ждут деликатного, тактичного обращения, ибо общество затратило на наше обучение и воспитание, огромные средства, которые.
— Успокойся, Коля, с чего тебя так понесло? — сказал Григорий, присаживаясь возле стола.
— С чего, с чего… Вот даже сейчас… Коля… А я ведь при исполнении, положено официально. Договаривались же! И Останков обиделся. В товарищеский суд грозится подать. Если вы, говорит, как начальник цеха, не воздействуете, не примете соответствующих мер, обязательно подам.
— Любопытно, успел, значит, на меня наплести? — Григорий посмеивался, но острые черты его лица стали еще резче, напряглись и сам он, небольшой, но крепкий, пружинистый, подался вперед, в сторону собеседника.
Ануфриев почему-то смутился, вышел из-за стола, маленькими шажками забегал по кабинету.
— Останков серьезные обвинения предъявляет, Григорий Александрович. «Тыкаете» пожилому, человеку, оскорбляете — и разбойником, и лавочником, и вором обозвали. Как только язык мог повернуться! Двадцать лет, говорит, на заводе, а такого не слышал. Один из передовиков у нас, фотография на цеховой доске Почета. И вдруг молодой специалист…
— Да перестань ты со своим молодым специалистом носиться! — вспылил Григорий. — Скажи лучше, объяснил ли он тебе, из-за чего у нас стычка вышла?
— А как же! Придумал, говорит, приспособление и, прежде чем оформлять для бюро рационализации, решил опробовать на своем станке, посмотреть, есть ли эффект какой. Только приладил, а тут Панкратов ястребом…
— Ну, и дурак он, твой Останков, — как-то даже разочарованно произнес Григорий. — На металле тоже следы остаются, если понадобится, можно доказать, что работал он с этим приспособлением не один день, а месяца два-три.
— Постой-постой, — еще пуще заволновался Ануфриев. — Что же тогда получается?
— Легкой жизни он для себя захотел, вот что. Пускай другие надрываются, а ему в передовиках — раз плюнуть. Может заколачивать, сколько захочет. Побаивался, правда, что раскусят, тянул кота за хвост. Но постепенно вошел бы во вкус, не накрой я его сегодня.
Григорий рассказал начальнику цеха, как было на самом деле. И обошелся он с Останковым чересчур вежливо, аж зло берет. Узнай об этом другие токари, морду бы ему набили. А то чуть что — ветеран! Рабочий стаж — не индульгенция, не ширма, за которой можно черт знает, чем заниматься. Мальчишка бы по недомыслию оплошал, а Останков в этих делах зубр, ему на полную катушку полагается. Для начала, конечно, портрет с доски Почета убрать надо. Негоже таким соседством настоящих передовиков срамить. Григорий сам сейчас пойдет и снимет. И отдаст дяде Мите на память о былых заслугах. Пускай положит под подушку, авось хоть сны чистые будут сниться. Глядишь, и вправду па поправку пойдет.