Плоский мир

А маленьких двухсигнальных светофоров-карликов и вовсе было бессчетное количество; киша и соединяясь в наземные фиалковые гирлянды, они простирались до самого горизонта и там уже вплетались в блистающе-зыбкий ковер ночного города.

2006-й март, 19-й день

Вадим позвонил мне часов в пять вечера. Он был взволнован, и голос его не предвещал ничего хорошего; попросил встретиться в кафе рядом со своим домом через полчаса.

— Скажи хотя бы вкратце, что ты узнал, — не выдержал я.

— Хорошо, скажу. Этот человек — Григорий Аверченко. Ее муж.

— Что?!

— Да, да, ты не ослышался. Оказывается, он никогда не погибал, а жив-здоров, и вернулся, чтобы забрать ее у меня.

Вот что рассказал мне Вадим, когда я пришел на встречу.

Утром, в девять часов утра он проснулся от того, что в прихожей кто-то поворачивал ключ в замочной скважине; он протер глаза, взглянул на чуть приоткрытую дверь своей комнаты и увидел, как на секунду узкую, мерцающую дневным светом щель заслонило платье Дарьи. Через пару секунд дверь открылась и тут же захлопнулась.

На счастье ночью Вадим заснул одетым, в кресле, и теперь, не теряя времени, мог следовать за своей девушкой.

Когда он вышел из подъезда, Дарья была уже в отдалении, на другой стороне улицы; проголосовала и взяла маршрутное такси. Вадим быстро остановил машину, проезжавшую мимо, и попросил водителя ехать следом.

Дарья вышла в самом центре города, в начале Суворовской улицы, затем прошла еще несколько кварталов и свернула к дверям кофейни.

За столиком у окна ее ждал вчерашний мужчина. Сейчас, наблюдая с улицы, Вадим мог тщательнее рассмотреть его лицо…

— Это был он, я абсолютно в этом уверен.

— Откуда ты знаешь? Дарья когда-нибудь показывала тебе его фотографию?

— Нет, я сам как-то увидел его изображение. У Дарьи есть кулон. Однажды она оставила его на ночном столике, среди своей косметики. Я открыл его и увидел фотографию, а под нею гравировку: Г. А.

— Да, — согласился я, — значит, и правда нет никаких сомнений. Но Боже мой, это же просто… просто… у меня нет слов… Что было потом?

— В кофейне они провели полчаса. Затем вышли на улицу. Я предполагал, что она отправится к нему, но ошибся — они поцеловались и попрощались. Я последовал за ним. Мы долго плутали — (он почему-то никак не хотел возвращаться домой, а решил прогуляться по городу, и, в результате, где мы только не побывали, даже на местной железной дороге!) — но все же когда-то это должно было закончиться. Он снимает меблированную комнату на южной окраине города. Я сумел выяснить адрес.

— Ты говорил с Дарьей, когда вернулся домой?

— Конечно. Я сказал ей, что следил за ней, и мне все известно…

«Что тебе известно?» — спросила она. В ее голосе слышался испуг.

«Этот человек твой муж. Григорий. Я узнал его».

Она побледнела и долгое время не хотела ничего говорить, но потом, видно, поняла, что теперь отрицать что-либо не имеет смысла. Она сказала:

«Я узнала, что он жив две с половиной недели назад, — при этих словах лицо ее озарилось счастливым проблеском, но затем тотчас же сделалось совершенно серьезным — Дарья посмотрела на меня, и лишь когда я приметил сверкающую зеленую заколку, ту самую, которая пряталась в ее волосах и в день нашей первой встречи, я понял, куда перебежало счастье с ее лица, — я прошу тебя только об одном: мне нужно пожить здесь еще месяц. Потом мы с ним уедем».

Бессмысленно было спрашивать ее, уверена ли она в своем выборе, — я видел, что совершенно ничего для нее не значу; все, что между нами было, моя любовь к ней, совместная жизнь — все это было забыто и разом перечеркнуто. Да, она любила своего мужа, и я должен был ее отпустить, но я не видел в ней никаких колебаний, а следовательно она всегда со мною лицемерила и просто боялась остаться одна.

Мне хотелось знать, зачем теперь, когда он объявился, ему понадобилась конспирация. Как ему удалось спастись и почему он дал о себе знать только сейчас? Я спросил ее.

«Вадим, я прошу тебя, если ты меня любишь, отпусти и не проси, чтобы я сообщила тебе больше».

«Мне кажется, я имею право знать», — возразил я.

«Это не моя тайна, пойми. Когда все будет закончено, возможно, я расскажу тебе».

Возможно? Снова я, как и несколько дней назад, почувствовал рождающуюся во мне ярость. Меня ни во что не ставили, ни во что не хотели посвятить, да еще при этом просили об одолжении.

«Ты, наверное, хочешь сказать: если он тебе позволит, тогда ты расскажешь», — произнес я, стараясь быть при этом как можно более резким и язвительным.

Дарья посмотрела на меня. Я видел, что мои слова ее задели; все же она попыталась избежать назревавшей ссоры и сказала очень ровно, чуть ли не мягко, (таким тоном она обычно разговаривала со своей престарелой матерью, по телефону, провод которого растягивался на тысячу с лишним километров):

«Вадим, давай не будем начинать то же самое».

«Как ты сказала? — я сделал вид, что ошарашен ее спокойствием, — не хочешь продолжать? Нет, дорогая, мы еще как будем продолжать. Еще как будем…»

После этого я по-настоящему взвился, и меня было уже не остановить. Я кричал, чтобы она убиралась ко всем чертям — я не позволю ей больше играть со мной, не позволю остаться в моем доме ни на минуту, пусть не рассчитывает, — кажется, так я говорил; она дала мне пощечину — думала, вероятно, что после этого я утихомирюсь, но это только еще больше меня раззадорило — я схватил ее за плечи, стал трясти и при этом все продолжал кричать, теперь уже совершеннейшую бессмыслицу вперемежку с чудовищными проклятиями. Вдруг что-то сверкнуло в разгоряченных извилинах моего мозга. Я прижал Дарью к себе и начал срывать с нее блузку. Понимая, что я собираюсь с ней сделать, она начала вырываться и звать на помощь; заколка слетела с ее головы и упала на пол; волосы растрепались, и на меня хлынуло жасмином… Вероятно, я действительно сделал бы это, но вдруг что-то произошло — я даже сам не могу точно сказать, что это такое было; я почувствовал внутри себя некие странные приближающиеся шаги, разом снявшие с меня всю горячность и заставившие меня ослабить хватку… Это было похоже… — Вадим остановился, прищурился и в раздумье обвел взглядом помещение кафе, — ты не смотрел в детстве один странный мультфильм про человека, который шел на работу: по улице, потом сел в автобус, и все это время внутри его живота просвечивал еще один человек, абсолютный его двойник, только размером в десять раз меньше, почти что гомункулус, несчастный гомункулус при всем при том — видишь ли, он повторял все то же самое, что делал его хозяин — так же шел, только как будто на одном месте, ибо так и не выходил за пределы живота, — но как только большой человек где-нибудь останавливался — на автобусной остановке или же случайно встретив на тротуаре хорошего знакомого — маленький все время запаздывал и ударялся о мягкие стенки туловища?.. Нет, не помнишь такого мультфильма? Ладно. Но это настолько угнетало его, что он начинал рыдать и приходил в себя лишь тогда, когда большой продолжал свое размеренное шествие по ровной дороге. И никогда не мог маленький взять дело под свой контроль. Но на самом деле это неправда — ведь в тот момент, когда я, пребывая в полном беспамятстве, навалился на Дарью, этот маленький человек, другой Вадим, живущий внутри меня, победил и заставил отступить, несмотря на то, что переживал не меньше моего. Я уверен, что услышал именно его шаги, понимаешь?.. Павел, знаешь, я думаю, в каждом из нас живет вот такой вот маленький двойник нас самих. Только значит он далеко не одно и то же. И всегда старается взять дело под свой контроль, но редко удается. Я думаю, если бы этот человек вырос и заполнил все оставшееся пространство внутри… нам ровно ничего не нужно было бы менять в себе после этого.

Минуты две мы сидели молча. Я внимательно наблюдал за ним и вдруг понял, что сейчас, в этот самый момент совершенно не могу описать Вадима словами, (а изобразить рукой — и подавно). Не подбирался ни один эпитет.