Ярославичи

Мы прошли вдоль его агрегата до стеклянных ящиков — камер охлаждения, от которых веяло холодом. Разрезанные на части протекторы в них обретали твердость. Отсюда их увозили в другие цеха, где завершается процесс рождения шины.

— Это только кажется, что работа несложная. Резина — высокомолекулярное соединение, неоднородное. Нужно следить за лентой, чтобы не было вытяжек, не попадали комочки — все это брак. Жуков может не пользоваться приборами. Кажется иногда, он эту ленту видит насквозь. Брака тут не бывает. И вот у того бригадира, — Галина Борисовна показала на подошедшего к агрегату высокого, худощавого человека, — тоже не бывает. Это Федоров Николай Дмитриевич, бригадир, сменщик Жукова. Оба работают хорошо, соревнуются.

С Михаилом Ивановичем Жуковым мы встретились после смены. Нашли свободную комнату, кажется, красный уголок или помещение для занятий, устроились там, и я узнала историю жизни этого человека, которого Евдокимов именно за эту общительность, готовность прийти на помощь в ней нуждающимся, за добросовестность и безотказность в работе, на любом участке ее, будь то производство, депутатские, партийные обязанности, назвал идеальным героем нашего времени.

...Войну Михаил Иванович увидел впервые пятилетним ребенком. Их курскую деревню сожгли фашисты. Отец в то время воевал под Москвой, а мать с четырьмя детьми бежала в другую деревню, спасая детей. Кое-как перебивались они в те тяжкие и голодные месяцы оккупации. К осени сорок третьего года область была освобождена, и Жуков пошел учиться, а как подрос, уехал в город Ярославль и поступил на паровозоремонтный завод. Быстро, всего за месяц, освоил он здесь профессию токаря и работал до той поры, пока не призвали на военную службу. Попал он в учебно-танковый батальон. А отслужив, вернулся сюда, в Ярославль, хотя имел и другие возможности.

На шинный пошел — не будем преувеличивать — не потому, что испытывал влечение именно к этому производству или осознанную необходимость слиться именно с тем потоком людей, который течет к заводской проходной. Обрести социальную устойчивость, определенность можно было на любом другом предприятии. В Ярославле их, только крупных, современных, имеющих союзное значение, — десятки.

Промышленность в городе начала развиваться давно, еще до того, как по указу Петра была основана купцом Затрапезновым Иваном крупнейшая в свое время текстильная фабрика, выпускавшая парусное полотно и дешевые ткани в клеточку и горошек. Ткань для прислуги — называли ее, отсюда и родилось выражение — затрапезный вид.

Сколь быстро пошло промышленное развитие в городе, можно судить хотя бы по тому, что менее чем через сорок лет в Ярославле насчитывалось уже более восьмидесяти заводов и фабрик, выпускавших кожевенные и металлические изделия, краски, полотна, шелка, свечи, войлок, можжевеловое масло. Но крупнейшей оставалась Большая мануфактура, каторжные условия труда на которой вызывали волнения рабочих.

Во время одной из стачек весной 1895 года в рабочих, собравшихся во дворе предприятия, стреляли направленные губернатором города солдаты Фанагорийского полка. И хотя та первая крупная стачка была подавлена и многие из ее активных участников арестованы, высланы из Ярославля, Ленин видел в ней «проблески сознательности», пробуждение у рабочих классовой своей принадлежности.

Нынче эта фабрика называется «Красный Перекоп» и связана с именем Валентины Терешковой.

Глядя с Поклонной горы на лес труб, поднявшийся над городом, славным своими мощными моторным, лакокрасочным, нефтеперерабатывающим предприятиями, могучим заводом дизельной аппаратуры, своей пищевой и легкой промышленностью, понимаешь, что в таком городе молодой и ловкий, имеющий крепкую профессию человек везде без труда нашел бы себе работу.

Жуков выбрал шинный потому, что жил неподалеку, на Флотской улице. До того он совсем не знал, что оно собой представляет, это шинное производство, и впечатления первого дня его озадачили, даже больше, смутили. Трудно и грязно.

Нередко бывает, придет на завод молодой рабочий, посмотрит, да и подастся туда, где полегче. А Жуков вот не ушел.

— Это тебе не стружку гнать, а шины делать, — сказал ему тогда технолог цеха. И такая гордость за производство прозвучала в этих словах, что он задумался, стал вникать в технологическую цепочку, постигать процессы превращения различных природных веществ в нечто новое, обретающее иные качества. Что ни говорите, а есть в химических реакциях элементы чуда, а чудо всегда волнует людей. Жуков остался в одном из самых трудных цехов. Со временем интерес его к производству не потускнел, не измельчал, наоборот, углубился, обрел философскую значимость. Преданность делу, добросовестный труд одарили его благами, какие не купишь на золото: признание, уважение коллектива, награды Родины. Самые высокие. Этот цех открыл ему, рабочему, широкие возможности общения не только с согражданами, но и с рабочими Франции, Италии. Он посетил в этих странах разные города, где встречался также и со студентами, с интеллигенцией. Оставили разное впечатление. Рабочие говорили: «Вы даже не представляете, какое счастье, что есть работа. Мы вам завидуем, не знаете безработицы. У нас же, коль потерял, то, можно сказать, жизнь кончена, ищи работу — нигде не найдешь». Студенты в университете задавали много вопросов о жизни, о перспективах роста по окончании институтов и так хорошо принимали. А вот с преподавателями не получилось контакта: топали ногами, выкрикивали, свистели.

— Я удивлялся: как могут эти люди учить, если они и сами вести себя не умеют? — говорит Жуков. — Вот там-то, за рубежом нашей Родины, я понял особенно остро, что лучшей страны, чем наша родная, нигде нет на свете. И нам дано великое благо, которое мы не всегда понимаем. Наш Ярославль — старинный, богатый город, своим искусством поспорит с иной европейской столицей. Наши музеи, храмы, великая Волга! Наш труд. Участие в общественной жизни, в жизни страны — все это благо, которому равного нет.

Сам Жуков, в общем-то совсем недавно мальчик, скитавшийся с матерью по деревням в поисках пищи и крова, в детские годы познавший все тяготы фашистского гнета, нынче свободный рабочий, активный, сознательный деятель, депутат горсовета, делегат партийного и профсоюзного съездов, член парткома завода, цехового партийного бюро, — он и есть герой, опора и сила нашего государства...

Ни одно большое событие в цехе не обходится без его участия, будь то хлопоты у министра по поводу реконструкции цеха или проверка добротности сделанного — бездефектности, как теперь говорят. Работает четверть века в одном и том же цеху, вначале вальцовщиком, потом машинистом, а бригадиром с шестьдесят четвертого года. Тогда, когда принял бригаду, была она отстающей. Нынче одна из передовых.

— Меня иногда опрашивают, что может увлекать в вашем деле? Одно и то же. И все двадцать пять лет. Не надоело ли, дескать? — посматривал на меня пытливо. — Ведь все зависит от отношения к делу. К любому. Когда понимаешь это душой, то дело становится частью жизни. А разве может жизнь надоесть? А люди? Наш коллектив, работающий, крепкий. Конечно, нужно было доверие завоевать. Вот это не просто. Помню, когда в шестьдесят четвертом году избрали меня бригадиром одной из самых отстающих бригад, я прежде всего подумал о том, что нужно завоевать доверие. Без этого невозможно руководить. У человека всегда есть запас духовных и физических сил, нужно только их пробудить и направить. Куда направить — известно, но как пробудить? Русский характер — смелый, глубокий, добрый, отзывчивый на добро, на правду. Я читал, что Александр Невский говорил, что «не в силе бог, а в правде». Поэтому, прежде чем что-то предпринимать, я присмотрелся к людям, поговорил с тем, с другим — вижу, все хорошие, а вот внимания им не хватает, внутреннего тепла, душевного поощрения, интереса к их личности, к их стараниям. А в результате появилась какая-то инерция, безразличие, привычка плестись в отстающих. Тут нужно было и сказать: «Давайте, мол, возьмемся за дело». Но прежде всего надо показать себя: пришел к ним не белоручка, указывать да понукать — они ведь и сами знают не меньше меня, а человек, который их уважает, не старается возвыситься за счет их труда. Лазил под вальцы, чинил в ремонтные дни, убирался со всеми вместе во время генеральных уборок. Так выгвоздишься, бывало, едва отмоешься в душе.