Страница 16 из 17
Пятница, 6 сентября
Днем я встретился с Томасом М. Дебевойсом, предполагаемым нашим коллегой по защите. Он окончил Колумбийскую юридическую школу и несколько лет работал в Манхэттене в прокуратуре. Он происходил из старого нью-йоркского семейства, из которого на протяжении многих поколений выходили выдающиеся юристы.
Дебевойс имел возможность получить практику в Вудстоке (штат Вермонт), родном городе его жены, и теперь ожидал экзаменов в адвокатуру этого штата. Он был знаком с подробностями дела Абеля из газет, и так как его заинтересовало это дело, он изъявил готовность работать с нами в течение нескольких месяцев, получая лишь минимальное вознаграждение, которое могло покрыть только его расходы по делу. Дебевойс оказался приятным человеком.
Втроем мы подробно рассмотрели дело и договорились, что наш новый коллега немедленно займется исследовательской работой в библиотеках, чтобы установить, не допущено ли нарушений конституции при аресте Абеля в номере 839 отеля «Латам» утром 21 июня.
Понедельник, 9 сентября
Утром я отправился в Атлантик-Сити читать лекцию в Ассоциации компаний по страхованию жизни. Было уже почти четыре часа, когда я вернулся на автобусе в Нью-Йорк. И я сразу же поспешил в контору. Мок помощники уже ожидали меня. Оба они были чрезвычайно взволнованы и напоминали двух прокуроров, только что обнаруживших тайник с героином или нашедших свидетеля, присутствовавшего при убийстве. Они говорили оба разом, стараясь выразить одну и ту же мысль: арест Абеля и всех его вещей в отеле «Латам», безусловно, произведен в нарушение конституции Соединенных Штатов.
Если это так, то никакие вещественные доказательства, изъятые в отеле «Латам» или в студии на Фултон-стрит, не могут быть использованы в уголовном процессе. Кроме того, поскольку значительная часть этих доказательств была предъявлена Большому жюри, обвинительный акт недействителен, так как он построен на «опороченных доказательствах». Короче говоря, обвинение против Абеля рухнет.
Мы расселись, и я взял на себя роль судьи, рассматривающего дело, выслушивая то одного, то другого о законодательных нормах, применяемых к делу, и задавая вопросы. Они отстаивали свои позиции. Вновь и вновь мы рассматривали факты и статьи закона, имеющие отношение к делу. На улице уже стемнело. Из окна моего кабинета мы видели огоньки, обрамляющие Бруклинский мост, и светящиеся фары автомобилей, снующих по Ист-Ривер-драйв. На другой стороне реки находились здание Бруклинского федерального суда, студия Абеля на Фултон-стрит и мой собственный дом, где уже теряла терпение моя семья, сидя за остывающим обедом.
В конце концов я был вынужден согласиться с выводами моих помощников.
Вторник, 10 сентября
Я встал очень рано, чтобы переработать черновик показаний Абеля, содержавший детальное описание его ареста. Я начал работать над ним накануне поздно ночью. Этот документ будет основой нашего ходатайства об изъятии из дела всех вещественных доказательств из имущества полковника, на которое был наложен арест.
Я переписал весь текст и отшлифовывал его стиль до тех пор, пока он не стал кратким и строгим. Когда я кончил трудиться над показаниями Абеля, получился рассказ в стиле Хемингуэя:
Представители властей арестовали человека, когда он находился у себя дома, и наложили арест на все его имущество, не имея ордера на проведение ареста и обыска; тайно перевезли его в лагерь для интернированных лиц в Техасе и держали там сорок семь дней (первые пять дней в одиночном заключении, без права связи с внешним миром). Эти факты служат классическим примером того положения, с которым Должна была покончить Четвертая поправка к нашей конституции.
Четвертая поправка является конституционной формулировкой принципа «мой дом — моя крепость». Она гласит:
«Право народа на охрану личности, жилища, бумаг и имущества от необоснованных обысков или арестов не должно нарушаться, и ордера на обыск или арест не будут выдаваться без достаточных оснований, подтвержденных присягой или торжественным обещанием. Такие ордера должны содержать подробное описание места обыска, а также подлежащих аресту лиц или имущества».
Готовя этот документ, я испытывал по отношению к действиям властей двойственное чувство. С одной стороны, конечно же, наша контрразведка должна действовать быстро и решительно, но, с другой стороны, при этом ей не следует нарушать конституционные права и традиционные свободы.
Коль скоро имеются серьезные основания считать Абеля — иностранца, незаконно проживающего в стране, — важным советским шпионом, я не стал бы беспокоиться, если бы его арестовали по ордеру иммиграционных властей, держали в изоляции необходимое время и в случае отказа с его стороны «сотрудничать» выдворили бы за границу. Однако избрав другой путь: арестовав Абеля и его имущество без ордера на арест и обыск в надежде на то, что он в конце концов согласится «сотрудничать», — власти уже не могли, когда их игра не удалась, игнорировать то, что уже было сделано, и пытаться осудить Абеля на смертную казнь открытым судом в США. Это означало бы непризнание принципа «надлежащей законной процедуры».
Я полагал, что нам удалось найти самый серьезный аргумент, который мог сыграть определяющую роль при защите Абеля. В моей голове этот принцип вырисовывался очень четко в связи с принципиально важными соображениями, высказанными генерал-майором Донованом[6] (Диким Биллом) в начале 1945 года. Президент Рузвельт поручил ему тогда подготовить план создания центрального разведывательного органа, который в послевоенный период явился бы преемником Управления стратегических служб. Генерал Донован, давая мне, своему старшему юрисконсульту, указания о подготовке такого плана, несколько раз подчеркнул необходимость делать различие между разведывательной и контрразведывательной деятельностью и деятельностью по исполнению законов, осуществляемой в конституционных рамках внутри США. Он полагал, что всякая попытка соединить эти полномочия в руках одного правительственного органа будет чревата опасностью для демократии, поскольку стремление обеспечить «эффективные» методы расследования неизбежно ведет к созданию гестапо.
Когда проект показаний Абеля был должным образом отработан, я повез его в федеральную тюрьму Нью-Йорка и показал полковнику. Я предупредил его, что обвинение подвергнет все наши документы самому строгому разбору и, если в них обнаружатся преувеличения или ложь — пусть даже незначительные, — это может сказаться роковым образом на осуществлении нашего плана, а также на возможной апелляции.
Мы разобрали написанный мною текст подробнейшим образом, строчку за строчкой. Абель, в своих очках без оправы очень похожий на профессора, внимательно слушал и молча кивал.
В проекте документа описывалось, каким образом полковник исчез из отеля «Латам», как его держали в Техасе, допрашивая почти каждый день в течение месяца, и как ФБР обещало ему выгодную «сделку», если он согласится «сотрудничать». В заключение там говорилось:
«Мой адвокат, назначенный судом, обсудил со мной вопрос об обыске и наложении ареста на мое имущество 21 июня в отеле «Латам» и объяснил мне, какие, по его мнению, нормы закона могут быть применены в данном случае. Я поручил ему предпринять любые процессуальные действия, которые могут оказаться полезными, и отстаивать права, которыми я обладаю в соответствии с конституцией и законами Соединенных Штатов Америки».
Я оставил Абелю копию документа, попросив тщательно обдумать все написанное, пока мы будем его дорабатывать.
В конце дня я пригласил к себе в кабинет двух юристов и прочитал им документ, предварительно одобренный Абелем. К моему изумлению, один из них стал поносить этот документ, говоря, что представлять такой «ужасный» материал в открытом судебном заседании — значит позорить ФБР.
6
У. Дж. Донован являлся основателем и директором Управления стратегических служб (УСС) США. Эго Управление в период войны осуществляло разведывательную и диверсионно-подрывную деятельность на территории стран гитлеровской коалиции. В 1946 г. — заместитель главного обвинителя США на Нюрнбергском процессе.