Страница 14 из 14
Как бы ни был мерзок этот тип, так называемый трибунал не смог ничего противопоставить его злобным ухищрениям. Если верить моим тогдашним попутчикам, в полночном суде фигурировали такие доказательства его вины, которые любой английский судья отмел бы как досужие домыслы. Свидетели охотно подтверждали порочность характера подсудимого, но что это доказывало? Моран всегда поливал грязью женщин, называл их продажными созданиями, которые способны с легкостью танцевать на балу, а на следующее утро унижаться перед ростовщиком. Если муж не даст им желаемого, они с радостью начнут торговать собой. А в случае неудачи разденут собственных матерей, сдернут у тех с шеи последние драгоценности, чтобы только блистать на следующем приеме.
Но и мужчины не лучше, поучал Моран юных приятелей. Самый благопристойный член общества охотно продаст жену, детей и даже свою душу, чтобы только предаться любимому пороку. Для кого-то это игорный дом, для кого-то – биржа, а может, дама, умеющая доставить ни с чем не сравнимое наслаждение. Такие господа последнюю рубашку отдадут, лишь бы обладать женщиной, которая (и им это прекрасно известно) возьмет деньги, испытывая при этом отвращение.
Тогда я был еще молод. Роудон Моран показался мне едва ли не самим Сатаной. И если перед полночными судьями предстала столь отвратительная инкарнация нечистого, вероятно, и я на их месте иначе посмотрел бы на неубедительные доказательства.
Разумеется, его признали виновным в поведении, порочащем офицера и джентльмена. Какая нелепая формулировка, если вспомнить об истинном преступлении! Также была установлена его причастность к смерти Эммелин. Но что же дальше? С одной стороны, за подобное злодеяние полагается смерть. С другой – у неофициального суда не было законных способов наказать негодяя. Офицерам так не терпелось отомстить за миссис Патни-Уилсон, что они даже не подумали, как будут разрешать эту дилемму.
Итак, капитан Каннинг и четыре помощника удалились для обсуждения приговора. Было поздно, почти два часа ночи. Столовую освещали керосиновые лампы. Наконец судьи вернулись. Моран тут же встал, ему даже не успели ничего приказать. Капитан посмотрел обвиняемому прямо в глаза. Так называемого полковника признали виновным в гибели молодой женщины, которую он жестоким образом довел до самоубийства.
Хочет ли подсудимый взять слово? Ему нечего было сказать, он не признавал власть тех, кто стоял перед ним, считая их мальчишками.
Каков же приговор? Моран заслуживал смерти, но офицеры британского полка не могли замарать себя убийством. Мужественно выдерживая яростный взгляд полковника, Каннинг обвинил его в поведении, порочащем офицера, и в «моральном убийстве». Полночный суд не был наделен полномочиями, но принять то или иное решение было необходимо.
И товарищи Роудона Морана, бывшего полковника индийского раджи и нынешнего офицера 109-го полка альбионских стрелков, постановили, что он должен подать в отставку. А пока процедура не завершится, Моран будет считаться в гарнизоне вне закона. Кто бы и как бы ни отомстил ему, ни один из офицеров не станет ничего предпринимать по этому поводу.
Необычный приговор, зловещий, только не очень эффективный. Но было и кое-что еще. Вознамерься Моран когда-нибудь вернуться в армию или поступить на государственную службу ее величества, любой из участников тайного трибунала освобождался от обета молчания. Из уважения к покойной миссис Патни-Уилсон и ее мужу подробности ночного суда нельзя было разглашать, но в подобном случае их следовало немедля передать предполагаемым сослуживцам Морана. Пока же все присутствующие поклялись хранить тайну. К сожалению, как выяснилось впоследствии, многие молодые люди на это были совершенно не способны и клятвы их не стоили ничего.
Приговор грозил положить конец карьере Роудона Морана и превратить его в отщепенца. Но полковник обвел взглядом «тявкающих щенков» и ответил ровным и презрительным голосом, почти выплевывая слово за словом прямо им в лицо:
– Со временем, джентльмены, я, возможно, и решу покинуть этот полк. Пока же я не намерен подавать в отставку. Теперь, когда закончился весь этот цирк, попрошу вернуть мне клинок. В противном случае я подам рапорт и сообщу, что один из вас просто-напросто его украл. Это дело чести.
Негодяй еще осмеливался произносить слово «честь»! Тайный трибунал продемонстрировал свою полную несостоятельность. Младшие офицеры воспользовались процедурой, с помощью которой обычно карались малые проступки, чтобы осудить убийцу. И потерпели неудачу. Но тут из-за стола обвинения поднялся высокий темноволосый молодой человек с бледным и задумчивым лицом. Он тихо просидел там все эти часы, не принимая участия в процессе. Это был майор Генри Патни-Уилсон.
– Господин председатель, я не являюсь членом этого суда. Но позвольте мне пренебречь своими обязательствами перед военным законом и даже, по мнению некоторых, перед христианской верой. Мистер Моран выразил здесь свое презрение и к порядочности, и к справедливости. И поэтому я как джентльмен требую от господина Морана удовлетворения.
Все молчали. Такие слова нельзя понять превратно. Майор вызвал Морана на дуэль. К тому моменту в британской армии дуэли были запрещены и происходили крайне редко. В этих немногих случаях противники использовали пистолеты. Но Патни-Уилсон стрелял неважно. А Моран попадал в туз пик с тридцати семи шагов. Прибегая к известному клише, можно сказать, что майор подписал себе в ту минуту смертный приговор.
Капитан Каннинг хотел было вмешаться, но Моран опередил его, разразившись презрительным смехом:
– В дуэли, милостивый государь, играют школьники. И это все равно что рулетка. В свои двадцать я мог с тридцати шагов отстрелить товарищу пуговицы с эполет и не опалить при этом его мундира. В оксфордском колледже Магдалины мне однажды бросили вызов. На рассвете мы встретились на лугу возле Крайст-Черч. Я пальнул в того идиота. Между нами было меньше тридцати шагов, но я промахнулся. Юнец был настоящим нюней, который в жизни не держал в руках приличного оружия. Однако полюбуйтесь!
Он засучил рукав мундира и отстегнул запонку на манжете рубашки. На руке, поросшей рыжими волосами, красовался небольшой рубец, похожий на выбритую отметину. Моран опустил рукав и обвел присутствующих взглядом:
– В двадцать, джентльмены, я был довольно неопытен. И тому простофиле почти удалось убить меня! Но теперь? Стреляться на дуэли? Нет уж, увольте! Лучше уж бросим кости или перекинемся в картишки!
Шутка прозвучала весьма злобно, но самое жуткое впечатление, разумеется, производило полное отсутствие у Роудона Морана каких-либо моральных принципов, эта разверзшаяся в его душе бездонная пропасть, полная ненависти и жестокости.
На мгновение офицеры застыли неподвижно, словно актеры в финале драмы, ожидающие, когда же опустится занавес. Моран сломил их. Все смотрели только на него и ничего более не замечали. Он же тем временем взял свою саблю, вложил ее в ножны, развернулся и направился к двери, ведущей в переднюю. Никто не бросился его останавливать. Хотя полковник и отказался от участия в дуэли, все видели: в тот момент он убьет кого угодно, если потребуется. И вполне возможно, закон его оправдает. Лейтенант, стоявший у двери, закрыл ее за Мораном и вдруг неожиданно прижался к ней спиной и сложил руки на груди, словно решив никого больше не выпускать из столовой.
Внезапно послышался негодующий возглас, и участники тайного трибунала переглянулись. В передней раздавались пыхтение и звуки какой-то звериной возни. Все это длилось около минуты. Лейтенант по-прежнему охранял выход. И вдруг сердца замерли в груди у присутствующих: до них донесся жуткий вопль, за которым последовал исполненный боли и ярости рев. Это повторилось еще раз. Так мог бы кричать человек в агонии, но то была не агония, а гнев. Пока Моран произносил в столовой свою язвительную речь, все взгляды были прикованы к нему. И только сейчас офицеры заметили, что среди них нет майора Патни-Уилсона. Он не являлся членом суда, и на его уход не обратили внимания.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.