Страница 46 из 48
Тем временем Бородин опросил «мамашку» и Нину-«подружку». Они, видно, сговорившись, повторяли, что вечером восьмого января Роман лишь ненадолго выходил из дому за спиртным. Приблизительно в девятнадцать тридцать.
Опрашивал Бородин и соседей Кунцевичей по подъезду. Но никто из них не смог припомнить хоть что-нибудь связанное в этот вечер с Романом.
Не возлагал Орехов особых надежд и на очную ставку: ведь Шаров не видел Кунцевича на месте преступления, а только слышал в состоянии беспамятства несколько малопонятных вне контекста обрывков чьего-то разговора. И как кто-то кого-то назвал Ромкой.
Теперь не вызывал сомнения тот факт, что именно Романа Кунцевича и его сообщника видел Шаров возле магазина, между семью и восемью часами вечера восьмого января. Но Кунцевич и не отрицал, что именно в это время и в тот день он выходил из дому.
Владислав ставил себя на место Кунцевича, разыгрывал в уме разные варианты: Кунцевич-убийца, Кунцевич-активный пособник убийцы, Кунцевич-пассивный свидетель, Кунцевич-невольный пособник убийцы… В первом, втором и четвертом случаях Роман, скорее всего, будет запираться, спасая свою шкуру.
Орехов решил начать с третьего варианта. Досконально его проработать. Здесь поведение Кунцевича может определяться характером его взаимоотношений с главным действующим лицом. С главным убийцей. А что Кунцевич не главный, Орехов почти не сомневался.
Главное действующее лицо, несомненно, Хрипун. Он мог пригрозить Кунцевичу расправой за длинный язык. Да, скорее всего, так оно и было. Внутренний голос подсказывал Орехову, и Бородин с этим соглашался, что вариант с угрозой расправы наиболее вероятен. Кунцевич, этот ленивый безвольный толстяк, помимо своего желания оказался втянутым в преступление. И если его освободить от страха перед расправой, то не исключено, что он заговорит…
11
Утром, только Орехов сел за свой стол, зазвонил телефон.
Голос был как из подполья — глухой, далекий и неразборчивый.
— Говорите громче! — крикнул Орехов в трубку.
— Полина… — с трудом разобрал он.
— Простите, кто?
Последовали сигналы отбоя. А через пять минут — опять звонок. На этот раз слышимость была хорошая.
— Полина я, жена Ивана Долгорукого!.. Надо мне вас повидать, Владислав Олегович! Ох, как надо!..
— Прямо сейчас?
— А можно?
— Конечно, приходите! Я у себя, комната…
— Нет, я к вам не смогу прийти!..
— Что-то очень серьезное?
Женщина не ответила.
— Алло! Полина Ивановна!
— Ну да, серьезное!
— Куда мне подойти?
— Я тут, рядом, в «Гастрономе». С автомата звоню.
— Хорошо, — сказал Орехов. — Ждите меня возле бакалейного отдела.
Вот что поведала ему Полина Ивановна Долгорукая:
— Третьего дня объявился какой-то прежний Ванин дружок. Всю ночь пили и свои разговоры вели. Я мало что поняла, ровно как не по-русски. Только мне показалось, что этот его дружок, Григорий, имеет на Ваню влияние. Сказал: «Пока поживу у вас!» — ровно как распорядился. Ваня велит помалкивать. А вчера Григорий привез к нам в квартиру заграничный телевизор и опять как распорядился: «Пока у вас постоит!» А мне кажется, что телевизор этот краденый…
— Пальто кожаного не видели у него? — спросил Орехов. — На меховой подкладке.
— Про какой-то кожан поминал. Толкнуть, сказал, надо.
«Да нет, так не бывает! — подумал Орехов. — Слишком было бы просто…»
— Полина Ивановна, я понял. Сегодня же решим, как быть с этим Григорием.
— А Ване ничего за это не будет?
— Будем надеяться, — сказал ей Орехов. — Он не знает, что вы со мной встречаетесь?
— Нет.
— И не говорите пока ему ничего. А главное, чтобы Григорий ничего не заподозрил.
Бородин выслушал его и сказал:
— Он или не он — надо брать.
— Тогда и Долгорукого?
— Тогда и Долгорукого.
— Ну что ж, все ясно.
В тот же день Григорий был задержан и препровожден в тюрьму. Он оказался известным квартирным вором-гастролером с тремя судимостями. Недавно сбежал из колонии и находился в розыске.
Шаров не опознал в нем Хрипуна ни по лицу, ни по голосу. Голос у Григория был мягкий, чистый и певучий.
12
— Я думаю, Роман, что твоя вина не столь велика, — сказал Орехов Кунцевичу на очередном допросе. — Не удивляйся: мы знаем уже почти все. Знаем, что от хозяйственного магазина вы с сообщником прошли следом за Прохоренко и его приятелем-собутыльником в парк на улице Ясной. Знаем, что не ты, а твой сообщник нанес Павлу Прохоренко смертельный удар ножом. Мы только не знаем имени твоего сообщника и где он скрывается. Это дело времени. Но ты знаешь. А раз знаешь и молчишь, то есть покрываешь убийцу, тем самым превращаешь себя в соучастника преступления. В активного пособника убийцы. Рано или поздно, а мы его разыщем, и ты пойдешь под суд вместе с ним…
Кунцевич молчал, плотно сомкнув губы.
— Все равно разыщем его, — раздумчиво, словно бы разговаривая с самим собой, повторил Орехов. — Как говорится, жадность фраера сгубила. Мало ему показалось бумажника с деньгами, кожаного пальто, которое вы сняли с Прохоренко, ондатровой шапки и сапог, он ведь еще — ты, наверное, знаешь…
— Ничего мы не снимали!.. — выкрикнул писклявым своим голосом Кунцевич. — Никакого пальто!..
— Не снимали, точно? — переспросил Орехов.
— Нет! Точно!
— Только бумажник взяли?
— Ага…
И тут лицо Кунцевича залилось густой краской, глаза заметались из стороны в сторону. Он шумно набрал полные легкие воздуха и так же шумно вытолкнул его из себя. Пальцы рук крепко вцепились в сиденье стула.
Кунцевич поднял на следователя затравленный взгляд и со всхлипом выдавил:
— Я не убивал!..
— Знаю! — сказал Орехов. — Но ты был там.
— Был…
— И знаешь, кто убил Прохоренко.
Кунцевич обреченно кивнул, и лицо его исказилось в беззвучном плаче.
— Кто же?
Кунцевич вытер глаза рукавом и швыркнул носом.
— Ты боишься его? — спросил Орехов.
— Ну а как?
— Мы ж его посадим!
— А что с того? — Кунцевич смотрел недоверчиво. — Руки-то у него длинные. И оттуда достанет.
— Это он сам так говорит?
— А не так, что ли?
Помолчали. Орехову не хотелось врать. Еще неизвестно, поверит ли Кунцевич вранью, да и необходимости в этом не было.
— Давай мы вот что сделаем, — сказал он Кунцевичу. — Ты мне все подчистую расскажешь, а я в протоколе пока не поставлю числа.
Кунцевич не понял:
— Как это?
— Число поставим после того, как твой сообщник все сам расскажет. А до этого он не будет ничего знать о нашем с тобой разговоре. Например, он расколется восемнадцатого числа, а твои показания я помечу девятнадцатым или двадцатым. И когда он перед судом будет знакомиться с материалами уголовного дела, то подумает, что не ты его выдал, а он тебя.
— А если он не признается? — подумав, спросил Кунцевич.
— Такого не может быть, — улыбнулся Орехов. — У него ведь уже были судимости?
— Ну были.
— Значит, он в этих делах собаку съел. Так вот, я выдам тебе секрет: рецидивисты обычно долго не запираются. Как это делаете вы, новички. Во-первых, они знают, что это бесполезно. А потом, они рассуждают так: если уж попался, то надо постараться, чтобы срок дали поменьше. А чтобы срок был поменьше, надо признаваться и притом сразу. Как его звать?
— Васькой. Василием…
— Отчество?
— Еще отчество!..
— А фамилия?
— Хохлов… — Роман с сокрушенным видом махнул рукой: — Говорил ведь ему: «Не надо мужика убивать!» А он только одно и знает: «Заткнись, падло!..»
— Где он сейчас?
— Не знаю.
— Хорошо, мы это выясним, — сказал Орехов. — А теперь скажи, когда и где вы с Хохловым познакомились?
Кунцевич ответил на этот раз без паузы, даже, скорее, торопливо, словно спешил избавиться от груза, который до сих пор держал в себе.