Страница 56 из 126
Автору удалось показать, как внезапно, точно пожар от брошенной спички, рождается стихийный крестьянский бунт.
Человек, приехавший в село, рассказал крестьянам о вспыхнувшем восстании.
«Черная гимназическая фуражка с потрескавшийся квадратным козырьком, с золотыми буквами на околыше, была самой примечательной частью этого человека. Он был в старом рваном солдатском мундире и потрепанных крестьянских штанах, подвязанных у лодыжек веревкой».
Зовут его Мариникэ. Автор, наделив его ролью вдохновителя восстания, так и не познакомит нас подробнее с одним из самых активных персонажей произведения. Мы так и не узнаем, студент Мариникэ или гимназист, романтический босяк или крестьянский парень, случайно нацепивший на себя городскую фуражку.
Агитация Мариникэ не внушает нам особого доверия к его политической позиции. Так, например, крестьянин спрашивает Мариникэ о том, как идут дела в других местах. И Мариникэ так отвечает ему:
— Хорошо. Как же иначе. Есть народу приказ подниматься.
— Приказ, говоришь! Так, значит, действительно есть такой приказ!
— Как не быть, — отвечает Мариникэ. — Я этот приказ видел собственными глазами».
И несколькими строчками дальше:
«— Чей же этот приказ, приятель?
— Приказ королевы, — устало ответил Мариникэ.
Подумав, Ризя спросил:
— Как же это так? Ведь не королева, а король отдает приказы, а король заодно с боярами! Как это получается, а?
— Король умер, — ответил Мариникэ».
Восстание вспыхивает и распространяется шире и шире, и скоро даже наиболее отсталые из крестьян начинают понимать, что король жив и никакого приказа королевы не существует, а что поднялись они, в сущности говоря, по зову сердца, по собственной воле и что, таким образом, наивная, детская агитация Мариникэ фактически не сыграла никакой роли в активизации масс. И еще более неясным и лишним делается этот образ. Сдается нам, он принесен извне, из Франции, — западным влияниям не чужд был вначале Петру Думитриу.
Неясный облик агитатора напускает туман и на идеологическую подоплеку всего восстания в целом. Оно стихийно. Вожаки выделяются уже в ходе событий. Эхо русской революции 1905 года, достигшее Соединенных Штатов Америки, еле слышно — по Думитриу — в соседней с Россией Румынии.
Влияние организованных партий на судьбы и ход восстания не показаны, между тем социал-демократическая партия Румынии существовала с 1893 года. Конечно, партия эта была слабая, немногочисленная и, вероятно, в некоторой своей части вела меньшевистскую, соглашательскую политику, и тем не менее трудно допустить, чтобы одно из наиболее мощных крестьянских восстании началось и прошло без какого-либо революционного руководства. Но уездный мир автор воссоздает с большим знанием эпохи и материала, тут он полновластный хозяин.
Фигуры восставших крестьян, труса-префекта, помещицы, ее сестры и племянницы написаны свободной кистью. Эта кисть пишет как бы с натуры и иногда ограничивается одним наброском, если он удался и работает и пользу целого. Частное здесь закономерно служит общему, отделка мелочей исключена, все подчинено основному герою — народу.
Меня соблазняет желание пересказать содержание повести, но я не сделаю этого, чтобы не портить читателю удовольствие прочесть ее самому.
Я повторю лишь, что она своеобразна и что даже сквозь перевод чувствуется живой, нервный ритм и естественный для темы восстания внутренний подъем.
Восстание 1907–1908 годов в Румынии закончилось трагически. Так же заканчивается в сущности и повесть «Фамильные драгоценности». А впрочем, далеко не так. Героев повести расстреливают, однако уже чувствуется, что где-то рядом стоят другие, второй эшелон, вторая смена, второе поколение мстителей.
Лагерь реакции, над которым пронесся страшный ураган, едва не уничтоживший его, не извлек никаких уроков из происшедших событий. Расстрелянные победят, а победившие погибнут вскорости.
Повести, следующие за «Фамильными драгоценностями», знакомят нас уже с сыновьями и внуками тех расстрелянных, с Румынией 1945–1950 годов, строящей свою новую, полную гигантских возможностей, демократическую жизнь.
Таких повестей в сборнике три: «Вражда», «Июньские ночи» и «Охота на волков».
Кулак Ефтимие убивает сельского активиста Гудикэ. Подкулачник Василе Котульбя, проникший в сельскую коммунистическую организацию, является соучастником этого преступления. Его исключают из партии. Деревня, знающая, кто убийца, сначала молчит. Потом, постепенно освобождаясь от страха перед Ефтимие, люди в конце концов арестовывают его.
В «Июньских ночах» классовая борьба в возрождающейся румынской деревне находит свое отображение в раздоре между двумя братьями — Саву и Аврамом. Саву, подобно Василе Котульбе из «Вражды», слаб духом и враждебен новому, он уходит к кулакам, замышляющим уничтожение лучших людей деревни, в то время как младший брат его Аврам становится одним из организаторов коллективного хозяйства.
Интересно задуман и хорошо решается писателем образ сельского партийного вожака, новатора-революционера.
Во «Вражде» — это Константин, в «Июньских ночах» — Ион Лепэдат, в «Охоте на волков» — Петр Радуйя, секретарь парткома, и Ион Жура. Пожалуй, они несколько похожи друг на друга, и, прочтя подряд три повести, иной читатель не сразу отделит один образ от другого.
Кулак Бут убил бедняка Иона. Так начинается «Охота на волков».
Деревня, хотя никто не видел убийцы, совершенно точно, однако, знает, кто он, но долго не решается восстать против кулацкого террора. Группа кулаков, во главе Бутом, чувствуя, что не миновать наказания, уходит в горы, вливается там в контрреволюционный отряд, терроризует всю округу, так что крестьянам при поддержке воинской части приходится вести против «волков» организованную вооруженную борьбу.
Действие повести развертывается чрезвычайно драматически, хотя, как мы уже заметили, персонажи ее не особенно новы для нас. Петр Радуйя и Ион Жура — это Константин из «Вражды» и Ион Лепэдат из «Июньских ночей». Кулак Бут — копия кулака Ефтимие, а подкулачник Анкулия — это все тот же безликий и безвольный Василе Котульбя или запутавшийся в противоречиях Саву. Иной раз кажется, что во всех трех повестях Петру Думитриу действуют одни и те же люди, только называемые каждый раз по-новому.
Несомненно, что общественные силы современной румынской деревни расслоились чрезвычайно резко — пережитки, кулаки, «болото», — но это обстоятельство все же не дает писателю права повторять самого себя.
Петру Думитриу первым в новой румынской литературе показал передовых людей своей деревни, вышедших из среды самого крестьянства, и в этом его бесспорная заслуга. Но в то же время Думитриу как-то сторонится темы города. Его деревня не связана с городом и не испытывает на себе его влияния.
Сельские коммунисты в повестях Думитриу предоставлены в большинстве случаев самим себе, ничто общегосударственное не волнует их, а их ненависть к врагам нового часто расплывчата, как и у их отцов из повести «Фамильные драгоценности».
«Как из маленького, зарытого в землю семечка рождается мощное дерево, — говорит от себя автор в «Охоте на волков», — так и в сердцах этих людей, слушавших плач старой матери, рождалась ненависть. Но против кого? Этого они еще и сами не знали».
Но ведь речь идет не о начале столетия и не о людях, живущих в дебрях боярской Румынии? Мне кажется, это является недооценкой прогрессивных сил деревни, не очень глубоким раскрытием духовного мира сельских передовиков. Создавая образы этих последних, Думитриу ограничивает круг их интересов рамками деревни, уезда, запросами сегодняшнего дня, хотя о бедняке Ионе, убитом кулаками, он сам же говорит:
«Как посылают вперед человека разведать незнакомый путь, так он умел направить свою мысль в будущее — что оно несет?»
Кулаки убили, таким образом, мечтателя, поэта, видящего контуры будущего и увлекающего сограждан своими видениями. Но об этом читатель должен догадаться сам. Автор повести почти не обращает нашего внимания на этот, им же самим рожденный факт.