Страница 87 из 96
— Уже сообразила от всего нашего экипажа. Приемник. Вернее, радиола.
Анатолий встал:
— Доброй ночи.
— Доброй ночи, — ответили Геннадий и Лида.
— Трудный день? — участливо спросила Лида, положив руки на плечи мужа, когда они остались на кухне вдвоем.
— Очень! А главное, завтра легче не будет. Тяжела шапка Мономаха! Ох тяжела…
Лида обняла мужа и прижалась лицом к его щеке.
— Колючий ты, — прошептала она. — Родной мой. Я тебе сейчас молочка дам. — Взяла с полки термос, налила молока в стакан. Геннадий обхватил стакан ладонями, подержал его и начал пить редкими небольшими глотками. Лида, не отрываясь, смотрела на мужа. Она видела, как постепенно менялось строгое, застывшее лицо его, светлели большие глаза, розовела смуглая кожа, выравнивались темные морщины на открытом лбу.
Геннадий отдыхал. Близость Лиды, ее мягкие, добрые руки, стакан теплого молока вернули ему силы, душевное спокойствие. Он наслаждался вечерней тишиной и домашним уютом.
Около полуночи зазвонил телефон. Геннадий взял трубку, выслушал доклад дежурного. «Как можно! — с горечью думал он. — Ни стыда, ни совести. Слово давал…»
— Что случилось? — сонно спросила Лида.
— Мажуга снова напился и попал в комендатуру.
3
Чествование именинницы началось ровно в пять. Муромян предложил подождать Геннадия, но Николай, назначенный Шурочкой тамадой, объявил:
— Старик просил не ждать. Он будет через полчаса. С Мажугой разбирается. Садитесь, дорогие гости. В тесноте — не в обиде. Уплотняйтесь, притирайтесь, усаживайтесь. — Кочкин подождал, пока приглашенные усядутся и утихнут. — Прошу наполнить бокалы. Шампанское, как видите, по спецзаказу, с медалькой, дамы могут принять участие в дегустации этого редкого напитка. Не вижу «пепси-колы»! А, вот оно что! В последний момент «пепси-кола» заменена местным лимонадом под названием «Рябина красная».
Он посмотрел на Шурочку. Ее большие глаза искрились радостью, на щеках алел румянец. Легкое нежно-голубое платье (любимый цвет Анатолия!) с золотой бабочкой красиво облегало ее стройную фигуру.
— Дорогая Шурочка! — торжественно сказал Николай. — Наш домашний авиагарнизон поздравляет тебя в день твоего появления на свет и желает тебе всего светлого, радостного, много счастья и любви, эскадрилью детишек, крепкого здоровья, хороших и верных друзей!
Все поднялись. Шурочка протягивала свой бокал, чокалась и благодарно наклоняла голову. «Да, да… — безмолвно говорила она. — Спасибо! Я счастлива! Я очень счастлива! И впереди у нас с Толей только счастье, огромное и яркое, как солнце…» Анатолий, сдавленный с двух сторон, смущался, краснел и молчал. Он чувствовал плечо Шурочки, каждое ее движение.
Николай умело руководил застольем: развлекал гостей, предлагал произносить тосты. Когда очередь дошла до Сторожева, Анатолий сказал:
— Говорят, Каин убил своего брата Авеля за длинные тосты и старые анекдоты. Опасаясь своего друга, — он кивнул в сторону Кочкина, — я буду краток. Философ и поэт Эмерсон говорил: «Единственный способ иметь друзей — это самому быть другом». За дружбу!
Все дружно захлопали в ладоши.
— Мы еще не раз столкнемся с мудростью моего друга, — засмеялся Кочкин, — поэтому, дорогие женщины, приберегите часть своих восторгов на будущее.
— Есть предложение потанцевать, — предложил Муромян.
Мужчины осторожно отодвинули стол к стене — образовалась маленькая площадка, на которой могли уместиться лишь две-три пары.
— Опробуем новую радиолу! — Николай поставил пластинку. После короткого вступления послышался знакомый голос: «А где мне взять такую песню и о любви, и о судьбе? Но чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе…»
Диск вращался медленно, так же медленно разливалась по комнате песня. Николай какое-то время стоял, не шелохнувшись, но, когда Анатолий и Шурочка вышли на пятачок, поспешил к Лиде.
Лида стояла в стороне, о чем-то разговаривала с Леной Муромян. Увидела Николая, протянувшего руки, радостно шагнула навстречу. Он держал ее бережно, едва касаясь. Танцевал медленно, почти не двигаясь; ему хотелось просто стоять рядом с Лидой и слышать ее дыхание, чувствовать в своей ладони ее руку.
Диск остановился. Николай хотел было поставить пластинку еще раз, но в дверь постучали, и на пороге показался Геннадий. Он был в черном костюме и в рубашке стального цвета. Раскланявшись, вручил Шурочке букет ярко-красных роз, поцеловал в щеку.
— Давайте — и воздастся вам! — пошутил Николай. — Лида, ты на всякий, случай бдительности не теряй! А ты, старик, не забывай древнего мудреца: «Мужчина прощает и забывает, женщина только прощает».
— Умная женщина не будет долго сердиться, Кочка, — ответил Геннадий, проходя к столу.
— Мне бы хотелось предложить тост вот за что. Здесь, в родном полку, мы стали летчиками. Здесь, на земле и в воздухе, мы обрели настоящих друзей. Здесь мы мужали, закаляли волю, вырабатывали характер. За родной гвардейский полк! За дружбу! — Геннадий поднял бокал с шампанским, чокнулся и выпил. Поманил к себе Николая. Тот подошел и наклонил голову. — Радуйся! Только что пришло разрешение отправить тебя на медицинскую комиссию в Москву.
Николай резко выпрямился, ошалело поглядел на Геннадия, обнял его:
— Ну, старик, за такую новость…
— Перестань. Спиртному конец. Понял?
— За всю осень — два бокала сухого вина.
— Ну и молодец! Давай веди вечер — тебя ждут!
Николай выпрямился, обвел всех взглядом, полным радости, и громко произнес:
— Прошу наполнить бокалы. Были тосты за именинницу, за ее друзей. Теперь предлагается авиационный тост. — И, дождавшись тишины, запел на знакомый мотив:
Все засмеялись, зааплодировали. Николай снял со стены гитару:
— Слова известного поэта, музыка собственная! Поем все!
Николай начал тихо, едва перебирая струны:
Подпевали только Геннадий и Анатолий: они стояли рядом с Кочкиным, остальные, видимо, не знали слов.
…В окнах потемнело — на гарнизон опустился вечер. Все отправились в офицерский клуб. Тополиная аллея была полна людей: одни спешили на осенний бал, другие на прогулку, третьи возвращались со службы.
Шурочка шла об руку со Сторожевым. Прохожие посматривали на нее и будто не узнавали. Ее румяное лицо было чистым и ясным, плавные линии платья подчеркивали статную женственную фигуру. Что-то новое появилось во взгляде: в нем плескалась радость.
Спустя два дня провожали Кочкина. Николай выглядел, как всегда, бодрым и веселым, шутил, вызывая взрывы смеха.