Страница 57 из 66
Кафе «Дежавю»… это Кутузовская улица… Я накинул куртку и вышел. Мне предстояло ехать на маршрутке две остановки, а затем пройти еще квартала четыре…
…Я свернул за угловой дом и мигом скользнул обратно: они были там, стояли на тротуаре, прямо возле дверей кафе, о чем-то болтали, но скорее всего уже прощались. Я осторожно высунул голову и принялся наблюдать за ними. Случайный прохожий чиркнул своей талией об мою, удивленно посмотрел на меня, но свернул на Кутузовскую, так и не произнеся ни слова. Таня и Олег поцеловались в щеки. Больше всего я опасался, что она отправится в мою сторону, — так и вышло; мне пришлось спрятаться в близлежащий подъезд и ждать, пока она пройдет мимо. Потом я быстро выбежал на Кутузовскую и стал лихорадочно искать глазами его фигуру. Есть, вот она! Олег перешел на другую сторону улицы и издалека напоминал теперь черного слона в дорожных шахматах. Я бежал до тех пор, пока расстояние между нами не сократилось до метров десяти — немногочисленные лица прохожих, мелькая передо мной затертыми от времени каменными масками, сваливались вниз, раскалывались на тысячи черепков и превращались в дорожную пыль — а затем резко замедлил шаг и следовал за Олегом очень осторожно, часто останавливаясь, а иногда даже прижимаясь к стенам домов.
Желтолицые окна, крошившие мою сетчатку сужающимся лабиринтом деревянных рам, казались новенькими глянцевыми наклейками, а сами здания напоминали декорации из фильмов середины шестидесятых, — было бы чуть светлее, они и вовсе превратились бы в обувные коробки; черные саблезубые облака, разрезали звездное тесто на тысячи жестяных формочек. Комнатные флюгеры, растущие из цветочных горшков, проектировались на улицу в дорожные фонари…
Мы петляли минут двадцать, но я еще рассчитывал, что он направляется к себе домой, однако чуть позже, представив проделанный маршрут, понял, что мои надежды не оправдались, и Олег просто прогуливался. Улочки становились все более неприветливыми и узкими; бетон дороги то и дело нарушался глубокими трещинами; людей вокруг стало заметно меньше. Я недовольно поеживался, но упорно шел следом, часто поглядывая себе под ноги, дабы не споткнуться и не наделать шума. Странно, у меня возникало чувство, будто я никогда еще здесь не был, а ведь я жил в этом городе с самого рождения и доселе предполагал, что исходил его вдоль и поперек.
Внезапно дома расступились, и мы вышли к железной дороге. Теперь я мог хотя бы приблизительно оценить, где мы находились: на противоположной от реки окраине города. Олег остановился у самых рельс; из-за их готического блеска его узкая, словно завернутая в ковер фигура из шахматного слона превратилась в черную стрелковую мишень. Я недоумевал, зачем он сюда пришел? Довольно странное место для ночных прогулок. Некоторое время Олег медлил, осматривался, а затем решительно направился вдоль полотна. Теперь я должен был сохранять особенную осторожность и отпустить его на более приличную дистанцию, ведь он мог в любой момент услышать чужой шорох гравия и обернуться. Я спрятался за деревом и продолжал свой путь только спустя полминуты. Изредка попадались нам на пути светофоры, но даже несмотря на то, что многие из них рассекали темноту разрешающими сигналами, я так и не услышал за спиною ни одного спотыкающегося ворчания поезда, ни электрического всплеска, взбегавшего по полотну, точно мурашки по спине, — словом, создавалось впечатление, будто они пропускали нас, и один раз у меня даже появилось желание посмотреть, сменился ли зеленый огонь на красный после того, как я прошествовал мимо, желание, которое я подавил с огромным трудом. Синих двухсигнальных светофоров, которые по росту не выше рельсового порога, — тех было еще меньше, но у стрелок своим созерцательным рентгеном они превращали колею чуть ли не во взлетную полосу…
Постепенно коченеющие деревья по бокам сменились гаражными постройками. Олег все не сбавлял шага, отмеряя каждым по полтора десятка гравийных камней. Один раз он сошел с полотна; я инстинктивно остановился, побоявшись, что он сейчас обернется, но тут же мое внимание привлекла оранжевая точка, которой он уступил место подобно тому, как ранее деревья уступили место гаражам. Поначалу я не мог определить, что это за точка, имевшая из-за ночи темно-фиолетовую примесь, но очень скоро она превратилась в железнодорожника. Он, видно, был сильно пьян, потому как, сидя прямо на рельсах, уткнул голову глубоко между коленей. Снова пришлось мне удивиться действиям Олега — его реакция на появление этого человека оказалась довольно необычной: он не прошел мимо, а остановился метрах в пяти и принялся осторожно разглядывать незнакомца, наклоняясь вперед и даже вытягивая шею, — так любопытный, но опасливый прохожий разглядывает большой целлофановый сверток, лежащий посреди тротуара, осторожно изучает, боясь обнаружить в нем труп, (и еще больше — что это будет его собственный труп). Я подозревал, что произойдет дальше и поэтому сел за шиповниковый куст, справа от колеи. Олег еще немного помедлил, затем подошел к железнодорожнику и, склонившись над ним, о чем-то спросил; несколько секунд их фигуры напоминали деформированный обух, и рыжая куртка как будто подпирала падающую матерчатую тубу настенного ковра. Сначала железнодорожник не мог понять, что происходит, а потом высоко поднял голову, начал что-то бормотать и указывать Олегу вперед, то ли на светофор, чуть поодаль выраставший из гравия красноглазым циклопом, то ли просто хотел указать направление, в котором ушли его собутыльники. Олег видно не слушал пьяного человека, а просто ждал, пока тот закончит говорить, но железнодорожник все не останавливался, и тогда Олег оборвал его и что-то спросил. Тот еще усерднее принялся рвать струну горизонта указательным пальцем, говорить достаточно громко, — но язык его заплетался, и в результате я четко услышал лишь одно-единственное слово — им оказалось обращение к Богу.
— Да что случилось? Ничего не понимаю! — воскликнул Олег.
Железнодорожник замотал головой, сокрушенно и безнадежно, и, смяв полы своей куртки, опять уткнулся носом в колени.
Олег в сердцах махнул рукой и направился дальше, но я все не выходил из своего колючего убежища, терпеливо ждал, и выпрямился в полный рост лишь когда он минул светофор.
Встреча с железнодорожником, как будто вдохнула в Олега странную нерешительность, — если раньше его походка была уверенной, то теперь все изменилось: он часто останавливался, и один раз закурил. Я начинал чувствовать скуку, перераставшую в усталость, — мне казалось, это приключение так ничем и не кончится; но в то же время здравые рассуждения, что он-де, в конце концов, направится домой, — (не заночует же прямо здесь!), — ободряли меня и прибавляли терпения двигаться вперед. Вскоре мы подошли к переезду, — совершенно пустому, потому что времени было уже около часа с четвертью, — и я вздохнул с облегчением: Олег свернул обратно в город. Почти полное отсутствие автомобилей позволило сворам бродячих собак дефилировать прямо по дорожным полосам; висячие светофоры переключились на желтый гармонический сигнал и теперь словно метрономы отмеряли музыку поднявшегося ветра.
Олег ускорил шаг и минут через десять мы, свернув на проспект, оказались в центре города. Ага, так вот где он остановился! «Корабельная» гостиница! Теперь у него не было квартиры в городе, так как в Швецию он, вероятно, переехал вместе с родственниками, (если таковые у него вообще хоть когда-нибудь были). Я почувствовал секундный соблазн зайти в неприветливое двухэтажное здание, подняться в Олегов номер и поговорить с ним прямо сейчас, но тут же призвал себя к здравому смыслу — я устал, — (он, вероятно, тоже), — и совершенно не был готов к серьезному разговору, мне следовало все как следует обмозговать, выработать правильную тактику поведения, а потом уже действовать. Я помедлил с минуту, наблюдая за окнами, затем развернулся и пошел в обратном направлении.
Ночью мне приснился странный сон: я снова оказался на рельсах, но ни Олега, ни железнодорожника нигде не было, и еще кое-что изменилось: светофоры… вернее, их количество… теперь их оказалось больше раз в десять. Они стояли очень близко друг к другу, иногда даже на рельсовых колеях, и я ходил туда-сюда, заглядывая в разноцветные глаза и табло-рот то одному, то другому. Одни иллюминировали и высвечивали на табло непонятные мозаичные фигуры, иные проявляли большую уверенность, не метались в мимической лихорадке и давали мне единственный сигнал, значение которого я, между тем, не в силах был разгадать.