Расколотое небо

— Ну Кочка, возвращайся побыстрее с одним диагнозом: здоров!

— Постараюсь, старик! А вы готовьте спарку — год неба не нюхал! По ручке ух как соскучился!

— Приготовим, не сомневайся.

— Ох, братцы, и летать хочется! Никогда в жизни так не тянуло в кабину! Нет, наверное, горшего наказания, чем лишить летчика неба. Первая любовь! А первая любовь не ржавеет.

Лида стояла молча, прислушиваясь к разговору. Когда он заговорил о небе, подошла поближе, тихо проговорила:

— В дороге старайся не думать о медкомиссии. Когда много о чем-то думаешь, невольно начинаешь волноваться.

— Спасибо, Лида, за совет. А что ты мне пожелаешь?

— Господи, ну конечно: «Годен без ограничения», как пишут в летных медкнижках.

— Спасибо!

Николай попрощался с друзьями, сел у окна и, пока автобус медленно отходил, махал рукой.

4

В новые обязанности Васеев вживался медленно. Не так быстро, как ему хотелось, приобретались в будничной текучке уверенность в своих действиях и опыт. Однако — приобретались. Особенно хорошо шли дела, когда актив помогал. И партийный и комсомольский. Постигая мудреную командирскую науку, он не раз обращался к Северину и всегда уносил от него дружеские и нужные для дела советы. Учись, говорил ему Северин, хорошо мыслить, хорошо говорить, хорошо поступать. Прежде чем принять решение, посоветуйся, поговори, создай должный настрой у людей, а уж потом отдавай приказ. Учись слушать людей, не давай повода думать, что ты умнее других. Будь снисходителен к подчиненным. Снисходительность — сестра доброты. Это не означает, что в отношениях к людям ты должен быть только добрым. Нужна и требовательность, без нее нельзя руководить воинским коллективом.

Все шло хорошо, если бы не новый проступок Мажуги.

Узнав о нем, Горегляд не мог сдержать раздражения.

— Хватит с меня! Прав был замполит: судить этого гуляку давно надо было! Я тогда, дурень, не соглашался! Да еще эти защитнички! — Степан Тарасович покосился на телефон. — Полк, видите, им жалко — на первое место выходит! А вы, Васеев, почему отпустили Мажугу в город? На каком основании, доложите!

Васеев стоял вытянувшись, с бледным и осунувшимся лицом.

— Он сказал, что для решения личных дел. Я даже подумал, уж не собрался ли жениться.

Горегляд стукнул кулаком по столу.

— Святая простота! Сколько я в полку, столько Мажуга собирается жениться! Он обвел вас вокруг пальца!

— Возможно, — согласился Васеев. — Но какие у меня были причины для отказа? Никаких. Мне верят, и я привык верить людям.

— Это хорошо, что вы верите людям, — сказал Северин. — Но Мажуга всем нам так часто лгал…

— Хватит. Довольно о Мажуге! — Горегляд тяжело хлопнул ладонью по столу. — Решение такое: судить. Начштаба, подготовьте приказ! А вам, Черный, как председателю суда офицерской чести — к производству. Срок — пять дней!

Офицерский товарищеский суд чести собрался на свое заседание в клубе. Возле сцены, за длинным, покрытым зеленым сукном столом сели судьи: Черный, Редников, Выдрин, Муромян. На отдельной скамье, между рядом и столом суда, понуро опустив плечи и склонив голову, сидел Мажуга. Передние ряды заняла ветераны, опытные, много лет прослужившие в части офицеры, позади них расположилась молодежь. Лейтенанты сидели кучно, настороженно — на суде первый раз в жизни.

В зале была тишина: никто не перешептывался, не скрипел стульями — все выжидательно смотрели на Мажугу. Давно суд чести не собирался — поводов не было.

Черный встал, постучал карандашом по графину. Задержал взгляд на Мажуге:

— У вас к составу суда отводы есть?

Мажуга вскочил, вытянул руки, негромко ответил «нет» и продолжал стоять по стойке «смирно». Его редко видели аккуратно одетым и подтянутым, сегодня же он пришел в тщательно отутюженных брюках, новой рубашке и новом кителе. Галстук тоже был неношеный. Весь его вид, казалось, утверждал, что с прошлым покончено и он готов измениться к лучшему. Для него это не просто собрание офицеров. Доверят, простят — всех дружков в сторону, за дело — по-настоящему…

— Согласно решению командира полка, — начал Черный, — на рассмотрение офицерского товарищеского суда чести выносится дело о проступке начальника группы обслуживания старшего лейтенанта Мажуги Федора Николаевича. Обстоятельства следующие: офицер Мажуга получил разрешение на выезд из части у исполняющего обязанности командира эскадрильи капитана Васеева…

Услышав свою фамилию, Геннадий от неожиданности вздрогнул. Ему вдруг показалось, что в случившемся виноват и он: не отпусти в тот вечер техника в город, ничего, возможно, и не произошло бы. Он почувствовал на себе осуждающие взгляды десятков людей, и от этих взглядов его бросило в жар. Щеки и уши вспыхнули, высокий открытый лоб покрылся испариной. Дела-а…

Председательствующий подробно перечислил нарушения дисциплины, совершенные Мажугой до последнего проступка, назвал взыскания, наложенные на него за последние годы. Голос его звучал громко и осуждающе. Вспомнил и «утиную охоту».

Мажуга стоял не шевелясь. Какое-то время он держался прямо, но чем больше нарушений перечислял Черный, тем большим грузом они ложились на его плечи.

— Состав суда предлагает перейти к заслушиванию объяснений офицера Мажуги.

Черный посмотрел на техника подчеркнуто официально. Мажуга торопливо и испуганно поднялся.

Он говорил тихо и неразборчиво.

— Погромче! — потребовал Черный.

Мажуга откашлялся, голос его зазвучал отчетливее, хотя говорил он путаясь и сбиваясь. И говорить-то не о чем. Все сказано-пересказано. Сам виноват. Прилипла эта проклятая бутылка, весь свет застила. Отец, мать… Все это верно. С них, может, все и началось: Федька — в магазин, Федька — по маленькой… В училище отучили. И здесь в полку все шло хорошо: звание дали, начальником группы назначили. А потом — эти дружки из поселка. Не устоял. Начались неурядицы на работе, посыпались замечания, выговоры… А остановиться уже не мог — не хватало воли.

Он не оправдывался. Говорил словно не о себе — о постороннем, уныло глядя под ноги. Все уже привыкли к его покаянным речам и знали им цену, но сейчас чувствовали, что это не то, что решается судьба офицера; было трудно, неловко, словно все вместе были в ответе за нелепую, никчемную его жизнь.

Первым выступил Выдрин. За Мажугу Выдрину доставалось особенно часто: даже взыскание от командира полка получил, когда пушки своевременно не пристреляли.

— В наше время в авиации резко возросла роль каждого человека, — сказал Выдрин. — Значит, увеличилась и ответственность каждого за общее дело. А что же получается у Мажуги? За ним смотри да смотри. Скажешь — сделает, не сказал — будет на чехлах сидеть весь день да табак смолить.

Мажуга слушал выступавших офицеров, и вместе с чувством вины у него росла обида. Все говорили только о его проступках, а неужели не было ничего хорошего в его службе? Было, да только никто не замечал. Как не замечали? А звание? А должность? Значит, замечали.

— Есть люди, которым кажется, что они живут сами по себе и коллектив их не касается. — Черный с горечью посмотрел на Мажугу и поправил галстук. — Их не интересуют заботы и дела эскадрильи, трудности коллектива. Они равнодушно смотрят на техников самолетов, у которых часто не хватает времени даже на обед. Они не торопятся, когда надо поехать на склад и привезти исправный агрегат, ждут, что за них это сделает дядя. Речь не только о Мажуге — он у меня давно в печенках сидит, а и о других таких же равнодушных и беспечных. А беспечность в нашей работе — сестра преступления. Мало таких, единицы, и тем не менее они в нашем коллективе есть…

Мажуга почувствовал, как у него стали потными руки, и полез в карман за платком. Ну что ж, давайте топчите до конца, чего уж тут… Говорите что хотите и что хотите делайте, только поскорей бы все кончилось.

Но тут Черный вспомнил, как он, Мажуга, трудился на полевом аэродроме, и Федор поднял голову. Да, было времечко! Один, оставаясь за инженера эскадрильи, с горсткой механиков, готовил машины к вылетам на полигон с боевыми стрельбами. Где там поесть — покурить некогда было. Муромян небось тоже помнит, вместе пахали! О чем это он? А-а, все о том же! Хороших людей сторонишься, связался с пьянчужками… Будто я сам этого не знаю. Знаю, да ничего изменить не могу. Или — не мог?..