Страница 30 из 84
— Боже, Дейв! Ты же мог навсегда расстаться с жизнью! — укорил он. Подобное мог бы сказать мне отец. Но Зиг?! Правда, тем летом Зигги ходил особенно нервный и встревоженный. «Белые Гетры» вдруг возглавили лигу, спровоцировав прежний кошмар впечатлительного болельщика: ему снова стала сниться атомная бомба, сброшенная на город в час победы «Белых Гетр».
Бедный «шеви»! Мало того, что разбились фары, столб от знака оставил глубокую вмятину на бампере. Перца посетила идея намотать в этом месте цепи на бампер, другой конец — прицепить к решетке подвального окна и пустить машину задним ходом: таким образом, цепь должна была разогнуть железяку. Идею эту мы осуществили — бампер благополучно отлетел. Тогда Перец, считавший себя человеком с техническим складом ума, прикрутил к машине толстый деревянный бампер.
Перец бредил «шеви», Я разрешил ему водить машину, и он носился по переулкам, сшибая деревянным бампером мусорные баки, будто равномерно бухая по барабану: бум-м, бум-м, бум-м.
Через некоторое время Перец дошел до того, что вообще не хотел расставаться с рулем. Я понимал почему. Когда ведешь колымагу, которую можешь грохнуть без сожаления, возникает удивительное чувство свободы, кажется, что ты неуязвим. Каждую субботу, раскатывая по кварталу, мы видели парней, которые часами драили свои машины, возились под капотами. Я дудел им из окошка на саксе и орал:
— Эй, эй! Чего гробите такой прекрасный денек под своим драндулетом?
Они поднимали глаза от разводов полировочной пасты и вскидывали большой палец.
— Тьфу, дурилы! — презрительно хмыкал Перец.
Машину он вел одной рукой, а другой — шлепал по крыше в такт музыке, лившейся из приемника. «Шеви» служила ему еще и барабаном. У светофоров он выскакивал и принимался отстукивать мелодию на капоте. Поскольку водил машину всегда он, я стал прихватывать с собой сакс. Затормозим, бывало, на автобусной остановке, где люди, погрузившись в задумчивость, ждут транспорт, Перец лихо отбивает ритм по крылу, а я заливаюсь на саксе припевом из «Хэнд Джайв». Потом вскакиваем обратно в «шеви» и срываемся с места, словно скрываясь от погони.
В конце концов я продал «шеви» Перцу всего за двадцать пять долларов. Он говорил, что отремонтирует ее, но вместо этого стал использовать машину как таран. Гонял на ней по ночам вокруг строительных площадок нового скоростного шоссе, сваливая желтые ограждения с лампочками и щиту «ИЗВИНИТЕ ЗА НЕУДОБСТВА…».
Зигги, у которого после наших катаний появился тик и легкое заикание, наотрез отказался от подобных развлечений.
«Гетры» одерживали победу за победой.
Однажды ночью гоняли мы по Тридцать девятой. Перец разогнался, чтобы проскочить на красный свет, и тут коробка передач целиком вывалилась на мостовую. Он, Диджо и я толкали машину несколько кварталов, не встретив, к счастью, ни одного фараона. Улица пошла под уклон, к тому же мы так разогнали «шеви», что дальше он покатился сам. Перец снова уселся за руль и правил, в зажигании торчал ключ, играла музыка.
— Имеет кто понятие, куда мы катимся? — через некоторое время поинтересовался Диджо.
— К конечной остановке! — откликнулся Перец.
Машина протарахтела по мосту, перекинутому через сток, а потом Перец крутанул руль, и мы свернули на темную шлаковую дорогу, бежавшую мимо литейного завода и дальше вдоль реки. Дорога эта, вся в бензиновых пятнах, тоже шла под уклон, но была изрыта ухабами и выбоинами, так что нам пришлось попыхтеть, толкая машину.
— Проще было бросить ее на Двадцать пятой, — задыхаясь сказал Диджо.
— Никак невозможно, — отозвался Перец. — Не забулдыги же мы какие.
— А как же, у нас класс есть, — вставил я.
Дорогу пересекали железнодорожные пути. Не меньше получаса мы надрывались, пока взгромоздили «шеви» на рельсы. Машина покатилась к железнодорожному мосту. На середине моста мы остановились. Перец взобрался на крышу «шеви», огляделся кругом. Над лаковой гладью реки одиноким мощным фонарем нависла луна. В приемнике надрывался Фрэнки Авалон.
— Выключи! Ненавижу этого ублюдка! — заорал Перец. Он мочился на капот, даруя машине последнее благословение.
Я переключил на полуночную программу сентиментальной музыки. Пел Синатра — «Вся эта чепуха». Я поднял громкость до отказа. Перец спрыгнул, зажег фары, и мы столкнули машину с моста.
Гулко ухнула о балки вода, из-под моста, бешено хлопая крыльями, вылетели голуби и заметались в темноте. Перегнувшись через перила, мы тупо уставились на воду, ожидая будто, что вот-вот вынырнет наш «шеви» и поплывет в лунном свете. Но «шеви» канул, только лопались на поверхности реки пузыри.
И тут я вспомнил, что оставил в машине сакс.
Через неделю у Перца появилась новая машина — шикарный красный «фери» с откидным верхом. В долю с ним вошел старший двоюродный брат, Кармен. Перец заплатил первый взнос, что от него и требовалось по договору. Пожертвовал даже ради такого дела роскошной установкой ударных — рабочий барабан, малый, тамтам, тарелки, хэт, бонгос, колокольчики, деревянный барабан, тамбурин, гонг — короче, всем, чем дорожил с детства. Собирал он эту установку с четвертого класса, терпеливо и трепетно; так девчонки собирают бусинки на ожерелье. Когда он сидел в окружении барабанов, то становился похожим на короля, впавшего в безумие и осыпающего ударами трон.
«Фери» Перец водил мягко и спокойно, как профессиональный шофер. Словно вместе с «шеви» кануло в реку его бешенство. Даже Зигги снова начал ездить с нами, правда, каждый раз, встречая в городе машину с надписью «Вперед, «Гетры», дергался и мрачнел.
Город, в связи с предстоящим чемпионатом, лихорадило. Давно привыкший к поражениям, он настроился на праздник. В машине с открытым верхом возбужденность улиц ощущалась острее. Будто мы сидели в быстроходном катере и стремительно мчались по жизни.
Перец не упускал возможности лихо пронестись мимо дома Линды Молины, но девочку встретить никак не мог. Не то что прошлым летом, чуть ли не каждый день загорала она на бульваре, постелив полотенце прямо на траву. Ходили слухи, будто Линда влипла и ей пришлось уехать к родственникам в Техас. Но Перец категорически отказывался верить слухам.
— Дейв, старичок, не желаешь прокатиться мимо домика, сам знаешь какой девушки? — частенько спрашивал он.
— Неохота, — вяло отвечал я.
И мы просто катались. Обычно ехали дальше на юг, иногда чуть ли не до Индианы. В воздухе там пахло горелым — высоченные трубы литейных заводов искрили как гигантские римские свечи.[8] Потом, обогнув убогие трущобы, мчались обратно по темным кварталам, разукрашенным неоновой рекламой, мимо магазинов, уже закрытых решетками и запертых на висячие замки.
Теперь мы могли объехать места, о которых раньше только слышали — рынок Фултон, где тротуары высокие, до багажника машины; аэропорт Мидвей; районы с дурной славой — обиталище бродяг. Останавливались у открытых лотков купить жареного мяса или возле реки — полакомиться креветками. Но неизменно поездки наши заканчивались на Внешней дороге, у сверкающего на горизонте озера.
В то лето Диджо отрастил волосы и бородку, вандейковскую, как он ее называл, хотя Перец утверждал, что эта растительность приклеена элмеровским клеем.
Ветер лохматил густые длинные волосы Диджо, а он тем временем выкрикивал отрывки из потрепанной книжки «На дороге». Он не выпускал ее из рук, читая как католический требник, с тех самых пор, как увидел Керуака в программе Стива Аллена. Я отзывался заунывным голосом Винсента Прайса, декламируя стихи из «Песен джаза». Мы с Диджо чуть ли не весь альбом наизусть помнили. Моим любимым было «Мусорщик». И начиналось оно так:
8
Фейерверк.