Воля павших

Олег вертел эту штуку в руках, сам толком не зная, зачем за нее взялся – и услышал вопрос Горда:

– Умеешь ли с ней?

– Вполне, – кивнул Олег, поднимая глаза.

Гоймир покривился:

– Я же тебе говорил, как он бьет, так что спрашиваешь?

– Наган и гладкий ствол – разное дело, – довольно резонно сказал Горд. И спросил снова: – Хорошо ли бьешь? Метко?

– Метров за… – начал Олег, поморщился и, задумавшись на секунду, поправился: – Сажен за тридцать в гильзу от этой же штуки попаду. Как не фиг делать.

На миг воцарилась многозначительная тишина. Резан сказал:

– Да мы клад откопали…

– Ты стреляешь лучше? – спросил Олег – ему почудилась в голосе насмешка.

– Да ты не ершись, – добродушно ответил Резан. – Я без того, чтоб просмеять… Тридцать сажен – это добро. Очень добро!

– Тем более – патрон, зарядов мало, – добавил Крут. – Две дюжины на два ствола, полдюжины на третий. Покидаем впустую без навычки. Йерикка?

– Гоймир? – встрепенулся рыжий горец, и, когда Гоймир молча кивнул, обратился к Олегу: – Ты у нас вроде гость. Местьником для войны назвался, войны нет, потому откажешься – не обидится никто. Мы вот что хотим предложить – пойдешь завтра с нами на коче?

Снова повисла тишина – на этот раз выжидающая. Больше всего Олег, ошеломленно выслушавший это короткое предложение, хотел завопить: «Да!!!» – и как можно быстрее, пока не передумали, чтобы снова не начались пустые дни и ночи, скука и тоска… Но достоинство требовало соответственной реакции, поэтому мальчишка задумался (тишина стала уважительной – не пустомеля какой ответ дать хочет, вон как думает!), и в эту тишину Олег небрежно обронил:

– Куда? – словно его ждал десяток дел и он еще собирался выбрать, какое интереснее. А про себя он Удивился, как просто все получилось – как в сказке. Зашел со скуки на огонек, а тебе подарили клад.

– Смотри. – Йерикка толчком развернул на столе льняную тряпицу – это оказалась карта. Вычерченная от руки, но очень умело и подробно. – Вот – наша долина. А эта каша – Северные Моря, Снежные Моря. Наш залив, – он махнул рукой на стену, – открывается в них. На островах живут снежища – такие твари с белой, как снег, шкурой. Нам к ярмарке нужна их желчь – да и для себя тоже. Из нее делают лекарство, которое останавливает кровотечение даже из рваных ран. Даже внутреннее, которое часто бывает от данванского оружия. Охотиться на снежищ трудно – они бегают, как лошади, да еще и ныряют, а если лягут – не увидишь, пока не наступишь. Мы ходим на них с рогатинами, охотничьего оружия мало, да и привычки к нему нет. А раз ты говоришь, что хороший стрелок – то согласишься?

Олег посмотрел прямо в глаза Йерикке. И неожиданно понял, что никто из этих ребят В САМОМ ДЕЛЕ не обидится, не затаит злобу или неприязнь, если он, Олег, скажет: «Нет!»

Поэтому «нет» сказать нельзя.

И, сохраняя предельно равнодушный вид знающего себе цену человека, Олег ответил:

– Ладно, пойдем.

– Вот и добро, – с этими словами Гоймир дернул из блокнота и протянул Олегу еще один листок. – Бери для памяти.

Это снова была карикатура: охотник, очень похожий на Олега, со свирепым лицом целился из «сайги», зажмурив один глаз. Огромный и очень ехидный зверь, похожий одновременно на акулу и белого медведя, стоял сзади и закрывал охотнику лапой второй. Внизу что-то было написано. Йерикка, нагнувшись к Олегу, перевел со смехом:

– Ни единого зверя не вижу!

Коч не имел названия. Олегу объяснили, что чести иметь свое имя удостаиваются лишь боевые шнекки. Пузатая посудина, набранная из сосны, была не больше тридцати метров длиной и по здешним масштабам могла считаться лайнером. Весла отсутствовали; на невысокой мачте уныло висел подобранный парус. Зато на носу стоял под чехлом из промасленной кожи самый обычный ДШК. Под носовой же палубой хранились в специальных сундуках охотничье снаряжение и одежда на все случаи жизни. Экипаж этого покорителя северных широт составляли десять крепких ветеранов, а охотничью партию – три десятка подростков, в число которых на правах «огнебойца» вошел Олег.

Никаких жилых кают тут не было. Кают вообще – тоже. Для поселения предлагался провонявший рыбой открытый трюм – Олег знать не знал, как эта штука на самом деле называется, для него это было просто место между пятачками крытых носовой и кормовой палуб. Здесь все и обосновывались совершенно непринужденно, расстилая спальники на гагачьем пуху. Такой же получил и Олег – вместе с комплектом теплой одежды: штаны, безрукавка из шерсти, меховая куртка с капюшоном, трехпалые рукавицы и сапоги-унты, которые тут называли «куты».

Отплывали вместе с солнцем. Было около трех утра, но оно уже уверенно взбиралось на небо из-за горизонта. Олег уже давно заметил, что здесь рано светает, поздно темнеет, а ночи становятся короче раз от раза. Ему объяснили, что дальше на полночь солнце вообще перестает садиться – но объяснили потом, а тут при виде солнечного диска все вдруг неспешно, но дружно поднялись на ноги (Олег тоже, непонимающе оглядываясь по сторонам) и, вскинув руки все в том же «фашистском» приветствии, хором сказали:

– Слава, Дажьбог!

Кормчему – седому, как лунь, морщинистому на лицо, но широкоплечему старику – подали связанного за ноги петуха с крыльями цвета бронзы. Солнечный свет искрами взблескивал на них. Петух хлопал крыльями и хрипло орал. Кормчий, повернувшись на солнце лицом, медленно извлек камас и со словами: «Тебе даем, помоги детям твоим!» – одним точным ударом обезглавил птицу, а потом швырнул брызжущее кровью, встопорщенное тело в воду, хмурую и спокойную у берега… С хрустом и треском упал и развернулся широкий крашеный парус, на котором скалилась рысь.

Путь на полночь начался.

…У Олега было противное ощущение, что он сидит в автобусе, который быстро движется по бесконечной ухабистой дороге. Коч не успевал опуститься на воду, как в днище поддавала очередная волна – и кораблик снова взлетал вверх. Так, наверное, чувствует себя муравей, оказавшийся внутри теннисного шарика, который шутки ради снова и снова подбрасывают ракеткой. Почти сразу навалилась странная апатия. Олег присел на свое место, вытянул ноги и с испугом понял, что у него начинается морская болезнь – самая обычная и очень неприятная, о которой она раньше знал только понаслышке. Запах рыбы из неприятного стал омерзительным. Располагавшиеся вокруг ребята раздражали еще и потому, что вели себя совершенно как на суше, похоже, и не ощущая волнения.

– Плыть четверо суток, – сообщил располагавшийся слева Йерикка. – Обратно быстрее – ветер будет дуть точно в паруса, не надо петлять. Сейчас-то против ветра идем – чувствуешь, как бьет? А ведь это еще и волны нет совсем…

– Чувствую, – кивнул Олег, с обреченностью подумав, что если это «нет волны», то там, где она есть, ему точно придется блевать. На глазах у всех остальных! И в каком состоянии он прибудет к месту охоты?!

Его страданий никто не разделял и не замечал. Справа устроился Гоймир, напротив – у другого борта – невысокий и неожиданно смуглый Хмур и совсем юный тринадцатилетний Морок, впервые покинувший Вересковую Долину для серьезного дела. Все они деловито копались в своих вещах, взятых в плавание – немногочисленных, но важных. Наконец Морок нарушил тишину трагическим:

– Что мне!.. Белье под смену забыл!

– Так оно бывает, когда человек по первому разу сам себе рухлядишку в путь укладывает, – назидательно заметил Гоймир.

– Так как же, – Хмур оглянулся через плечо, стоя на коленях около своего крошна, – как прошлым летом ему сестрица, на пастбище собирая, сунула в крошно исподнюю – он с той поры до сборов никого не допускает…

– Йерикка, – не обращая внимания на подначки, Морок умильно смотрел на рыжего горца, – сердце у тебя доброе… Так дашь мне свое?

– Нет, – отрезал тот. – Ты запачкаешь ночью. У тебя возраст такой, а мне носить… – Хохот потряс коч, а Йерикка выругался: – Кровь Перунова!