Страница 107 из 109
Господин де Немур бросился к ее ногам и дал волю всем разнообразным чувствам, волновавшим его. Его речи и рыдания свидетельствовали о самой пылкой и самой нежной страсти, когда-либо жившей в человеческом сердце. Сердце принцессы Клевской не было бесчувственным, и, глядя на герцога глазами, немного опухшими от слез, она сказала:
– Для чего случилось так, что я могу винить вас в смерти принца Клевского? Для чего я не узнала вас лишь после того, как стала свободна, или до того, как связала себя узами брака? Для чего судьба воздвигла между нами преграду столь непреодолимую?
– Нет этой преграды, сударыня, – возразил господин де Немур. – Лишь вы сами противитесь моему счастью; лишь вы сами налагаете на себя запрет, который не мог быть наложен ни добродетелью, ни разумом.
– Это правда, – отвечала она, – я многое приношу в жертву долгу, существующему лишь в моем воображении. Подождите, пока время сделает свое дело. Принц Клевский едва испустил дух, и это мрачное зрелище слишком близко, чтобы мой взгляд мог быть ясен и здрав. А пока радуйтесь тому, что заставили полюбить себя женщину, которая не любила бы никого, если бы так и не встретила вас; верьте, что чувства мои к вам будут неизменны и продлятся вечно, как бы я ни поступила. Прощайте, – прибавила она, – вот беседа, которой я буду стыдиться. Перескажите ее видаму; я позволяю и даже прошу вас о том.
Произнеся эти слова, она вышла, и господин де Немур не мог ее удержать. Видама она нашла в соседней комнате. Видя, в каком она смятении, он не осмелился заговорить с нею и проводил ее до кареты, не вымолвив ни слова. Затем он вернулся к господину де Немуру, которого так сильно волновали радость, печаль, изумление и восхищение – все чувства, внушаемые страстью, исполненной страхов и надежд, что он потерял всякую рассудительность. Видам потратил много времени, прежде чем добился от него рассказа об их беседе. Наконец герцог ее передал; и господин де Шартр, хотя и не был влюблен, испытал такое же восхищение добродетелью, умом и достоинствами принцессы Клевской, как и сам господин де Немур. Они обсудили, чего мог герцог ждать от судьбы; и хотя любовь рождала в нем всякие опасения, он согласился с видамом, что невозможно, чтобы принцесса Клевская оставалась при нынешнем своем решении. Они сошлись все же на том, что следует исполнять ее веления из страха, что, если его преданность ей станет известна, она может произнести прилюдно такие слова и избрать такое поведение, которых впоследствии принуждена будет придерживаться, боясь, как бы свет не подумал, что она любила его при жизни мужа.
Господин де Немур решился сопровождать короля. Впрочем, он не мог отказаться от этого путешествия и счел за благо уехать, не пытаясь даже увидеть снова принцессу Клевскую с того места, откуда видел ее однажды. Он попросил видама поговорить с ней. Чего только он не поручил ей сказать! Какое бесконечное количество доводов, чтобы убедить ее отбросить сомнения! Прошла часть ночи, прежде чем господин де Немур подумал, что надо дать видаму покой.
Принцесса Клевская же не могла обрести покоя. Ей было настолько внове выйти за те пределы, которые она сама себе очертила, позволить, впервые в жизни, чтобы ей говорили о любви, и самой о своей любви сказать, что она не узнавала себя. Она была поражена тем, что сделала, она в этом раскаивалась, она этому радовалась, душа ее была полна волнений и страстей. Она снова перебирала доводы, которые ее долг выставлял против ее счастья; ей было больно видеть, что они столь убедительны, и она жалела, что так хорошо изложила их господину де Немуру. Хотя мысль о браке с ним пришла ей на ум тотчас же, как только она увидела его в саду, мысль эта не произвела того впечатления, какое произвела беседа с ним; были минуты, когда она с трудом понимала, как это она сможет быть несчастна, выйдя за него замуж. Ей так хотелось бы сказать себе, что она была не права и в своих угрызениях за прошлое, и в своих опасениях за будущее. А в иные часы разум и долг представляли ей соображения противоположные, которые быстро влекли ее к решимости не вступать во второй брак и не видеться больше с господином де Немуром. Но такую решимость нелегко поддерживать в сердце, столь тронутом страстью и столь недавно изведавшем сладость любви. Наконец, чтобы успокоиться немного, она подумала, что ей еще нет необходимости совершать над собою насилие и принимать решение; приличия давали ей немало времени на раздумья, но она сочла за благо оставаться твердой в намерении не иметь никаких сношений с господином де Немуром. Видам навестил ее и старался помочь герцогу с такой изобретательностью и с таким рвением, какие только можно вообразить; но не сумел ее поколебать ни относительно ее собственного поведения, ни относительно запретов, наложенных ею на поведение господина де Немура. Она сказала, что намеревается остаться в нынешнем ее положении, что знает, как трудно такое намерение исполнить, но надеется, что у нее хватит на то сил. Она так ясно показала ему, насколько сильно в ней убеждение, что господин де Немур был причиной смерти ее мужа, и насколько она была уверена, что нарушит свой долг, если выйдет за него замуж, что видам стал сомневаться, возможно ли будет ее переубедить. Он не высказал своих сомнений герцогу и, передавая ему их беседу, оставил ему все надежды, которые разум дает право питать мужчине, если его любят.
Они отправились в путь на следующий день и присоединились к королю. Видам по просьбе господина де Немура написал принцессе Клевской, чтобы напомнить ей о герцоге; а ко второму его письму, последовавшему вскоре за первым, господин де Немур своей рукой приписал несколько строк. Но принцесса Клевская, не желая переступать правила, ею для себя установленные, и опасаясь всяких неприятностей, какие случаются из-за писем, известила видама, что не примет больше писем от него, если он будет и впредь говорить о господине де Немуре; и наказ этот был столь строг, что герцог сам попросил видама не упоминать больше о нем.
Двор провожал королеву Испании до Пуату. Все это время принцесса Клевская оставалась наедине с собою, и, чем более удалялись от нее господин де Немур и все, что могло о нем напомнить, тем чаще обращалась она к памяти принца Клевского, хранить которую почитала для себя честью. Доводы против ее брака с господином де Немуром казались ей убедительными в том, что касалось ее долга, и неопровержимыми в том, что касалось ее покоя. Угасание любви герцога и муки ревности, которые она полагала неизбежными в браке, показывали ей, какое несчастье она непременно на себя навлечет; но она понимала также, что бралась за невозможное, пытаясь сопротивляться самому привлекательному мужчине на свете, которого любила и который любил ее, в его присутствии, и сопротивляться во имя того, что не оскорбляло ни добродетели, ни приличий. Она сочла, что только разлука и расстояние могут придать ей сил, а она в них нуждалась не только для того, чтобы следовать своему решению не вступать в новый брак, но и для того даже, чтобы запретить себе видеться с господином де Немуром. Она вознамерилась отправиться в долгое путешествие и провести в нем все время, которое приличия обязывали ее жить в уединении. Ее обширные владения близ Пиренеев показались ей наиболее подходящим для этого местом. Она уехала спустя несколько дней после возвращения двора; перед отъездом она написала видаму, прося, чтобы он не ожидал от нее вестей и не писал ей сам.
Господин де Немур горевал о ее отъезде так, как другой горевал бы о смерти возлюбленной. Мысль о том, что он надолго лишен возможности видеться с принцессой Клевской, была для него мучительна, особенно в то время, когда он испытал радость ее видеть и видеть, что его страсть трогает ее сердце. Однако ему не оставалось ничего иного, кроме как горевать; но горе его стало много сильнее. Принцесса Клевская, чья душа была в большом смятении, опасно захворала, едва добравшись до своих владений; эта новость достигла двора. Господин де Немур был безутешен; скорбь его доходила до отчаяния и безумств. Видам с трудом удерживал его от прилюдных изъявлений страсти, и столь же нелегко было его остановить и уговорить не ехать самому справляться о ее здоровье. Родство и дружба с ней видама позволяли посылать туда множество гонцов; наконец пришло известие, что крайняя опасность миновала, но принцесса по-прежнему так слаба, что надежд на исцеление мало.