Страница 11 из 126
Герцен обмолвился, что тюрьма — обморок. Посмотрел бы он на Свердлова! Свердлов не сидел в тюрьме, он, говоря образно, осваивал тюрьму как один из совершенно неизбежных этапов революционного существования, осваивал со всем жаром делового вдохновения. Я не знаю, делал ли он в жизни что-нибудь просто, так себе, вообще. Если он играл в игры, то в такие, что могли пригодиться для побега, как, например, в «слона» (люди взбираются на спину друг друга у тюремной стены, огораживающей двор, и верхний имеет все шансы легко перебраться за стену). Если, будучи близоруким, он неплохо стреляет, то не потому, что он охотник, а потому, что «рабочий должен не только быть сознательным и организованным, но еще должен уметь владеть оружием и иметь его при себе». Если бегает на коньках в нарымской ссылке (туберкулезный-то!), он занимается этим не ради увлечения спортом вообще, а в предположении, что коньки пригодятся для побега. Если поет, то — по отсутствию слуха — не как певец-любитель, а как организатор, знающий, что ему следует являться объединителем людей и даже затейником, не только учить их, но и развлекать и ободрять. Он не оставляет мысли принять когда-нибудь участие в пении «с решающим голосом». Если он, наконец, голодает в тюрьме, то опять не как все, а по-своему, не голодает, как бог на душу положит, а пытается организовать процесс голодания и, как это было с ним в николаевских ротах Верхотурского уезда, перевязывает себе живот полотенцем, целыми днями лежит, не двигаясь, много курит и выдерживает дольше, чем более крепкие товарищи.
Из николаевских рот — в Екатеринбург, в тюрьму, и здесь — за Маркса и Энгельса. Через три года, в 1909 году от митингового оратора из Нижнего не остается и следа. Теперь это опытный, мудрый, образованный строитель партии. Немедленно же бросает он все накопленное в работу, но через месяц — ссылка в Нарым. Тем же летом он бежит из Нарыма — куда-нибудь в провинцию, в глушь? Нет! В Петербург! Невозмутимо берется он за работу с фракцией большевиков в III Государственной думе. Следует вторая ссылка в Нарым, и Свердлов переключает себя на чтение лекций ссыльным, на переписку с волей, на уроки с детьми местных жителей. В нарымской ссылке отведен ему Максимкин Яр, глухая, таежная могила. Оттуда он пишет жене:
«…На вешнего и осеннего Николу съезжаются остяки со всех юрт по реке Кети и около нее. Во всех домах, а их здесь немного, население увеличилось в четыре-пять раз. Не избежал этой участи и дом, в котором я живу. Полно взрослых и ребят. Шум голосов больших, вой, визг маленьких не прекращается ни днем, ни ночью уже двое суток. Притом же масса пьяных… Не избежала обшей участи и моя комната. Единственное место, куда никто не смеет забраться, это моя постель. Пишу, поминутно отрываясь, то и дело дверь приоткрывается, показывается физиономия, постоит, поглядит и исчезает обратно. Из остяков грамотных очень мало, каждый считает своим долгом посмотреть, как и что ты пишешь, подивиться, что так быстро бегает перо по бумаге и так мало написано…»
За шесть месяцев он совершает пять, к сожалению неудачных, побегов, заболевает, привезен в Нарым из Максимкина Яра, опять бежит на лодке-душегубке, тонет, случайно спасен рыбаками и, едва просохла одежда, пытается продолжать побег, вновь неудачно. Тут вскоре приезжает к нему жена с ребенком. Ну вот, казалось бы, настало время невольной оседлости Свердлова, теперь не побежит он, — а через неделю его уже нет в Нарыме, он объявляется в Петербурге, в работах бюро большевистской фракции IV Государственной думы, в «Правде». Через год, выданный провокатором Малиновским, предпринимает последнюю поездку на Север — в Туруханский край.
«Я ведь из той категории человек, — писал он из «Крестов», — которые всегда говорят: хорошо, а могло бы быть хуже! Так как абсолютного ничего не существует, — я ведь диалектик, а, значит, релятивист, — то подобное положение утешает во всех обстоятельствах. Я не помню точно, но предполагаю, что, когда тонул, думал также — могла бы быть и более тяжелая смерть».
Вместе с женой заведует он в туруханской ссылке метеорологической станцией, дает уроки, лечит, общается с товарищами по ссылке, у которых не устает черпать сведения об отдельных людях и целых организациях, о характере и способностях их руководителей.
Над собой он работает все глубже и строже. Как всегда, держит в руках волю и не дает потачки минутным чувствам усталости и озлобления. Еще из Нарыма он писал жене: «…бодрость и энергию сохраню, не растрачу на борьбу со своим настроением…». И берется за изучение Туруханского края. Исследует звероловство, добычу мехов, рыбную ловлю, ведет статистику массового улова рыбы и ее экспорта, печатает в «Сибирской жизни» очерки о лесных богатствах и залежах ископаемых, о золоте, об угле.
Он первый человек в сельском театре, затейник танцев, изобретатель игр, спортсмен.
Потому что организовать человека — это значит передать ему все, что сам знаешь и сам умеешь, сделать его распространителем своего опыта, это значит — для него учиться и для него же и вместе с ним расти, ибо революция ничего не дает за выслугу лет, революция дает за рост, в ней не выслуживаются — в ней растут.
В марте 1917 года он делает две тысячи верст на лошадях по льду готовой вскрыться реки и через Красноярск едет в Петербург, пробыв три года в туруханской ссылке. В июле он вместе с товарищем Сталиным направляет работу Секретариата ЦК, строит аппарат партии, готовит I съезд советов и VI съезд партии, работает в районах и — со всей остротой своего чутья на человека — сколачивает, отбирает, расставляет людские кадры. Он — «памятная книжка партии», он — учраспред, — сидит ли во ВЦИКе, открывает ли Учредительное собрание, разрабатывает ли конституцию, создает ли первые органы советской власти, — везде он действует человеком (и в этой работе развертывается во всю богатырскую ширь своей натуры, как великий практический вождь революции.
Каждая новая политическая задача встает перед ним в начертании организационном. Он переводит политические требования Ленина и всего ЦК на меру людей, на язык конкретных имен в конкретной обстановке. Метод его мышления как бы выражен сталинской формулой: «Реальность нашей программы — это живые люди, это мы с вами…». Свердлов весь в образе и никогда не в схеме. Свердловское «уже!» входит в поговорку. Это великолепное «уже!» звучит как эпиграф к целой жизни. «Уже!» — это значит: уже сделано, уже задумано, уже сказано, уже учтено, уже ликвидировано. «Уже!» — это означало напряженнейшую дисциплину всего аппарата сознания, острую деловую находчивость, постоянное вдохновение, ощущение дела как самого себя, как своего личного состояния.
Свердлов-организатор поднялся на такую блестящую высоту, которая делала его незаменимым сотрудником Ленина. А Ленин и сам был гениальным организатором, и удивить его уменьем работать было трудно. «История давно уже показывала, что великие революции в ходе своей борьбы выдвигают великих людей и развертывают такие таланты, которые раньше казались невозможными. Никто не поверил бы, что из школы нелегального кружка и подпольной работы, из школы маленькой гонимой партии и Туруханской тюрьмы мог выйти такой организатор, который завоевал себе абсолютно непререкаемый авторитет, организатор всей Советской власти в России и единственный, по своим знаниям, организатор работы партии…» (Ленин).
Вспоминая о Свердлове, об его таланте гореть большим огнем на самой маленькой работе, хочется приписать ему слова: «Нет скучных дел — есть скучные люди», «нет малых дел — есть малые головы». Но он не мог бы сказать этих слов, он их просто осуществил, доказав, что нет малых и скучных дел.
Изможденный человек с душою и волей богатыря, он был величественно скромен. Той всеобъемлющей революционной скромностью, которая является основной частью характера большевика. Той скромностью, которая одна позволяет делать величайшие дела и превращает лучших большевиков не в сверхчеловеков, а в могучие органы нашей партии единственной в мире, знающей, что такое истинный героизм, истинная мудрость, истинное бессмертие.