Ярославичи

— Каждая эпоха рождает своих героев, достойных внимания. А уж в наше время! Да что там говорить — и пятилетки, и война, — сказал Евдокимов. — Герой, как я понимаю вас, тот, кто заботится о благе Родины, кто отдает ей с любовью те силы, которыми его одарила природа. Такие есть везде и сегодня.

— И тут, на шинном?

— Да, и на шинном.

— Передовики производства?

Евдокимов кивнул.

— Назовите...

— Можно и назвать, да не запомните.

— Так много?

— Да, много! Конечно, не столь знаменитые, как Невский, но в своем роде люди замечательные. — И стал называть их: — Кузьмичев, Бушуев, Шмелев, Сабуров — все это сборщики, в основном молодые. Женщины тоже есть: Зеленкова и Анфиногенова — браслетчицы, Сергеева — инженер, премирована Советом Министров страны за изготовление автошин полностью из синтетического каучука,

Среди других Евдокимов назвал фамилию Жукова, машиниста протекторного агрегата. Сказал, что человек этот не только герой потому, что носит Золотую звезду, которую заслужил своим отношением к делу, но и по характеру удивительный — общительный, отзывчивый, душевный и безотказный.

— Идеальный герой?

— Если хотите — да, идеальный. Во всяком случае, для нашего времени, Вот он, посмотрите.

Тогда Евдокимов снова раскрыл книжку, в которой был помещен портрет Жукова и его бригады. Жуков сидел за столом в окружении женщин, держа в руках тонкий журнал, данный ему, по-видимому, фотографом. Серьезные, умные лица, красивые платья. Мужчины при галстуках стоят рыцарски позади. Хорошая, дружная группа, бригада, маленький коллектив, объединенные силы, которыми нынче решают большие дела.

Евдокимов связался по селектору с цехом, где работал Жуков, узнал его смену. Но не сразу я попала в тот цех. Завод оказался громадой, такой же непостижимой по первому впечатлению, какой когда-то казались мне, подростку, бесконечные цеха «Красного Треугольника».

А как непохожа его территория на ту, ленинградскую, которая помнится мне с тридцатых годов! Здания цехов, возводившиеся в первые годы индустриализации тут, в центральном районе страны, который располагал избытком рабочих рук, крайне необходимых, ибо у строителей был всего один экскаватор, несколько бетономешалок и кранов-укосин, эти здания еще крепки, вполне современны.

Подновленные к полувековому юбилею, их широкооконные кирпичные фасады разделены по всей территории аллеей разросшихся лип. На тротуарах вдоль корпусов вазоны с цветами, на длинных столбах стеклянные колпаки фонарей. Все это придает территории нарядность, а памятник погибшим воинам-шинникам с надписью «Подвиг и слава ваша в сердцах благодарных людей», венки у подножия — строгую торжественность. Но само современное производство по-прежнему отнюдь не из самых нарядно-чистых, где оперируют пинцетами и работают в белых халатах.

Слева на корпусах таблички с обозначением служб, характеризующих усложнившуюся технологию производства: информационно-вычислительный центр, отдел автоматических систем управления, разные научные лаборатории.

«Из 116 новых моделей шин, — вспоминала я слова Евдокимова, — больше половины разработаны нашими заводскими специалистами. Своя производственная база для испытаний — что может быть лучше для развития отрасли. А какая огромная экономия средств!»

«Вот они тут работают, в этих корпусах», — думала я, направляясь в цех к Жукову.

Остановив идущего мне навстречу рабочего, я спросила, где тут, в каком из корпусов, работает ярославец Жуков, Герой Социалистического Труда? «На заводе несколько таких выдающихся тружеников, наверное, все их знают», — подумалось мне. Так и случилось. Ошиблась в другом.

— Курянин, — поправил рабочий. — Он родом из курской деревни, — и ткнул рукой в ту сторону, где грузно осело на землю похожее на другие цеховое здание.

Вот те и раз, курянин! А ведь не все ли равно. Настоящий труженик, откуда бы ни был, он всегда работает с полной выкладкой. Взять хотя бы главные наши стройки. Нынче на них представлена вся страна, «всяк сущий в ней язык». И все же у ярославцев своя природная стать. Скажем, поэт Алексей Сурков: в нем по оканью можно было определить ярославца. Тут бы и поспорить с очеркистом Кокоревым. Московское «а» не смогло побороть ярославское оканье, и нужно сказать, так люба мне эта самобытная волжская речь с напором, с экспрессией, с затаенной силой.

На одном из дворов на меня вдруг, как серые хлопья, посыпались голуби-сизари и ну принялись ворковать, кружить по асфальту, устроив эдакий хоровод. Деталь. Но какая выразительная. Значит, им здесь уютно, спокойно, пернатым обитателям корпусов, этой живой частице природы, во дворе завода.

Я заходила в одно, другое помещения, где дышали жаром вулканизационные котлы, громоздились сложные машины, вращались гигантские колеса, иные из них наполовину уходили куда-то вниз, под пол, стоял непрерывный, мощно-приглушенный, какой-то утробный гул. Он охватывал, подчинял себе человека, организовывал, направлял в определенное русло мысли.

Кружились отполированные до слепящего блеска вальцы, горяче-черные ленты еще сырой, горячей, податливой резины, выходя из узкого зазора между пальцами, уплывали на другие машины. Один из цехов был высок. Вверху, над вальцами, стоящими друг за другом в несколько рядов, на высоте четвертого или пятого этажа лепились какие-то емкости, усеченным конусом опрокинутые вниз, и от них шла к вальцам утолщенная сверху труба.

У входа в резиносмесительный цех меня остановил рабочий в черном комбинезоне. Лицо в саже, особенно выделялись глаза, словно специально густо обведенные черной тушью, что усиливало их молодой блеск.

— Туда без спецовки заходить не рекомендую. Грязновато, видите? — Он провел своей серой, будто в цементной пыли, рукой по комбинезону, стряхивая пыль. Она слетела облачком, рассеялась в воздухе.

— Да, грязновато, — посочувствовала я.

— Ничего, сейчас помоемся...

Мы шли по узкой железной лестнице. Он поднимался в душевую, я — к начальнику цеха. Здесь рассчитывала увидеть Жукова. Рабочий был словоохотлив. Рассказывал:

— Покрышечки-то, прежде чем их сделают да отправят странствовать по дорогам, сколько пройдут мытарств. Вот хоть бы наш цех...

— И как там у вас? Очень сложно?

— Нет, просто. Пироги печь умеете? Тесто месить? У нас тот же самый принцип, только тесто другое. И конечно, не руками, машиной месят, как на хлебозаводе. За дозировкой следит автомат, так что никакой самодеятельности.

— И вместо муки добавляют сажу, — сказала я.

— Не сажу, а технический углерод, один из компонентов, но вовсе не главный. — Он подмигнул лукаво и скрылся за дверью душевой.

Я добралась до верхнего этажа и оттуда посмотрела вниз, где в глубине, за переплетением транспортеров и труб, вращались вальцы.

Как оно все же сложно, современное производство, как выросли потребности человека! Когда-то он шел пешком по дороге русской истории, скакал на коне, менял лошадей на почтовых станциях, останавливался у какой-нибудь часовенки испить водицы из родника, передохнуть, закусить. Нынче по этим дорогам он катится на машине, ныряя по спуску вниз, взлетая на гребень холма.

Взгляду снова как бы открылась на миг дорога, некогда проложенная через Брынские чащи, сосредоточенное, захваченное гонкой лицо водителя, старушка, крестившаяся на каждую церковь, спутники, вспоминающие о своей, в общем-то ведь совсем недавней юности. Сколько всего свершилось на памяти одного только поколения! Трудно даже осмыслить. Помогала мне в этом Галина Борисовна Соколова, с которой меня познакомили. Однако не буду забегать вперед.

Верхнее помещение, куда я поднялась, походило на большой, просторный чердак. Лежали кучей мешки с какими-то порошками, помеченные штампами иностранных государств. Торговля, существовавшая всегда, и во время князя Ярослава Мудрого, и в средние века, когда Ярославль был одним из главных центров русской торговли, и во времена Петра, строившего на Плещеевом озере первый, положивший начало военному и торговому, флот, — нынче обрела вон какой широкий размах.