Двуликий Янус

Виктор говорил весело, шутливо, но глаза у него были настороженные, взгляд суровый. Перехватив этот взгляд, Языкова невольно поежилась. «Ну ладно, — подумала она, — посмотрим, что ты сейчас скажешь!»

— Повторяю, — сказала она, не меняя тона, — вы не ошиблись. У меня был… Менатян. Да, да, Аракел Менатян. Он самый. Собственной персоной. И я не понимаю, что вам от Менатяпа надо, чего вы к нему привязались? Аракел — разведчик. Партизанский разведчик.

Таня внезапно осеклась: Менатян — советский разведчик? Партизан? Полно! Так ли оно? Не слишком ли она, Татьяна Языкова, наивна, доверчива, не слишком ли легко поверила Менатяну?

Горюнов смотрел на нее, не стараясь скрыть изумления. Даже присвистнул: Менатян — партизанский разведчик?! Ловко! Улыбка сбежала с лица Виктора, он мгновенно посерьезнел, посуровел:

— Послушайте, Татьяна Владимировна, да вы понимаете, что говорите? Это же очень серьезно. Мы тут не шутки шутим. Или он сам вам об этом сказал?

— Да, сам, — коротко ответила Таня.

Ей трудно было разобраться в собственных чувствах: так хотелось верить Менатяну, а веры не было. Но как раз этого она и не хотела показывать Горюнову.

Виктор смотрел на нее испытующе:

— И вы… Вы верите тому, что Менатян — партизан, советский разведчик? Верите?

— А почему бы мне не верить? Ведь вы-то ничего определенного об Аракеле не говорили. — Татьяну обуял дух противоречия.

— Да, это верно, — задумчиво сказал Горюнов, — не говорили. И сейчас я ничего не скажу. Просто не в силах сказать. Все очень сложно. Но… партизан! У меня к вам пока одна-единственная просьба: не торопитесь с выводами, не принимайте окончательного решения. Все разъяснится. И, я надеюсь, разъяснится скоро.

Татьяна, слушая Горюнова, смотрела на него во все глаза. Вот он, оказывается, какой: собранный, строгий. Таким она его еще не знала: он ей казался просто веселым, разбитным, компанейским парнем, а он вон оно что.

Татьяне стало стыдно: как она с ним разговаривала! Каким тоном… Обидела, пожалуй, а за что? Зачем? Ну и несносный характер! Он же хочет добра, только добра, и ей, Татьяне Языковой, в первую очередь. Оберегает ее от страшной ошибки, от возможной беды.

— Послушайте, Виктор Иванович, — сказала она просительно, — не сердитесь на меня, пожалуйста. И потом, я же вам еще ничего не рассказала.

— Теперь-то расскажете? — усмехнулся Горюнов.

Татьяна провела рукой по лицу, собралась с мыслями и начала говорить. Она передала Горюнову во всех подробностях рассказ Менатяна.

Аракел, по его словам, еще в 1941 году был сбит в воздушном бою. Ему удалось выброситься с парашютом из объятой пламенем машины и благополучно приземлиться, но он очутился в плену. («Так, — отметил про себя Горюнов. — Ложь. Обстоятельства пленения выглядят в сообщении воинской части иначе: самолет Менатяна был не сбит, не горел. С парашютом Менатян не выбрасывался».)

Как рассказывал далее Менатян, около года он пробыл в фашистской неволе, в лагере для военнопленных, потом бежал.

— В каком лагере, где? — быстро спросил Горюнов.

— Не знаю, — растерялась Языкова. — Он не говорил, а я не сообразила спросить.

— Это не беда, может, даже лучше, что не спросили. Что же дальше?

А дальше, как поведал ей Менатян, он прибился к крупному партизанскому соединению и вот уже год сражается в рядах партизан, в разведке, выполняя особо ответственные, серьезные секретные задания партизанского командования. Поэтому и не писал, ничего не сообщал о себе: не мог, не было связи. Да и права, по роду своей деятельности, не имел.

— Не имел права? Любопытно, — усмехнулся Горюнов. — Это что-то новое. Как по-вашему, это похоже на правду?

— Не знаю, — растерялась Языкова. — Я же в таких вещах ничего не понимаю.

— Это справедливо, — заметил Виктор. — Ну, а в каком соединении Менатян находился, где? В каком районе действует это соединение?

— И этого не знаю, — пожала плечами Языкова. — Аракел не назвал. Район? Я поняла так, что где-то на западе Белоруссии, но за точность не ручаюсь.

— Хорошо. В конце концов, это не так важно. А как он попал сюда, почему именно в Тулу? Тоже по «заданию командования»? — Горюнов не мог скрыть иронической усмешки. — И тоже «секрет»?

— Да, — окончательно смутилась Татьяна, — так он и говорил: «Секрет, не имею права говорить».

— Последний вопрос: вы этому верите? Хотя… Хотя не надо. Не отвечайте. Поразмыслите сами над всей этой историей, подумайте. Хорошо? Ну, а гастроли, я думаю, можно кончать. Пора вам возвращаться в Москву. Самое время.

— А вы? — неожиданно робко спросила Татьяна. — Вы тоже вернетесь? И потом, как мне держать себя с Менатяном, если он вновь появится? А он, я думаю, появится. Обязательно. Как быть?

— Видите, сколько вопросов сразу, — улыбнулся Виктор. — Отвечаю по порядку. Первое: и я возвращаюсь в Москву. Вслед за вами. Второе: как держать себя с Менатяном? Думаю, обычно. Мы с вами не виделись, никакого разговора у нас не было. Вот так себя и держите. Понятно?

Той же ночью Горюнов связался с Москвой, со Скворецким. Он доложил Кириллу Петровичу о прибытии Менатяна и о «партизанской» версии, которую тот пытался внушить Языковой. Виктор просил проверить эту версию самым тщательным образом.

В трубке послышалось недовольное кряхтенье майора:

— Так ты что, думаешь, Менатян действительно прибыл из партизанского соединения?

— Нет, — отрезал Виктор, — не думаю. Но проверять мы обязаны.

— А кто спорит? — согласился майор. — Конечно, проверим, хотя все и так ясно: рассказ Буранова, расшифрованная радиограмма… Ты вот что скажи: как там Менатян?..

— Все в порядке, — заверил Виктор. — С того момента, как он появился в гостинице возле номера Языковой, не спускаем с него глаз. Никуда он теперь не денется.

Глава 29

Теперь чекисты ни на минуту не выпускали Менатяна из поля зрения. Одновременно была проведена самая тщательная проверка выдвинутой им версии. Эта проверка показала, что ни в одном крупном партизанском соединении, ни в одной из действовавших в тылу противника диверсионно-разведывательных групп, Менатян не числился. Впрочем, иного Скворецкий с Горюновым и не ожидали. Места сомнениям не было: Менатян — немецкий агент, вражеский разведчик, засланный абвером. Ни Скворецкий, ни Горюнов не сомневались и в том, что Менатян и есть тот самый «Кинжал», о котором шла речь в перехваченной радиограмме.

Было и еще одно обстоятельство, изобличавшее Менатяна: при проверке документов на пути из Тулы в Москву (Менатян ехал поездом) он предъявил служебное удостоверение и командировочное предписание на имя Варгашака Геворкяна, то есть либо фальшивку, либо чужие документы. Что именно, предстояло еще выяснить. Важно было то, что документы Менатяна оказались подложные.

В поезде Менатян случайно познакомился с молодой женщиной, работавшей в одной из московских пошивочных артелей. С поезда Менатян сошел вместе с ней и отправился на ее квартиру, где и поселился.

Поскольку было ясно, что знакомство это случайное, женщина ничего о Менатяне знать не могла, времени на нее решили не тратить. Если она в чем и была виновата, так в нарушении паспортного режима, а наказать ее за это никогда не будет поздно.

Прошло несколько дней. Менатян, ничем себя не проявляя, отсиживался на своей квартире. Горюнов нервничал, а Скворецкий только посмеивался: терпение, братец, терпение!..

Как-то днем, часов около четырех, позвонила Языкова и попросила Кирилла Петровича или Виктора уделить ей несколько минут. Пошли вместе: Скворецкий и Горюнов. Актриса встретила чекистов, как старых, добрых друзей.

— Мне, — начала она с места в карьер, — крайне необходим ваш совет. Прошло столько времени с этой злосчастной встречи там, в Туле, а я все не могу прийти в себя. Думаю, думаю…

— И что же вы надумали? — дружески усмехнулся Горюнов.

— А вы не смейтесь, — неожиданно вспылила Татьяна. — Мне совсем не до смеха. Дни и ночи я думаю об Аракеле. Нет, поймите меня правильно: тут не забота о нем, другое…