Ярославичи

Как интересно ходить по родной земле, разговаривать с людьми, ощущая время. Вот этот, грубоватый на вид, паромщик, заметив мой интерес, сказал, что когда-то на месте каменной церкви, которая вырастала из воды, стояла часовня. Все, кто останавливался помолиться, клали у подножия камень.

— Уж почему так повелось, не знаю. — Он пожал плечами. — Старики сказывали. Она, церковь-то эта, поди две сотни лет стоит, водой ее заливает, а даже трещинки нет...

Хорошо стояла эта Казанская-Преображенская церковь. Думалось, что иным нашим зодчим, возводящим свои сооружения на берегах рек, особенно в городах, не хватает этой уважительности к реке, одному из лучших украшений города. В заботе о своем престиже, мнимом своем величии, они порой стараются задавить реку тяжелым, грандиозным произведением, художественные достоинства которого так блекнут перед природным достоинством и благородством попранной ими реки. Подлинный талант скромен и наделен чувством великой природной гармонии...

С глубоким волнением я погрузилась в эти заповедные кущи старого города, дохнувшие вдруг так ощутимо, так явственно отшумевшей здесь жизнью. Вероятно, те, кто населяет его, не испытывают подобного чувства, это их повседневность. Мне же вдруг вспомнилось давнее детство, запахи и уют вот таких же деревянных домов с садами, яблонями старых сортов: чернодеревка, мирончик, аркат, скрижапель. Этот последний, зеленовато-розовый, лежал до весны в бабушкином чулане, сохраняя свои брызжущую оком свежесть и аромат.

Я поднималась на вершины древних валов, когда-то защищавших город от неприятеля. Отсюда открывался чудесный вид на Волгу, на ее просторы, на поэтическое спокойствие среднерусского пейзажа. Дыхание сливалось с дыханием этих просторов, кружилась голова от чистоты воздуха и ощущения величия жизни.

Прямые длинные улицы вдруг открывали взгляду углом на две стороны двухэтажный дом, а угол был закруглен, что придавало дому мягкость, уютность и какое-то особое выражение скромности. Высота домов здесь сочеталась с шириной улиц, и это тоже влияло на восприятие, успокаивая, рождая внутреннее равновесие и покой. И люди шли спокойные, без нашей обычной суетности, охотно вступали в разговор, стараясь как можно приветливей и обстоятельный ответить на вопрос: когда, скажем, вместо разобранных в шестьдесят девятом году торговых рядов был построен современный хозяйственный магазин? Без осуждения, а скорее, с чувством осознанной необходимости: ведь магазин-то нужен, вон он какой просторный, а район большой, сельскохозяйственный, и нужда в продающихся товарах большая. Торговые ряды тесны стали, а ведь торговля велась в них широко: город-то был купеческий, торгово-ремесленный, богатый. Уезд был славен своими теплыми, легкими полушубками, так и называвшимися — романовские, эти овцы — тоже создание народной селекции.

На одном из особняков того же спокойного стиля провинциального барокко мемориальная доска извещала о том, что в 1918 году здесь размещался штаб Красной гвардии Романово-Борисоглебского уезда. Отсюда ушел отряд на подавление белогвардейского мятежа, тот самый, в составе которого был красноармеец Тутаев. Старожил обязательно помянет, что бывал в этом штабе Федор Иванович Толбухин, будущий Маршал Советского Союза, которого в том же, восемнадцатом году Тутаевский военный комиссариат рекомендовал в Красную Армию как военного спеца. Как не похвастаться такими земляками?

И начнут называть, начнут называть. Известный хирург Аркадий Бочаров — генерал-лейтенант медицинской службы, Николай Панин — организатор Советской власти в Тутаеве, Сергей Кошкарев — пролетарский поэт, принявший псевдоним Зоревой. Хоть родом он и не из Романова-Борисоглебска, но первую книжку стихов и басен выпустил в этом городе, лежащем на двух берегах Волги. И широко известен Леонид Сабанеев — ученый-ихтиолог. Одна из его работ «Рыбы России» и в наши дни пользуется популярностью. А знаменитый флотоводец Федор Ушаков? А поэт Слепушкин? Не знаете такого? Очень плохо, что мы забываем о своем культурном наследии. В свое время Академия наук присудила ему золотую медаль, на которой значилось: «Приносящему пользу русскому слову». Крепостным был поэт. На собранные по подписке деньги откупился с семьей от барина. Даже Пушкин отметил его самобытный талант.

Все эти люди жили тут, ходили по мосткам, перекинутым через овраги, любовались на Волгу, вдохновляясь ее животворной силой, и может быть, даже видели эти старинные, с резными, узорчатыми наличниками и светелками, дома. Такие, правда, и нынче опять стали строить, я видела их немало во время поездок по Ярославской земле.

На холмах стояли молчаливые храмы, хранившие тайны своей отшумевшей жизни. Нынче город живет своими заботами, и эти заботы, едва я на том же пароме перебралась на правый берег, подхватили меня, бросили в стремительный темп движения. Автобус, перегоняя своих механических собратьев, катился в Ярославль.

В городе на Стрелке

Серая асфальтовая дорожка отдает накопленное за день тепло. Деревья, отгораживающие ее зеленой стеной от города, пронизаны золотистыми лучами заката. Кажется, светится и клубится сам воздух. Узорчатая чугунная решетка отделяет дорожку от крутого зеленого спуска к Волге, где на желтых песчаных отмелях застыли в терпеливом и азартном ожидании ребятишки с удочками. Вечерний покой спустился на город. Он отдыхает, притих.

Неторопливо прогуливаются по набережной его обитатели, предаваясь отдыху и созерцанию великой царственной Волги, тоже какой-то притихшей, словно умерившей свой стремительный бег.

В тишину этого мирного летнего вечера врывается изредка гулкий грохот поезда, взлетающего на мост, перекинутый через реку. Торопятся, выбивают частую дробь вагоны, словно пляшут, весело, с присвистом. Это локомотив предупреждает, что скатился с моста. Он утягивает за собой состав, усмиряя пляску. Перестук колес все тише, тише. Вот мелькнул на последнем вагоне красный глазок, и снова еще более глубокая тишина воцаряется на набережной, охватывая тех, кто неторопливо прогуливается или присел на скамеечку под развесистой старой липой, одетой в светлое кружево цветов. Стекают с них и плывут невидимо облака ароматов, девушка, идущая со своим дружком, склонила на плечо ему голову. Другая пара молча облокотилась на чугунную изгородь.

«Город, каких мало в России. Набережная уж куда как хороша», — сказал о Ярославле Островский, остановившись здесь по пути в свое Щелыково.

Набережная — любимое место отдыха и прогулок ярославских жителей. Бывая в городе, я всегда ходила смотреть на чинные их гулянья. В них тоже виделся характер, обычаи. Сюда выходят беспечные молодые пары, обнявшиеся за талии, чинные семейства с отпрыском посредине, послушно держащим за руки мать и отца. У парапета группой собираются пенсионеры, они громко, перебивая друг друга, толкуют о своих болезнях, хвалят или ругают новые лекарства, советуют пить травы, вспоминая какие-то старинные рецепты, которые тут же забывают, переключаясь на рекомендации врача.

Но особенно колоритны немолодые обитательницы города. В них сохраняется некая патриархальность. Она сквозит в значительности выражения лиц, в манере спесиво поджимать губы после высказывания какого-либо своего не подлежащего сомнению суждения, в гневных взглядах, обращенных на развеселую группу молодежи, нарушающую тишину «непристойными» ритмами, рвущимися из портативного магнитофона. Их старомодные шляпки и добротные, чаще всего шевиотовые костюмы или пальто с высокими подкладными плечами свидетельствуют не только о бережливости, но и о том, что в послевоенные годы эти, тогда еще молодые, женщины не чуждались моды. Как сложились их, судя по всему, одинокие судьбы? Что-то в облике их заставляет думать, что жизнь прошла в ожидании, мимо, но, однако, не принизила, не сломила достоинства, гордости. Здесь, у Волги, им хорошо. Пройдут до Волжской башни, некогда входившей в укрепление древнего города, постоят у Стрелки, где Которосль широким течением вливается в Волгу — где-то здесь Ярослав Мудрый сражался с медведицей, — полюбуются причудливым многоглавием храмов за Которослью, в Коровницкой слободе, и вот уже сбежала с лиц осуждающая гримаса, спесивая складка губ разгладилась. Глядя на реку, какая-нибудь вздохнет: «Господи, благодать-то какая!»