Расколотое небо

— Ладно, поговорим после полетов. Все готово?

— Все в норме. Можно лететь, — ответил Муромян.

Подъехав к СКП, Горегляд вспомнил предложение Махова о сроках испытаний и скривился, словно от зубной боли. Неторопливо вышел из машины, принял доклад своего помощника о готовности личного состава группы руководства полетами и поднялся на остекленную со всех сторон вышку с пультом и креслом посредине. Слева находился дежурный штурман полетов, чуть сзади — солдат-хронометражист, справа — оператор радиолокатора, в соседней крохотной комнатке — метеоролог.

Горегляд снял кожаную куртку, удобно уселся во вращающееся кресло, расправил лежащую на столе плановую таблицу полетов, сверил свои часы с хронометром и задержал взгляд на стоянке.

Он любил эти быстротечные минуты раннего утра, когда к полетам все готово. Вокруг устанавливается короткая тишина. Скоро-скоро она взорвется грохотом турбин.

Сквозь большие стекла СКП хорошо виднелась обрамленная тополями и молодыми дубками стоянка самолетов; листья на деревьях не шевелились, словно тоже ждали сигнала; небо расцвело васильковым отливом; в раскрытую форточку из леса доносилась заливистая трель соловья да далекое кукование одинокой кукушки.

Полковник постепенно отключался от внешнего мира, все глубже погружаясь в тишину; седеющая голова опустилась на грудь; широкие ладони обхватили слегка поднятое колено. Он сидел и обдумывал свои нелегкие командирские заботы.

Тишину нарушил тихий предупреждающий голос дежурного штурмана:

— Пора, товарищ командир. Время!

Горегляд раскрыл глаза, будто очнулся от короткого сна, посмотрел на хронометр и коротко бросил:

— Ракету!

Помощник нажал кнопку — с фронтона СКП сорвался зеленый шипящий комок, стремительно понесся в небесную голубизну и там с треском хлопнул, рассыпавшись на множество ярко-зеленых искр. Со стороны стоянки донеслись пронзительные завывания пусковых электроагрегатов, вслед за ними оглушающие металлические вздохи турбин.

Первыми на старт вырулили Северин и Васеев. Истребители на мгновение замерли, опустили продолговатые носы, словно стараясь перед разбегом ухватить побольше свежего воздуха, прогрохотали включенными на полную мощность форсажами и помчались вдоль взлетной, испещренной квадратами бетонных плит полосы. Машины, будто связанные невидимыми нитями, бежали рядом, крыло в крыло. Оторвавшись от бетонки, на какое-то время повисли, словно бабочки, на одной высоте над землей и, задрав носы, ринулись в бездонную слепящую синеву. Грохот мощных двигателей еще долго метался в сосняке, подбрасывая в воздух стаи вспугнутых птиц.

Горегляд обернулся к помощнику — голубоглазому лейтенанту в новенькой, скрипящей кожаной куртке, недавно прибывшему из училища, что с завистью глядел на взлетавшую пару, — и негромко произнес:

— Взлет — пять с крестом! Учитесь у этих пилотов, лейтенант! Вам в жизни еще взлетать да взлетать! Так-то вот, гуси-лебеди! — Поднес черную головку микрофона к губам, дождался запроса очередной выруливающей пары и разрешил взлет.

Машина была послушна Васееву; он не ощущал нагрузки на рулях управления при разворотах и удерживал дистанцию и интервал до ведущего майора Северина легко, коротко нажимая на податливые педали и ручку управления. Пара истребителей шла ровно, будто управлялась одним человеком.

К Геннадию это умение пришло не сразу. В училище инструктор Потапенко долго учил его так сосредоточивать внимание, чтобы в поле зрения оставался только впереди идущий самолет. Потом, когда курсанты научились определять в воздухе расстояние между самолетами до полуметра, инструктор начал тренировать их видеть не только ведущего. В бою этого мало. Нужно коротким, в доли секунды, взглядом скользнуть по приборам, осмотреть воздушное пространство и снова увидеть знакомый до каждой заклепки самолет старшего пары.

Васеев управлял машиной и непрерывно следил за воздушной обстановкой, чтобы упредить «противника», вовремя распознать задуманный им маневр и всегда быть готовым не только выйти из-под удара, но и самому успеть нанести удар. Он знал, что Северин проводит бой не по шаблону, не боясь отступить от инструкций, дерется настойчиво, старается быстро овладеть инициативой и навязать «противнику» свою волю. Короче говоря, дремать в воздухе не давал.

С Севериным любили летать все летчики полка, и особенно молодежь: замполит умел точно показать любое упражнение, будь то обыкновенный полет по кругу или ночью в облаках при «железном» минимуме погоды, когда не видно ни зги.

Обрадовался и Васеев, когда узнал, что бой ему спланировали с Севериным. К полету он готовился основательно, не раз мысленно проигрывал схему боя, изучал возможные варианты. В зоне пилотажа его охватило то самое, длящееся секунды беспокойство, которое возникает каждый раз, когда летчик приступает к наиболее сложному упражнению в воздухе, перед входом в темные, неспокойные облака или когда самолет подходит к полигону и надо изготовиться к резкому броску на мишени. Геннадий ощутил, как напряглись мышцы рук и ног, как обострилось зрение. Он затаил дыхание, сжался, будто приготовился к опасному прыжку через пропасть. Все в нем замерло, притихло, словно он копил силы, чтобы потом расходовать их не думая, пока не переведет двигатель на минимальные обороты турбины.

Голос Северина в шлемофоне был, как всегда, спокойным, но Васеев уловил в нем оттенок скрытого азарта. Замполит, начиная бой, казалось, предлагал: «Ну что, давай померяемся силушкой. Посмотрим, кто крепче, кто ловчее». И когда машина ведущего рванулась в противоположную сторону, Васеев был готов к этому и круто развернул истребитель навстречу Северину. Он нашел серебристую точку ведущего на срезе бирюзового горизонта и устремился за нею, стараясь как можно быстрее догнать круто уходящую в высоту машину.

Форсаж включился сразу, и Геннадий почувствовал сильный толчок в спину — начала расти скорость. Потянул ручку управления на себя, оказался над Севериным и по-ястребиному кинулся вниз, чтобы с близкой дистанции сразить цель.

В овальном отражателе прицела отчетливо виднелся силуэт самолета Северина. Васеев начал доворачивать истребитель, но Северин опередил его — он только и ждал этого момента. Его машина ринулась в набор высоты; ввинчиваясь в голубизну, она шла все выше и выше, забираясь, казалось, к самому солнцу, чтобы там, в его ярких и ослепительных лучах, скрыться от настырного ведомого.

Северин не ждал легкой победы в этом бою: Васеев не первогодок, и потому старался держаться подальше, выжидая той минуты, когда напарник увяжется за ним в сторону солнца. В зеркале задней полусферы он видел преследовавший его самолет. Довольный тем, что ведомый все-таки клюнул на приманку и пошел за ним вверх, Северин надеялся на скате гигантской горки резко развернуть машину и атаковать Васеева, подпустив его поближе, чтобы сбить первой очередью. Но, глянув через мгновение на то место, где только что висел самолет Васеева, он ничего не увидел. «Что за наваждение! Только что был. Не испарился же. Где-то там, в хвосте», — успокоил он себя, осматривая воздушное пространство.

Но сколько Северин ни вертел головой, сколько ни шарил глазами по всей задней полусфере, он так ничего и не увидел. Да и увидеть не мог. Васеев разгадал замысел замполита и тут же отошел в сторону. Не теряя из виду «противника», пошел вверх, чтобы там, на вершине, когда замполит начнет разворот, нажать гашетки кинопулемета.

Не зря крутил головой Северин. Не зря — хоть и шея болит, будто полопались мышцы. Он все-таки увидел подкравшегося со стороны Васеева и тут же ввел машину в крутой вираж. Васеев не пошел за ним. «Молодец», — подумал Северин и выполнил переворот.

Опрокинувшись на крыло, Васеев подтягивал ручку ближе к груди, увеличивал перегрузку до предельной. Почувствовал, как противоперегрузочный костюм сдавил икры ног, железным обручем обхватил живот; сцепил зубы, удержал машину на той же высоте, что и Северин, закручивая фигуру на спирали и надеясь, что точка прицеливания вот-вот будет наложена на кабину ведущего.