Страница 4 из 17
– Стоит этим попрошайкам приплыть сюда, и они начинают тянуть все, что не прибито гвоздями. Без толку им говорить.
Само собой разумеется, они приплывут. Я часто прогуливаюсь вдоль доков, окаймляющих Саут-стрит всего в паре кварталов от моего пути домой из «Погребка Ника», и они гордятся судами, жирными, как мыши, в которых пассажиров больше, чем блох на собаке. Эмигранты приплывали все годы – даже во время Паники[7], когда я видел, как голодают люди. Сейчас снова появилась работа, нужно прокладывать железные дороги, строить склады. Но, жалеете вы эмигрантов или желаете им потонуть, все граждане сходятся в одном: этих эмигрантов чертовски много. Большинство из них ирландцы, а все они католики. И почти все соглашаются со следующей мыслью, которая приходит на ум: у нас нет ни средств, ни желания прокормить их. Если все пойдет еще хуже, отцам города придется открыть кошельки и наладить какой-то порядок встречи – какую-то систему, не позволяющую иностранцам скапливаться в прибрежных переулках, утаскивая крохи у карманников, пока они сами не научатся воровать кошельки. Неделю назад я проходил мимо судна, выблевывавшего семь или восемь десятков скелетов с Изумрудного острова; эти эмигранты остекленело смотрели на наш город, будто не верили в его существование.
– А как же благотворительность, а, Хопс? – заметил я.
– Благотворительность тут ни при чем, – нахмурился он и с глухим «пинг» поставил свою стопку на барную стойку. – Точнее, этот конкретный город не желает иметь ничего общего с благотворительностью, когда она есть пустая трата времени. Я скорее обучу нравственности свинью, чем ирландца. И я хочу еще тарелку устриц.
Я крикнул Джулиусу, чернокожему парнишке, который мыл и вскрывал раковины, еще десяток с перцем. Хопстилл – угроза хорошему настроению. Я уже совсем было собрался сказать ему об этом. Но тут бьющее из дверей копье света порвала темная тень, и в бар спустилась Мерси Андерхилл.
– Доброе утро, мистер Хопстилл, – нараспев произнесла она мягким голоском. – Мистер Уайлд.
Будь Мерси Андерхилл еще совершеннее, влюбиться в нее заняло бы день нелегкой работы. Но у нее хватало недостатков, чтобы это оказалась до смешного просто. Например, ямочка на подбородке, похожая на бороздку персика, и широко расставленные синие глаза, придающие ей при разговоре недоуменный вид. Однако в ее голове не было ничего недоуменного; еще одна черта, которую отдельные мужчины считали недостатком. Мерси – исключительная книжница, бледна, как гусиное перо, взращена на текстах и диспутах преподобным Томасом Андерхиллом, и мужчины, замечавшие ее красоту, тратили чертову уйму времени, уговаривая ее оторваться от последнего томика, изданного «Харпер Бразерс».
Правда, мы старались, как могли.
– Мне нужно две пинты… две? Да, наверное, их должно хватить. Новоанглийского рома, пожалуйста, мистер Уайлд, – попросила она. – О чем вы разговаривали?
У нее не было посуды, только открытая плетеная корзинка с мукой, травами и листками с обычно торопливо набросанными полузаконченными стихами, и я достал с полки рифленый стеклянный кувшин.
– Хопстилл доказывал, что Нью-Йорку благотворительность свойственна примерно в той же степени, что и гробовщику в чумном городе.
– Ром, – кисло заметил Хопстилл. – Вроде как ни вы, ни преподобный не сохнете по рому.
Мерси поправила прядь своих гладких, но постоянно рассыпающихся черных волос, впитывая его замечание. Ее верхняя губа чуть выступает, и когда Мерси задумывается, это становится еще заметнее. Так было и сейчас.
– Мистер Уайлд, а вы знаете, – осведомилась она, – что elixir proprietatis – единственное лекарство, которое дает немедленное облегчение при угрозе дизентерии? Я растираю шафран с миррой и алоэ, смешиваю с новоанглийским ромом и настаиваю две недели на жарком солнце.
Мерси протянула мне несколько даймов[8]. Приятно вновь видеть столько позвякивающих монеток. Во время Паники монеты полностью исчезли, сменившись расписками на обед в ресторане или кофейными билетами. Мужчина мог десять часов обтесывать гранит, а потом получить плату молоком и моллюсками с Джамайка-бич.
– Это, Хопс, отучит тебя допрашивать Андерхиллов, – заметил я через плечо.
– А разве мистер Хопстилл задал вопрос, мистер Уайлд? – задумчиво поинтересовалась Мерси.
Вот как она это делает, и будь я проклят, если мне не приходится всякий раз прикусывать язык. Дважды моргнула, потерянное ягнячье лицо, вроде бы невинное замечание, и ты уже подвешен за пальцы. Хопстилл мрачно засопел, понимая, что изгнан с континента. Девушкой, которой в июне стукнуло двадцать два. Не знаю, где она выучилась таким штучкам.
– Я донесу его до вашего угла, – предложил я, выбираясь из-за стойки с кувшином для Мерси.
Непрерывно думая: «Ты действительно собрался это сделать?» Я был верным другом Мерси уже больше десяти лет. «Можно ведь и дальше так. Носить ее вещи, смотреть на завиток на шее, выяснять, что она читает, а потом читать то же самое».
– Зачем вам оставлять бар? – улыбнулась мне Мерси.
– Я захвачен духом приключений.
На Нью-стрит было полно народа. Над морем флотских сюртуков ослепительно блестели на солнце черные бобровые шапки. Улица длиной всего в пару кварталов, ограниченная с севера Уолл-стрит, огромными каменными фасадами с навесами, защищающими пешеходов от палящего солнца. Чистая коммерция. На каждом тенте – вывеска, к каждой вывеске и свободному куску стены прилеплены плакаты: «Цветные шейные платки. Десять за доллар», «Мыло Уиттинга гарантировано избавляет от стригущего лишая». Все людные улицы на острове, все без исключений, покрыты кричащими плакатами, под свежими объявлениями еще видны отслаивающиеся заголовки прошлогодних. Я заметил ухмылку моего братца Вала, ксилографированную и прикрепленную к двери, и поймал себя на том, что кривлюсь: «Валентайн Уайлд поддерживает создание полицейских сил Нью-Йорка».
Ну и хорошо. Хотя я, пожалуй, был бы против. Да, преступность у нас беспредельная, грабежей ждут, нападения повсеместны, а убийства часто остаются нераскрытыми. Но если допустить, что Вал поддерживает бурно обсуждаемую новую полицию, я бы поставил на беззаконие. Вплоть до предыдущего года, кроме недавно сформированной горстки мужчин, названных «полицией Харпера»[9], чьи синие сюртуки просто призывали каждого пьянчугу отлупасить бедолаг, в этом городе не было такой штуки, как констебль. Само собой, в Нью-Йорке была Стража. Жалкое старичье, изголодавшееся по деньгам, целый день тянут лямку, а потом спят всю ночь напролет в своих будках, под присмотром растущего поголовья преступников. По нашим улицам бродили четыреста с гаком тысяч душ, считая постоянную толпу гостей со всего шарика. И меньше пяти сотен сторожей, храпящих в стоячих гробах, пока их сны скачут в кожаных шлемах, как кегли. А уж про дневных стражей порядка лучше не спрашивайте. Их целых девять.
Но если мой брат Вал за что-то выступает, это как-то не особо похоже на хорошую идею.
– Я подумал, в такой толпе вам не помешает какой-нибудь верзила, – заметил я Мерси.
Наполовину шутка. Я крепкий, быстрый, но боксирую в легчайшем весе. В лучшем случае на дюйм выше Мерси. Однако Наполеон не позволял своему росту встать между ним и Рейном, а я проигрываю сражения не реже, чем он.
– А?.. А, понимаю. Да, очень любезно с вашей стороны.
На самом деле она не удивилась; я понял это по выражению глаз, голубых, как яйца дрозда, и решил действовать осмотрительно. С Мерси было непросто сориентироваться. Но я знал, что к чему в своем городе, и знал, что к чему с Мерси Андерхилл. Я родился в унылом коттедже в Гринвич-Виллидж, когда Нью-Йорк еще не коснулся его границ, и изучал причуды Мерси с тех пор, как ей исполнилось девять.
– Сегодняшним утром меня заинтересовал один вопрос.
Она помолчала, взгляд широко расставленных глаз скользнул по мне и вновь опустился.
7
Речь идет о финансовом кризисе 1837 г. и последовавшей за ней депрессии.
8
Дайм – просторечное название монеты в 10 центов.
9
Джеймс Харпер – мэр Нью-Йорка, избранный в 1844 г. Он реформировал городскую полицию, но не получил поддержки в городском совете и смог обмундировать всего двести человек.